Фигурки из дерева

1

Между Бароссом и Великим Руммом есть чудное местечко: недалеко от главного торгового тракта растет дубовая роща, где даже в самое пекло — свежо и прохладно. В роще той — родник и два колодца. Измученные дорогой путники часто останавливаются там, чтобы утолить жажду и пополнить запасы питьевой воды. Место это зовется «Криницей».

На Кринице стоит трактир под названием «Веселый Бородач». Управляет им трактирщик Траммюс — добродушный толстяк с длиннющей бородой и улыбкой от уха до уха. Иногда, напиваясь в дым, Траммюс брезгует одеждой и заворачивается в свою бороду. В этом странном облачении трактирщик выглядит превосходно. Во всяком случае — лучше, чем в своей вечно грязной, заляпанной жиром тунике.

Если б глубокий старик спустя энное количество лет заглянул в трактир, он мог бы поклясться, что со времен его молодости трактирщик ни капли не изменился. И это — не удивительно. Траммюс, как две капли воды, похож на своего покойного отца. Отец, в свою очередь, походил на деда, дед — на прадеда… Короче, так повелось, что все мужчины в их роду были толстыми, веселыми и бородатыми. Из поколения в поколение семейное дело переходило по наследству к старшему сыну. Так продолжалось уже семь веков...

Двери «Веселого Бородача» с грохотом открылись, оттуда, шатаясь, вышел человек. Лицо его было красным, как закатное солнце перед ветреным днем. Он громко икнул, покачнулся и рухнул прямо у входа. Что ж, переступим через него и зайдем внутрь.

Внутри — приятный полумрак. И атмосфера самая что ни на есть трактирная: смеются люди, стучат кружки, под ногами скрипят опилки. В воздухе витают самые разные запахи: они толкают друг друга, играют в чехарду, водят хороводы, смешиваясь в один неповторимый аромат — аромат трактира… Хотя надо бы уточнить, что благородному носу аромат этот может показаться отвратительной вонью.

За длинным столом собралась большая компания — человек двадцать. Нельзя сказать, что все они — друзья… Да что там! Многие даже незнакомы друг с другом… Но ничто так не сближает людей, как кружка эля да занятная беседа. А беседа у них, поверьте, более чем занятная.

Пройдясь по урожаю, гуськом пробежав по горячим углям войны, изрядно потоптав политику, приласкав женщину и больно шлепнув ее по заду, их разговор подкрался к религии — теме, с которой следует быть предельно осторожным, дабы веселые посиделки не закончились мордобоем и кровопролитием…

— И все-таки, не отрицайте! В нашем мире не осталось больше чудес… — сказал щуплый студент с редким пушком вместо бороды.

— Позвольте, милейший, а как же магия? — спросил седовласый мужчина в островерхой шляпе.

Студент картинно поправил очки и с видом знатока заявил:

— Магия давно уже не та… Настоящих волшебников сегодня крайне мало, кругом одни профаны… Вот вы, например.

— Если не возьмешь свои слова обратно — превращу в лягушку! — пригрозил маг, насупив брови.

— Ну что ж, это будет интересный опыт, — сказал студент, посмотрев на мага с вызовом. — Начинайте, я жду.

Маг замялся и потупил взор:

— Ну, э-э-э… Не то что бы я могу… Но я знаю того, кто может…

— Что и требовалось доказать! — заключил студент. — Как я и сказал: магия давно уже не та. В наши дни любой полководец с радостью поменял бы парочку боевых магов на хорошую пушку…

С другого конца стола послышались одобрительные возгласы: «Правда, правда!», «Парень дело говорит!» Три пушкаря вскочили со своих мест, дружно крикнули: «За пушки!» и громко чокнулись кружками, расплескивая эль.

После недолгой паузы студент продолжил:

— Однако, друзья мои, когда я начал говорить о чудесах, то имел в виду вовсе не магию…

— А что же тогда? — спросил маг.

— Божью волю. Вмешательство в нашу жизнь высших сил: богов или Бога… Кто во что верит… Мне вот кажется порой, что небеса — пусты. Можно взывать к ним, молиться, сыпать угрозами и проклятьями — все равно… Небо ответит равнодушным молчанием. Не будет ни знака, ни защиты, ни кары. Я утверждаю: в нашем мире не осталось чудес… А ежели кто опровергнет мои слова, то я буду только рад. Если бог слышит меня — пусть он совершит сейчас в этом трактире маленькое чудо…

— Молодой человек! Бог вам — не ярмарочный фокусник и кроликов из шляпы напоказ доставать не будет! — сказал плотный мужчина, одетый в мантию священника Церкви Единого Бога. — Не ожидал я, право, услышать из ваших уст столь неразумные речи… На все — воля Божья! Разве не чудо то, что над миром каждое утро восходит солнце? А когда зацветают деревья — не чудо ли это? Что может быть чудесней появления на свет новой жизни?! Что может быть чудесней любви?! Каждый миг — чудо!

— Слова, слова… — сказал хозяин книжной лавки, решивший поддержать студента. — Красивые слова — не более. Приберегите их для проповеди, святой отец. Вам ли не знать, какие чудеса, если верить легендам, творились в былые времена! По Божьей воле пустыни становились цветущими садами, горы расступались перед праведниками, нечестивцы обращались в камень, мертвые воскресали… Сколько чудес было тогда! И где они теперь?!

— Вот именно! — подхватил студент. — Где они теперь?! Я живу в ожидании чуда. Жду его так же, как сабля в ножнах ждет битвы! Клянусь, святой отец, если б ваш бог явил мне чудо прямо сейчас, я стал бы истинным верующим, примером для остальных, и вместо шумных студенческих пирушек — посвятил бы весь свой досуг смиренной молитве…

— Глупцы! Наивные дети! Господи, прости их, неразумных! — сказал священник, заламывая руки. — Чудес им, видите ли, захотелось! Неужели вы так и не поняли, что Единый вмешивается в дела людей лишь во времена великих потрясений. Когда чума выкашивает целые города, когда беспощадный тиран жестоко убивает невинных, когда моря выходят из своих берегов, когда мир готов развалиться на части… Тогда и только тогда Бог волей своей меняет ход событий. Я бы на вашем месте упал на колени и благодарил Единого за то, что мы не видим его чудес…

— Но… — хотел возразить студент, однако его грубо перебили…

— А-а! Чтоб вас демоны забрали! — взревел неопрятный верзила с растрепанной бородой. — Завели шарманку! Аж голова пухнет! Я пришел сюда веселиться, а не болтовню вашу слушать! Если этот очкарик сей час же не заткнется, я сам заткну ему пасть!

Студент съежился и заметно побледнел. Тут поднялся кузнец — здоровенный светловолосый детина. Он стукнул по столу своим огромным кулаком и пробасил:

— Ишь ты! Он еще указывать будет! Не интересно — не слушай! Проваливай отсюда, скотина пьяная! Людям не мешай!

— Ты кого скотиной назвал! — закричал верзила и, сбивая со стола посуду, двинулся на кузнеца.

Улыбка слетела с лица Траммюса.

— Стоять! — возмутился он. — Никаких драк в моем трактире!

Верзила перевел взгляд на Трамма. «А ну! Сгинь, борода!» — крикнул он, затем схватил кружку и с размаху бросил ее в трактирщика. Она непременно попала бы Трамму в голову, если бы не…

Бах! Кружка разлетелась в щепки.

— Вот демоны! Что случилось? — спросил верзила, растерянно оглядываясь по сторонам.

— Я случился, — ответил ему голос. — Я всегда случаюсь в самый неподходящий момент…

2

В дверном проеме стоял человек, одетый в мундир офицера. Нашивки говорили о том, что по званию гость — капитан. Пистолет в его правой руке еще дымился. Он поднес оружие к губам, дунул на него, будто погасил свечу, затем изящным движением крутанул его на пальце и вложил в кобуру. Уверенным шагом капитан подошел к столу. Он улыбнулся верзиле и ровным голосом сказал: «Чтобы через десять секунд духу твоего здесь не было». Достав карманные часы, он добавил: «Время пошло. Не успеешь — сделаю больно». Верзила оскалил гнилые зубы.

— Дожили! — начал он. — Мало офицерью армии, оно теперь в трактирах командовать желает! Я, ваше благородие, человек не грамотный, время по стрелкам глядеть не умею… Десять секунд, али сотня — мне до одного места… Просижу здесь до рассвета, как и собирался, и никакая собака в офицерском мундире меня отсюда не выставит!

Пока верзила говорил, капитан молча смотрел на часы. Секундная стрелка ползла от семерки к девятке, и вот…

— Все! — сказал капитан. — Твое время вышло.

— Не угадал! — возразил верзила. — Это твое время вышло!

В его руке сверкнула сталь, и нож пронзил грудь капитана… Во всяком случае так это выглядело со стороны. На самом же деле нож пронзил пустоту, где мгновением раньше был красный мундир. Капитан ловко увернулся, перетек, словно вода, отступив на шаг. Затем он выхватил из ножен саблю и ударил ею плашмя противника по запястью. «А-а-а!» — раздался крик боли. Нож выпал из волосатой руки и вонзился в пол. «Я же предупреждал, что сделаю больно… А теперь вон!» — сказал капитан, указав саблей на дверь.

— Еда… — простонал верзила. — Ваше благородие, разрешите забрать… Я заплатил…

— Забирай, — разрешил капитан.

Верзила подошел к столу, залпом осушил кружку эля, сгреб объедки, оставшиеся от его ужина, и, прижимая их левой рукой к груди, ушел прочь… Повисло молчание. Присутствующие, не скрывая любопытства, смотрели на гостя. Офицер вложил саблю в ножны, подошел к трактирщику и спросил:

— Сколько я должен?

— За что? — удивился трактирщик.

— За кружку.

— О чем вы говорите?! Если бы не вы, ваше благородие, эта кружка разбила б мне голову. Увы, я не способен уворачиваться от брошенной в меня посуды. Вот, глядите, — Трамм приподнял волосы и показал капитану три шрама: два — на лбу, один — на виске. — Досадный недостаток для трактирщика. Не правда ли? Моего прадеда, кстати, убили кружкой... Это, по всей видимости, семейное проклятье.

— Сочувствую, — искренне сказал капитан.

— Да ладно… Я уже смирился, — махнул рукой трактирщик. — Но все-таки моя голова мне дороже какой-то кружки. Я перед вами в долгу. Поэтому выпивка, еда и ночлег для вас сегодня, как говорится, за счет заведения. Попытаетесь заплатить — обижусь…

— Хорошо. Постараюсь вас не обижать… — улыбнулся капитан. — Кстати, забыл представиться… Меня зовут Сэталлюс Ноллис.

Удивлению трактирщика не было предела.

— Как?! Вы тот самый Сэт Ноллис?! Вот это да! Вы — Легендарный Капитан?!

— Так точно. Люди называют меня Легендарным Капитаном. Однако я привык относиться к этому прозвищу с некоторой долей иронии. Во всех легендах обо мне больше вымысла, нежели правды…

— Да ладно вам! По всей империи не сыскать человека, который не слышал бы о ваших подвигах! Скажите, ваше благородие, если не секрет, что привело вас в мой скромный приют?

— Скромный приют? Ха! Не надо кокетничать, Трамм Бородач! В этом «скромном приюте» время от времени разворачиваются такие драмы, по сравнению с которыми все легенды обо мне не стоят и ломаного гроша. Что касается твоего вопроса… Скрывать не буду. Все равно завтра об этом будет знать как минимум весь Румм. На рассвете состоится дуэль между мной и князем Баллисом Соммисом. Мы будем стреляться в дубовой роще на древнем капище…

— Ваше благородие, а не слишком ли вы рискуете? — спросил старый одноглазый пушкарь. — Баллис Соммис — записной дуэлянт. Немало людей пало от его руки. Вам же, если верить слухам, с дуэлями не очень-то везло…

— Ваша правда… — ответил Ноллис, — дуэлянт из меня плохой. Вполне возможно, что этот вечер станет для меня последним.

— Стоп! — сказал студент. — Я решительно ничего не понимаю. Господин Ноллис, только что на наших глазах вы ловко подстрелили летевшую в трактирщика пивную кружку. Меткость ваша не вызывает сомнений… Как в таком случае вы можете быть плохим дуэлянтом? Это же — не логично!

— Видите ли, молодой человек, — сказал капитан, — в этом мире далеко не все поддается логике. В бою я действительно стреляю без промаха… Но стоит мне услышать фразу: «К барьеру, господа!» Стоит увидеть человека, стоящего в двадцати шагах и ждущего моего выстрела… Глаза застит мгла, руки перестают слушаться, и я непременно мажу. Из-за этого, кстати, не раз бывал при смерти. Вообще, ума не приложу, как с этаким недостатком мне до сих пор удавалось выжить!

— Да уж, господин Ноллис, по сравнению с вашей проблемой моя кажется мелочью, — вздохнул трактирщик. — В меня-то летят всего лишь кружки, а в вас — пули… Честно говоря, я всегда считал истории о ваших неудачах на дуэлях бессовестными выдумками.

— Я думаю, что вы страдаете фобией, болезнью из области психиатрии, — предположил студент. — Я немного владею гипнозом, и мы могли бы сейчас же провести сеанс. Возможно, он даст положительный результат…

— Не надо… — покачал головой Ноллис — Некоторые недостатки дороги мне. Без них я перестану быть собой.

— Но с этим недостатком вы и вовсе перестанете быть… — предостерег студент.

Капитан ничего не ответил.

— Все. Давайте закроем тему, — сказал священник. — По всему видно, что господину Ноллису она не очень-то приятна… А вы, ваше благородие, присаживайтесь за стол, разделите с нами трапезу. Кстати, до вашего появления у нас завязалась довольно интересная беседа. Так вот, я хотел бы ее продолжить и был бы рад, если бы вы приняли в ней участие.

— Хорошая идея, — поддержал священника студент. — Прежде чем тот мерзавец грубо перебил нас, мы говорили о чуде, о божественном вмешательстве в нашу жизнь. Я утверждал, что в мире больше не осталось чудес, а священник пытался меня переубедить. Может быть, вы нас рассудите. Скажите, доводилось ли вам быть свидетелем божественного вмешательства?

— Безусловно, доводилось, — ответил капитан. Глядя на него в этот момент, можно было подумать, что боги каждое утро приносят ему чашку горячего чая.

Студент подскочил от радости: «Ух-ты! Расскажите!» Священник вежливо попросил: «Расскажите, пожалуйста». «Просим, ваше благородие!» — пробасил кузнец. «Просим!» — подхватил хозяин книжной лавки. «Просим, просим, просим…» — эхом пронеслось по залу трактира.

— Раз просите — расскажу, — пообещал капитан. — Только предупреждаю: не всем моя история придется по вкусу, в частности, вам, святой отец.

Ноллис сел за стол. «Трамм, налей-ка мне стопочку водки», — попросил он трактирщика… Будто джинн из волшебной лампы, Траммюс мгновенно исполнил желание капитана: через пять секунд стопка была в руке у Ноллиса. Осушив ее, он подкрутил тонкие черные усики и начал свой

рассказ: «Дело было так…»

3

Шел второй год нашего вторжения в Латрию. После нескольких удачных морских сражений мы практически полностью уничтожили латрийский флот и овладели портовым городом Кейром. Признаться, мы недооценили латрийцев: легко завоевав побережье, бездарно увязли в лесах и болотах… А ведь до Крайт Рейза, их столицы, нам оставалось каких-то полсотни миль. Обороняясь, латрийцы дрались, как львы, мы же терпели поражение за поражением…

Отказавшись от попыток молниеносного захвата страны, мы остановили наступление и укрепились на занятых территориях. Чтобы пополнить запасы продовольствия, мы ходили небольшими отрядами на вылазки в окрестные селения. Правда, вылазки эти больше походили на разбойничьи набеги. Солдаты грабили крестьян, жгли их дома, насиловали женщин. Печальнее всего было то, что люди благородных кровей тоже участвовали в солдатских потехах, позоря себя и своих достойных предков. Мне было стыдно за них. В особенности за молодого царевича…

Император отправил в Латрию двух своих сыновей — Заррюса и Орриса…

Заррюс — старший из братьев — дни напролет сидел в штабе, разрабатывая планы грядущих сражений. Пусть он не выдался ростом и оружием владел неумело, но острый ум его разил противника похлеще всякого клинка.

Оррис, в отличие от брата, любил вести войну не с пером в руках, но с саблей. Игры стратегов казались ему унылыми и скучными. Он свято верил: место полководца — на поле битвы. Храбрый царевич бесстрашно бросался в бой, ведя за собой войско…

Оррис мог бы стать образцом доблести и чести, если бы не одно но... Он был жесток и в жестокости своей — мерзок. О злых деяниях его ходили темные слухи. Я не хотел верить им, пока собственными глазами не увидел, как царевич отомстил за трех наших солдат, убитых партизанами. Вместе со своими гвардейцами он ворвался в ближайшую деревню и устроил там представление, от которого сделалось не по себе даже бывалым воякам. Исполняя приказ Орриса, гвардейцы выхватывали из рук матерей младенцев, подбрасывали их в воздух и расстреливали на лету… Я присутствовал при этом… Не участвовал — просто наблюдал со стороны. В те годы я был юным корнетом и сама мысль о том, чтобы пойти против царевича, казалась мне чистым безумием. Внутри все кипело, а я стоял с безучастным видом, не в силах что-либо предпринять… С другой стороны, если б я попытался помешать им, то непременно погиб бы. Моя смерть не изменила бы ровным счетом ничего…

Вскоре я узнал, что царевич вдобавок ко всему страдает припадками. Поговаривали, будто Оррис в свое время затащил на сеновал крепостную девку, а отец ее увидел это и ударил царевича дубиной по голове. Оррис несколько дней пролежал без чувств. Позже обнаружилось, что разум царевича поврежден: время от времени он терял сознание, бился в конвульсиях или же впадал в беспричинную ярость… Мужика того, ясное дело, поймали и повесили. Однако можно сказать, что крестьянин все же оставил свой след в истории… Его удар был воистину судьбоносным, ибо он стал причиной другого удара, из-за которого погибли многие… Именно из-за него в один прекрасный момент я оказался на волосок от гибели. Честно говоря, меня давно не было б в живых, если бы не один поручик...

Поручика звали Меррюс Дагаррюс. Он был замкнут и молчалив, от шумных компаний держался в стороне, на все вопросы отвечал односложно или же не отвечал вовсе. О прошлом поручика мне было известно крайне мало. Говорили, что в юные годы он воевал с зингарийцами, попал в плен и десять лет жил в Зингарии. Чем он там занимался — загадка…

А еще ходили слухи, будто поручик принял зингарийскую веру. Одни говорили, что Меррюс сделал это лишь для того, чтобы сохранить свою жизнь. По словам других, он искренне проникся религией язычников и не отрекся от нее даже после того, как вернулся на родину…

У Дагаррюса было увлечение: он резал фигурки из дерева. Все свое свободное время поручик проводил за этим занятием. Резал, резал, резал… На мундире его практически всегда висели стружки, пальцы были все в порезах…

Фигурки будоражили мое воображение. Раньше ничего подобного я не видел. Мастерски обработанные куски дерева обретали формы загадочных существ: конь с двумя человеческими головами, трехглазый лев с хвостом змеи, крылатый толстяк без головы, медведица с козьими рогами и женской грудью… Я мучил себя догадками: «Что это? Неужели — плоды безудержной фантазии поручика?» Но внутренний голос подсказывал мне, что фигурки на самом деле — отражение чего-то иного, могущественного и древнего.

Как-то я попросил Меррюса: «Расскажи мне побольше о своих фигурках». Он отвлекся от резьбы, поднял на меня глаза и спросил: «Зачем?» Запинаясь, я попытался объяснить причину моего интереса… В итоге мне пришлось признаться, что его фигурки странным образом манят меня и даже снятся мне по ночам. Поручик, глубоко вздохнув, сказал: «Ладно. Я расскажу тебе…»

Из рассказа Дагаррюса мне стало известно, что фигурки, которые он режет, на самом деле изображают зингарийских богов... Их у зингарийцев много — целая сотня. «Сто богов… Надо же! Как они умудряются запомнить всех? Как не путаются?!» — подумал я… Еще Меррюс поведал мне, что резьба по дереву — своеобразный ритуал. «Если вырезать изображения всех богов, то можно загадать желание», — сказал поручик. «И что? Желание непременно сбудется?» — спросил я. Меррюс покачал головой: «Не обязательно. Боги ценят умеренность. Если попросить слишком многого — они зло пошутят: обратят твое желание против тебя самого…»

После этого разговора мы стали регулярно общаться. Поручик рассказывал мне о своих богах, а я слушал и запоминал. Вскоре я знал о культе Великой Сотни практически все и, как самый настоящий зингариец, мог перечислить имена всех богов от первого до последнего.

Шло время… В конце лета Оррис собрал под своим началом несколько полков и повел их на врага. Наш полк также принял участие в походе. Это военное предприятие было многообещающим…

Однако латрийцы тоже времени даром не теряли: под покровом лесов в сторону фронта двигалась могучая армия. Царевич, ничего о ней не ведая, грабил города, разорял села, осаждал замки, стремясь подступить к столице с юго-востока. Он принципиально игнорировал мрачные прогнозы разведки, считая, что настоящий воин не нуждается в этом «сборище подлецов». Заррюс слал ему письмо за письмом. Он писал приблизительно так: «Дорогой мой брат, отступи, пока есть такая возможность. Не губи себя и своих людей…» Но Оррис с презрением отвергал советы «жалкого труса». Когда чудная военная прогулка обернулась катастрофой, царевич понял, что ошибался. Но было слишком поздно: латрийцы отрезали все пути к отступлению. Ловушка захлопнулась.

Нас было пять тысяч, их — в десять раз больше. Спасаясь бегством, воины оставили лишний груз, в том числе многочисленные трофеи… Некоторое время мы шли налегке, затем недалеко от селения под названием Плейз свернули к ближайшим виноградникам, укрывшись там. Для обороны занятая нами позиция была действительно хороша… Однако все мы прекрасно понимали: когда артиллерия противника вступит в бой, из нас получится отличное жаркое под виноградным соусом.

Прошло несколько часов, и на горизонте появился авангард латрийцев — кавалерия под предводительством принца Денгаро. Во истину, из всех законов, существующих в мире, закон равновесия нравится мне больше всего! У нас был безрассудный царевич, у них — не менее безрассудный принц. Денгаро не стал дожидаться прибытия основных сил, посчитав, что победа, полученная при помощи артиллерии, не делает чести такому достойному воину, как он...

Принц пошел в бой. Это было прекрасно… Видели бы вы, как они шли! Безупречный строй, расшитые золотом мундиры, красные перья на головных уборах, оружие, сверкающее на солнце… Все утонуло в крови после крика: «Огонь!» Горячий ветер всколыхнул виноградные листья и понес смертоносные ягоды в сторону всадников.

Это был не бой, но избиение. Мало кому из кавалергардов принца посчастливилось выжить. Сам Денгаро каким-то чудом не получил ни царапины. Его извлекли из-под убитого коня и повели вглубь виноградника, туда, где находился наш импровизированный штаб. Воины заметно повеселели. Глядя на плененного принца, они думали: «Спасены!» И дураку было ясно, что Мархиро, король латрийцев, никогда не прикажет стрелять из пушек по единственному сыну. К нему уже направили гонца с простым, коротким сообщением: «Ваш сын у нас».

Слуги нарядили Орриса в парадный мундир. Встречая принца, он хотел выглядеть достойно… «М-м-м… Опять!» — простонал царевич, схватившись за голову. Ему снова нездоровилось: в висках пульсировала боль, завтрак предательски просился наружу… «Лишь бы этого не случилось… Только не сейчас…» — едва слышно сказал он. Мне, стоявшему в нескольких шагах, будто передавались ощущения царевича. Я чувствовал его боль, чувствовал его страх. «Лишь бы пронесло, лишь бы пронесло, лишь бы пронесло…» — звучало в моей голове.

Денгаро в сопровождении двух наших офицеров подошел к Оррису. «Рад видеть вас, ваше высочество», — сказал ему царевич. Принц опустил голову и со словами: «Сдаюсь на вашу милость», — протянул свою саблю Оррису. Дальше все случилось будто в страшном сне…

Царевич издал душераздирающий вопль. Глаза его закатились так, что были видны одни лишь белки. Он выхватил саблю из рук Денгаро и, размахнувшись, опустил ее на голову принца…

Очнувшись, Оррис первым делом сказал: «О, нет! Этого-то я и боялся!» Потом, увидев красные пятна на своем белом мундире, он спросил: «Что я натворил на этот раз?» «Вы раскроили череп латрийскому принцу», — ответил ему лекарь…

Когда Мархиро узнал о печальной судьбе сына, он поклялся, что «уничтожит руммских мерзавцев всех до одного, не взирая на титулы и звания». Следующий день прошел, словно в бреду. Латрийская артиллерия, не зная отдыха, утюжила виноградники. В воздухе пахло порохом, горелым мясом и виноградным соком. В наших рядах царил хаос, кто-то плакал, кто-то молился, кто-то пел веселые песни. Меррюс резал фигурку из дерева.

Они стреляли, пока не израсходовали всех боеприпасов, и только тогда прекратили огонь. Прекрасные виноградники превратились в испещренный воронками пустырь. То тут, то там лежали куски человеческих тел. Латрийцы собирали урожай — искали выживших. Солдат они убивали сразу, офицеров отводили в свой лагерь. Дворян осталось в живых немного — всего шестнадцать человек. В числе выживших были царевич, поручик Дагаррюс и я — ваш покорный слуга.

Нас выстроили в ряд перед королем Мархиро. «Кто из вас — царевич Оррис?» — спросил он. «Я!» — ответил царевич, гордо подняв голову. Король подошел к Оррису, поднес к его шее саблю и долго смотрел ему в глаза. Царевич не опустил головы. «Я мог бы убить тебя так же, как ты убил моего сына. Но я — король, а не мясник. Я не забыл о чести! Все вы умрете так, как подобает дворянам. Вас расстреляют. Кроме того, у каждого из вас есть право на последнее желание. Прощайте, господа!» После этих слов Мархиро вложил саблю в ножны и удалился в шатер.

Как же трудно определиться с желанием, особенно если желание это — последнее! «Вина бы перед смертью», — единственное, что пришло тогда на ум. Мне принесли вина… Кто-то курил, кто-то молился. Трое, включая царевича, писали письма родным. Меррюс резал фигурку из дерева.

Это был простой человечек: две руки, две ноги, одна голова. Как ни странно, именно так зингарийцы изображают Верховного Бога Гордзая. Закончив работу, поручик поднес сотую фигурку к губам и прошептал ей что-то. Ритуал был завершен, желание — высказано. «Теперь все в руках богов», — подумал я.

Нас снова выстроили в ряд, но теперь — за пределами лагеря, у придорожной канавы. Латрийцы решили не тянуть и покончить со всеми разом. Тридцать ружей нацелились на нас. Прозвучала команда: «Пли!» И…

Щелк, щелк, щелк, щелк…

Ни единого выстрела.

Щелк, щелк, щелк…

«Побежали!» — сказал мне Меррюс. И мы бросились наутек. Нам повезло: поблизости паслись нерасседланные кони латрийцев. Мы вскочили на них и поскакали прочь. За нашими спинами щелкали ружья, кричали люди… Но все это уже не имело никакого значения. Мы были спасены.

Позже, сидя с Дагаррюсом в трактире за бутылкой вина, я спросил: «Помнится, ты мне сам говорил, что твои боги не любят, когда у них просят многого. Не так ли?» Поручик кивнул. Я продолжил: «Однако ты попросил спасения для шестнадцати человек… Не много ли это?» «Много», — подтвердил поручик. Он помолчал, затем добавил: «Но о спасении я как раз не просил». Я удивился: «Правда?! Чего же ты тогда пожелал?!» Поручик улыбнулся и сказал: «Я пожелал, чтобы у господ, что нас расстреливали, заклинило ружья»

Такая вот история…

4

Капитан пожелал всем «спокойной ночи» и пошел в комнату, которую заботливо приготовил ему трактирщик. Рассказ Ноллиса стал причиной еще одного спора.

— Все это просто случайность, — проворчал священник.

— Полно вам, святой отец! Таких случайностей не бывает, — возразил кузнец.

Студент подумал немного и сказал:

— Лично я считаю, что боги тут — не причем. В университете нам рассказывали о мудрых людях, живших на континенте, который теперь находится под водой. Так вот они верили, что числа влияют на судьбу человека. Некоторые элементы их веры сохранились в наших суевериях до сих пор. Например, всем нам известно: «семь» — к счастью, «тринадцать» — к несчастью. Что касается «ста»… «Сто» — число изобилия. Когда мы хотим сказать «много», то часто говорим: «сто»… «В сто раз лучше», «в сто раз больше»… Сделай что-нибудь сто раз — и количество обратится в новое качество. «Сто» — числовой предел, граница, за которой начинаются чудеса. В данном случае было важно не то, что фигурки изображали богов, а то, что их — сотня…

Хозяин книжной лавки улыбнулся:

— Интересная теория. Но согласитесь: кузнецу гораздо сложнее выковать сто клинков, чем пекарю выпечь сто булок. Я уже не говорю о сочинителях. Некоторым удается написать лишь одну книгу за всю свою жизнь… Но ты читаешь ее и понимаешь: вот — настоящее чудо!

Их спор продолжался еще долго. В конце концов, они забрели в такие дебри, что уже не могли вспомнить, с чего, собственно говоря, начали.

На рассвете состоялась дуэль между Ноллисом и Соммисом. Представьте себе, записной дуэлянт промахнулся! Ноллис же проявил благородство и выстрелил в воздух. Все были несказанно удивлены, и никто не заметил, что за ночь на руке капитана появился свежий порез…

Прощаясь с трактирщиком, Ноллис подарил ему деревянного человечка. «Возьми на память», — сказал он. С тех самых пор сколько кружек в Трамма ни бросали — все пролетали мимо.