Дана

Я не сразу распознал, что она больна. А когда понял — ничего не изменилось, потому что я безумно любил и всё ещё люблю её и это навсегда. Вечность, правда, получится короткая, если только мужество не подведёт меня в последнюю секунду. Но сначала запишу всё, объясню, во-всяком случае попытаюсь. Очень важно, чтобы вы поняли и узнали, что такое бывает. Возможно, это поможет кому-то избежать моих ошибок. Хотя они неизбежны, если любишь так, как люблю я. Значит мои записи бессмысленны, но это не впервые. Иногда, кажущееся лишённым смысла — бесценно, а то, что считал раньше важным — шлак. Не умею объяснить доступней. Надеюсь, вы никогда не поймёте по-настоящему. Или наоборот... Я жил раньше в полжизни и не жалею.... Хотя... Нет, почти уверен, что не жалею.

Дана. Самое прекрасное имя во времени и пространстве. Единственное и не сравнимое по своему звуку с тысячами тёзок. Первый слог губы роняют с лёгким придыханием. Второй летит вдогонку и с тихим щелчком маленького магнита соединяется с началом. Да-на.

Гораздо позже узнал, что в паспорте около её фотографии глупые буквы сложились в бессмысленное "Серова Ирина Евгеньевна". Какая нелепая ошибка! Дана показывала мне альбомы с детскими фотографиями и девочка на чёрно-белых снимках явно была Даной, а не какой-то Ирой, только незрячий мог не увидеть этого. Впрочем, так и есть, большинство людей — слепцы.

Наверное, ребёнком Дана не отзывалась на другое имя, утверждаясь в жизни, заявляя своё неоспоримое право на существование. Знаю, она может быть очень настойчивой. Кто-то назовёт её капризной, но я скорее назвал бы Дану целеустремлённой. Знать, что хочешь и как достичь желаемого — разве это плохо? Хотя, пожалуй, иногда в этом мало хорошего. Для других. Но какую это играет роль? Ведь на одной чаше весов кто-то — никто, а на другой — Дана.

Я уже не помню, когда и при каких обстоятельствах мы познакомились. Знаю, что было какое-то "до", но по-настоящему чётко вижу только "после". А для Даны, скорее всего, я просто стал очередным... Мне не нравятся слова вроде "лакей", "слуга" или "шестёрка". Скажем, я стал очередной тенью Даны. Но могу поспорить, что вернее меня у неё никого и никогда не было.

Я не надеялся на взаимность: казалось, Дана позволяла избранным находиться рядом, но не любила никого. Разве что немного саму себя, не будучи самовлюблённой. Просто Дана такая. Я любил бы её любой.

Пока она не принадлежала никому, всё было просто. Мы знали друг друга уже полтора года, тёплый июнь, традиционный субботний капучино в кафе, которое я вообще-то едва мог себе позволить. Но было так приятно баловать Дану, благосклонно принимающую подобные знаки внимания, одним этим делая меня счастливым.

— А я влюбилась, — буднично поделилась Дана, осторожно отпив глоток горячего напитка. С таким же успехом могла бы выплеснуть капучино мне в лицо.

Я не находил слов, пытался справиться с захлестнувшей меня волной боли, вцепился в свою чашку, обжигая пальцы.

— Он... необыкновенный, — протянула Дана, и её лицо приняло выражение, вид которого был для меня невыносим. И я уставился на записную книжку Даны — розовую с бирюзовым узором.

Один уголок расслоился, и верхняя часть его немного свернулась, напоминая миниатюрный свиток. Слушая любимый голос я старался не пропустить ни слова и одновременно не вникать в смысл сказанного слишком глубоко. Боль, жара и холод попеременно терзали моё сердце, хотелось схватить отклеевшийся уголок и содрать его с обложки, оставляя уродливый след. Тут же накатывало нелепое раскаяние за ещё несовершенное и невыносимо хотелось склеить расслоившееся место, закрепить клеющей лентой, чтобы уголок стал, почти как новый. А заодно неблохо бы склеить и себя.

Не помню, как окончилась эта встреча. Следующие дни выдались туманными. Синоптики врали, лгал барометр, и тупые толпы в сандалиях и футболках вылезали из своих нор на улицу, в кафешки и парки. Но меня они не провели — мир поглотил туман.

Он, конечно, рассеялся со временем, но, казалось, забрал с собой часть цветов мира, убавил яркость, размыл контуры. Только Дана осталась прежней и буквально слепила меня. Да, мы продолжали видится, хотя послевкусие от встреч оставалось двояким. Счастье. Боль. Она всё ещё была влюблена и рассказывала много и подробно о Феликсе. Ну и имечко! И гадкое чувство, что оно сочетается с именем "Дана" гармоничнее, чем блеклое моё. Впервые понял, что любовь способна отбрасывать тень ревности и ненависти.

Когда всхлипывающий голос по телефону попросил приехать, я бросил всё, вызвал такси, и только стоя перед дверью квартиры Даны, спросил себя, что, чёрт побери, я здесь делаю. Ведь у неё есть тот, о ком больно думать, и мне совсем не улыбалось встретиться с ним.

Опасения оказались напрасными. Заплаканная Дана открыла мне и, всхлипывая, проговорила:

— Мы поссорились.

Эти слова почти осчастливили меня, если бы не погасший взгляд и дрожащие губы моей любимой.

— Мы хотели сходить в кино... Я сделала маникюр, — она показала мне свои руки, но мне понадобилась пара секунд, чтобы понять, куда смотреть. Удалось всё-таки вспомнить, что маникюр — это про ногти. Покрасневшие кончики пальцев с остатками красного лака выглядели не очень ухоженно. Но я любил Дану любой и не понимал.

— Выбрала красный — в тон помаде, а он... Он... Сказал, что это выглядит... вульгарно. Что он не пойдёт... никуда с проституткой, — и Дана разрыдалась.

Я не находил слов, ошеломлённый святотатством — кто-то обидел Дану.

Говорил ничего не значащие банальности, занял чем-то руки — кажется, долго и суетливо заваривал чай, беспомощно рыская по шкафам и ящикам в поисках необходимого. А Дана плакала и плакала, радуя меня каждой слезинкой — невозможно, что она простит своего Феликса после такого. Мой триумф, щедро приправленный угрызениями совести. В какую-ту секунду я даже подумал, что готов привести Феликса назад и примирить их, только бы Дана перестала лить слёзы. Но эгоизм оказался сильнее. Впрочем, дело не только в самолюбии: я на самом деле всегда был убеждён, что для Даны не существует никого лучше меня. Ей просто нужно время, чтобы понять.

Уже стемнело, когда Дана проводила меня до двери, символически клюнула в щёку. Я ушёл с чувством тревоги и долго не мог понять, что именно его вызвало. Улыбка. Мимолётная, слабая, скользнувшая по губам Даны во время прощания. Улыбка, сразу же спрятавшаяся за вздрагивающими губами и красными от слёз глазами. Было в ней что-то пугающе неправильное, но я не стал преследовать эти мысли, казалось, незачем.

Они помирились. Я не стал вникать и вытеснил из головы болезненные подробности. Запомнил только, что во время нашей следующей встречи ногти Даны оказались перламутрово-розовыми и это расстроило меня больше всего. Словно она тоже начала выцветать. Для меня ей бы никогда не пришлось меняться. Но она снова щебетала о влюблённости, о Феликсе, о планах и мечтах, в которых мне отводилась роль на заднем плане и без слов.

Лето закончилось. Был прохладный осенний день. Я пришёл в куртке. Дана — в блузке-безрукавке, уродливый синяк на правом плече. Она явно хотела, чтобы я увидел, но тогда я совсем об этом не подумал, только слегка прикоснулся к кровоподтёку и спросил:

— Что случилось?

Дана отвела глаза и слегка сжала губы. Как-будто сдерживая смех. Только гораздо позже я начал подозревать, что так оно и было. Но в тот момент меня захлестнула волна удивления и бешества:

— Феликс?

— Я сама виновата.

Она оправдывала негодяя, но слова звучали неубедительно, больше верилось её несчастному лицу, прерывающемуся голосу, слегка подрагивающим рукам.

— Дана...

— Я не могу без него...

Предложил поговорить с Феликсом — вот каково шагать по лаве. Дана отрицательно мотнула головой и сказала:

— Боюсь, ты сделаешь ему больно.

— Он причинил боль тебе, — мысленно добавил: "...И мне."

— Я сама виновата, — повторила, словно надеялась поверить в эти слова.

Подумал, что я-то точно не виноват, но не сказал этого вслух.

Уже знал, что рано или поздно Дана позовёт меня снова, так и произошло. Очередная ссора, что меня уже не радовало — надежды на окончание связи Даны и Феликса почти не осталось.

Хотя, зайдя в квартиру Даны, я подумал, может быть, она поймет — в этот раз её благоверный явно перегнул палку.

Под ногами скрипели и хрустели обломки мебели и осколки посуды. Кажется, целым не осталось ничего. Дана сидела на диване, обивка которого местами была вспорота, показывая уродливый потемневший от времени наполнитель.

— Я разозлила его...

Мёртвый голос и пустой взгляд испугали меня больше слёз, и я несколько раз встряхнул Дану за плечи. Она вздрогнула и скорее упала, чем бросилась, в мои объятия.

— Где он?

— Соседи пригрозили вызвать милицию...

— Подонок!

— Тссс, — прошептала Дана, успокаивая меня, как маленького ребёнка.

— Он опасен, Дана! Напишешь на него заявление?

Она посмотрела на меня удивлённо, настолько чужды были ей такие мысли. Объясняла медленно, как для умственно отсталого:

— Он извинится. Он всегда просит прощения. Просто Феликс вспыльчивый.

У меня опустились руки.

— Дана... Зачем тогда я здесь?

Её лицо немного просветлело:

— Поможешь мне навести порядок?

Конечно, я помог. Поскользнувшись на мусоре, ушиб голень. Порезал руку осколком стакана. Загнал под ноготь занозу. Но больнее всего было внутри.

Так и не разобрался, что послужило причиной ссоры. Дана повторяла ничего не значащие слова о своей вине и непростом характере Феликса, ничего конкретного добиться не удалось. Тем проще было придумать собственную историю, в которой вся вина лежала на тощих плечах плюгавенького типа — хотя понятия не имел, как выглядит Феликс. Дана выступала в роли невинной жертвы, похищенной драконом принцессы. А мне полагалось стать рыцарем, спасающим её из плена... Только вот она любила своего чешуйчатого урода.

Конечно, никаких неприятных последствий для Феликса не было. Он и Дана помирились. Последовало ожидаемое извинение — в форме клетки с пушистой шиншиллой.

Дана, с детскими восторгом показывала мне фотографии грызуна на своём телефоне.

— Вот тут она ест, смотри, а здесь спит — симпатяшка, не правда? Здесь её домик, а тут — мисочки. Я назвала её Феда — от Феликса и моего имени, здорово, да? Мы вместе, а она, словно наша дочка. Молчи, я знаю, как это звучит. Просто чуть-чуть фантазирую так.

Я послушно молчал и ревновал Дану к Феликсу и к проклятой крысе Феде. Вздрагивал каждый раз, когда Дана лёгким прикосновением кончика пальца листала в фотоальбоме — каждым следующим снимком мог стать Феликс. Или ещё хуже — он вместе с Даной, обнимающиеся, целующиеся, любящие и счастливые.

Чего опасался я на самом деле? Возможно того, что Феликс окажется красавчиком, лишив меня малодушного удовольствия представлять его забулдыгой. Дане он мог всё равно нравиться, ведь любовь слепа.

Или я боялся, что начну искать его морду везде — на улицах, в магазинах, в метро, а найдя... Не уверен, что сделал бы на самом деле. Мечтал убить этого "необыкновенного", но знал, что скорее всего не способен на подобное. Смерть Феликса причинила бы Дане чересчур много страданий — не уверен, был ли это довод любви или трусости.

Так сосредоточился на мыслях о том, что сделал бы, увидев фотографию Феликса, что только с большим опозданием спохватился и удивился — почему Дана ни разу не показала мне снимок своего любимого? Это было бы жестоким, но логичным поступком, учитывая её непосредственность смешанную с каплей эгоизма.

Возможно, Феликс действительно не красавец и Дана стеснялась? Или щадила мои чувства? В последнее не верилось совсем, уж очень не похоже на Дану.

В общем, хоть я бы предпочёл в жизни не видеть Феликсову рожу, но пошёл на поводу у любопытства и прямо спросил:

— А фотка этого твоего есть?

Неосознанно напрягся, ожидая удара, но меня ждал сюрприз — Дана растерялась. Она приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать, но тут же закрыла его снова. Её глаза забегали. В конце концов она пробормотала:

— Только Феда... — и, оживляясь, добавила:

— А я тебе уже показала, как забавно она моет мордочку?

— Нет, — ответил я, — покажи.

Вопрос о фотографии Феликса был явно неприятен Дане, а я не собирался мучать мою любимую. Но проигнорировать странность ситуации не сумел. Особенно учитывая, что вечером того же дня Дана неожиданно позвонила и выпалила:

— Феликс удалил все фотографии со своим изображением после последней ссоры.

И бросила трубку. Чему я был только рад, потому что не знал, что ответить.

Не прошло и недели, как Дана снова позвонила. Из трубки доносились только всхлипы и причитания, я не понял ни слова. Суть, впрочем, была яснее ясного — очередная ссора с Феликсом.

— Через полчаса буду у тебя.

Моя любимая нуждалась во мне — эта мысль давала мне силы, которые тут же растворялись в кислоте раздумий, какая выходка Феликса ожидает меня в этот раз. Закралось подозрение, что Дана по-своему получала удовольствие от отношений, напоминающих езду на американских горках. Меня же больше привлекали постоянство и уют.

Наверное, Дане было скучно рядом со мной. А я безумно устал от ревности и накала эмоций, даже от любви. Но Дана и я нуждались в друг друге, хотя, увы, по разному.

Я не злоупотреблял алкоголем, не курил, не принимал наркотиков. Вредные привычки вызывали искренне недоумение — как можно стремиться к тому, что разрушает тебя? Как же не распознал раньше, что судьба сыграла со мной злую шутку. Любовь к Дане ломала и дробила меня, и не существовало терапии, способной помочь.

К моему удивлению в квартире Даны царил порядок.

— Он опять ударил тебя?

Что ещё могло объяснить рыдания? Но Дана отрицательно помотала головой.

— Я не могу... зайти туда... Пожалуйста .., — она спрятала лицо в ладонях и снова зашлась в плаче.

Дверь в кухню оказалась закрытой, нажимая на ручку, не представлял, что меня ожидает. Бегло окинув комнату взглядом не увидел ничего необычного, только чуть погодя обнаружил на полу опрокинутую клетку. Присмотревшись, разглядел неподвижное тельце, частично скрытое под рассыпавшимися опилками. Крыса... нет, шиншилла Феда.

Некстати вспомнилось, что Дана назвала грызуна дочкой, к горлу подступила тошнота. Всё не мог решить, что теперь делать с мёртвым зверьком. Больше всего хотелось выбросить клетку и трупик Феды на помойку, но я понимал, что Дане это покажется чудовищным.

— Она жива, да? — прошептала Дана за моей спиной, заставив вздрогнуть от неожиданности. Чёрт, я думал, она знает.

— Боюсь, нет.

И, с ужасом отметив, что глаза Даны снова начали наполняться слезами, а губы задрожали, поторопился добавить:

— Она заслужила достойные похороны.

По лицу Даны увидел, что это были правильные слова.

Воспоминания о том, как я искал по соседям лопату, перекладывал окоченевшее тельце из клетки в коробку из-под обуви и последующие поиски подходящего места в ближайшем парке кажутся мне нереальными. Когда все было закончено, Дана засобиралась домой, но я сказал:

— А теперь помянём Феду.

Один из тех редчайших случаев, когда я почувствовал необходимость выпить.

В уютном почти безлюдном баре мы подняли стопки, оставив заказанную третью нетронутой. Бармен пособолезновал, выдал порцию банальностей и налил нам чего-то крепкого за счёт заведения. Мне не нравилось, как этот незнакомец рассматривал Дану. Дело было не в ревности — во взгляде бармена явно читалось беспокойство.

С всё ещё заплаканым лицом, растрёпаными волосами и пустотой во взгляде Дана выглядела неважно. Только позже я заподозрил, что мужчина по ту сторону стойки сразу же обнаружил истину, на постижение которой мне понадобились несколько лет. Что же, в конце концов, представители его профессии часто неплохо разбираются в людях. И он мог судить трезво, а не через призму обожания. Хоть я и не понимаю, как возможно знать Дану и не любить её.

Я выпил гораздо больше привычного, но не чувствовал себя пьяным, пока не встал, чтобы достать бумажник из заднего кармана джинс. Покачнулся, вызвав истеричный смех Даны, и понял, что мы оба сильно навеселе.

Конечно, я проводил Дану, собираясь потом вызвать такси для себя.

Всё произошло неожиданно, случайно. Я проклинаю алкогольный дурман, спрятавший от моей памяти детали. Но даже мозаика, собранная из осколков воспоминаний, оказалась прекрасной. Ямочка на щеке, мягкие, но требовательные губы, сладкий аромат кожи, мягкий холмистый ландшафт тела Даны.

Таким живым я себя ещё никогда не чувствовал. И верил, что это — начало. Я был счастлив. Целый день.

А потом позвонила радостная Дана. Феликс вернулся и на коленях просил прощения. Они вместе ходили к могилке Феды. Дана верила, что всё плохое — позади.

Не знаю, забыла ли она нашу близость или просто не придавала ей значения. Был слишком оглушён, чтобы спросить.

Синоптики прогнозировали облачность и, как всегда, преуменьшали истинный размах трагедии. Мир просто исчез на несколько дней.

И обрушился на меня опять, известив о своём прибытии назойливой трелью дверного звонка. Кто-то снова и снова нажимал на кнопку, убеждая меня, что дело срочное.

Не знаю, чего я ожидал. Может, истеричную соседку, которой показалось, что я её затопил или что-то в этом роде.

Бледная Дана с пугаюшим блеском в глазах показалась мне приведением, и на миг я предположил, что сошёл с ума, пока не услышал её голос — дрожащий, тихий, но такой знакомый и настоящий. Любимый.

— У меня в квартире труп.

Первая бредовая мысль: "Феликс убил Дану!". Но нет же, она стояла передо мной живая. Она убила Феликса? Отстранённо отметил, что вся моя вселенная свернулась до размера банального любовного треугольника.

— Поехали! Ты на такси?

Дана устало помотала головой:

— Я пришла пешком. Можно... Можно я помою руки?

Она показала мне дрожащие ладони, и только тогда я заметил, что на них были бурые пятна. Присмотревшись, обнаружил тёмные пятна и на синем платье Даны.

— Это кровь? — спросил очевидное, потому что не нашёл других слов.

Дана кивнула.

— Твоя?

Она отрицательно помотала головой.

— Феликса?

Неожиданный смешок сорвался с губ Даны, которые тут же сомкнулись, не выпуская ни слова объяснения вслед.

Пока она приводила себя в порядок, я вызвал такси. Ехали мы молча.

Мне хватило одного взгляда на безжизненное тело на полу жилой комнаты, едва успел добежать до туалета, где меня стошнило. Нож, кровь, узор из жёлтых цветов на тёмном платье. По-своему это было даже красиво — и почему-то именно это пугало больше всего.

Когда я нашёл силы вернуться в комнату, Дана стояла, прислонившись к дверному косяку и остекленевшим взглядом смотрела на жуткую картину.

— Надо вызвать милицию.

Удивлённый взгляд. Неужели она ожидала, что я помогу избавиться от трупа? Закопаю его в парке рядом с дохлой шиншиллой?

В конце концов Дана пожимает плечами: "Поступай, как знаешь".

Потом мы ждём. Впервые мне тягостно общество Даны. Одновременно я продолжаю безумно любить её. Наверное, отупление от этого диссонанса объясняет, почему я не спросил сразу же:

— Кто это?

Мысленно я спрашиваю, чем не угодила Феликса эта незнакомка, но не могу заставить себя выговорить его имя вслух.

Следует скупой ответ:

— Мама.

— Твоя мама?

— Я хотела их познакомить...

— И? — подталкиваю я.

— Феликс убил её, — шепчет Дана, и сползает по дверной раме на пол. Я бросаюсь к моей любимой, обещая больше не задавать вопросов, но она останавливает меня движением руки. Её плечи трясутся, и сначала кажется, что она плачет. Но когда Дана вскидывает голову и смотрит мне в глаза, с недоумение вижу, что она смеётся.

— Я никогда не рассказывала тебе о моей маме, — голос звучал чересчур пронзительно, чересчур громко.

Действительно. На самом деле я знал о Дане ничтожно мало.

— Она ненавидела меня. Не хотела меня...

Губы Даны едва успевали облачать в слова поток воспоминаний. О некрасивых стрижках и нелепой одежде. О том, как часами сидела в запертой комнате. О презрении и унижениях.

— Она никогда не била меня. Только называла пугалом, зассанкой, лахудрой. Позже шлюхой, проституткой, подстилкой... Ломала или выбрасывала всё, что мне нравилось.

Не ей рассказывать мне, как больно могут бить слова.

— Дана, мне так жаль...

— Наверное, она думала, что я — она, — прошептала Дана, и я почувствовал — эта мысль пришла ей в голову впервые и стала откровением. Как для меня позже идея о том, что безумие может быть наследным.

— Я сбежала, как только смогла. Не видела её много лет, но каждый день слышала мамин голос, — Дана слегка похлопала себя по голове.

— Конечно, она примчалась, когда я позвонила. Сразу принялась за старое, и тогда голосов стало два... Феликс не мог видеть, как я страдаю...

— Где он?

Дана смеется: чересчур пронзительно, чересчур долго.

— Где он?

— Не найдёшь, не найдёшь, — начинает напевать она и снова заходится в смехе, открывая мне истину — Дана, моя жизнь, моя любовь, безумна. Я думаю над этим ровно секунду, пожимаю плечами и отбрасываю правду на свалку разума. Безразлично, я люблю Дану любой.

Она внезапно серьезнеет, спрашивает строго, как экзаменатор не знающего ответ ученика:

— Ты не понял? До сих пор не понял?

Гнев начинает превращаться в усталость:

— Просто скажи мне.

— А волшебное слово?

Игра, явно доставляющая Дане удовольствие, и я, естественно, послушно говорю свой текст.

— Пожалуйста.

Она закусывает нижнюю губу, нервно хихикает и медленно поднимает указательный палец. Сначала кажется, что Дана указывает вверх, и я почти приготовился рвануть вверх по лестнице, когда кисть руки Даны сгибается, направляя палец на её висок.

Смотрел и не понимал. Дана закатила глаза и повторила движение другой рукой. Теперь оба указательные пальцы направлены на её голову. Я прохрипел:

— Нет.

Дана энергично закивала и засмеялась.

— Зачем, Дана?

Чёрт побери, как же я устал.

— Правда, я это красиво придумала?

Я смотрел в её безумные глаза — такие любимые — и не находил сил понять.

— Зачем? — шептал я, всматриваясь в лицо Даны, ища ответ в обожаемых чертах. Она улыбнулась — искренне, счастливо, немного удивлённо, и я считал с её губ такое очевидное: "Потому что я — Дана!"

Будущее обрушилось на меня градом предположений и образов.

Дана в наручниках, за решёткой. Мятая одежда, облупленный лак на ногтях, волосы, потерявшие блеск. Расследование, суд, адвокат, клиника. Смирительная рубашка, лекарства, гасящие последний блеск в глазах. Я буду любить Дану любой. Но смогу ли любить, если она перестанет быть Даной?

Я обнял её.

— Дана.

Она посмотрела мне в лицо и поняла. Кажется, она испугалась, но я почти уверен, что согласилась. Успокаивая её, шептал слова моей молитвы:

— Дана, Дана, Дана...

Меня перебил звук взламываемой двери.

Самое смешное, что обвиняют меня в убийстве незнакомой мне Серовой Ирины. При этом не верят моему чистосердечному признанию в том, что лишил жизни Дану. Ну и, в какой-то мере, Феликса, но он не считается. На самом деле мы всегда были вдвоем — я и моя Дана. Меня собираются осудить за несовершенное преступление и проигнорировать смерть самой необыкновенной женщины на свете — это недопустимо.

Я сам вынес приговор — высшая мера, всё справедливо. Сам приведу его в исполнение. Только бы мужество не подвело в последнюю секунду. Буду просто думать о ней до конца. Дана.