Убить императора

                   1. Яррен

Куртка мертвеца пришлась мне впору. Я обернулся, осмотрел себя сзади в отражении мутного напольного зеркала и остался доволен. Мундир имперского летного легиона, который я носил почти пять лет, конечно, сидел лучше, но легион остался в прошлом. Кроме того, на черной дубленой коже не видна ни грязь, ни кровь.

Клира, улыбаясь, сидела на спинке кровати и одобрительно подняла вверх большой палец.

— Нормально, — сказал я, — ростом, я конечно, пониже, но этот ваш герой был и потолще меня в талии.

— Эмбер, — отозвалась Клира, — он был моим наставником. Это Эмбер впервые начал называть императора Червем, за его скособоченную фигуру, вероятно.

Она подошла и обняла меня. От нее слабо пахло духами и кожей ее летной куртки. Легкая и стройная, она была лишь немногим ниже меня, и я знал, какое гипнотическое воздействие она производит на ребят-повстанцев. Да и на девушек, если уж совсем честно.

— Ты точно не закончила академию? — спросил я ее, — держишься будто ты, по меньшей мере, лейтенант.

— Я же говорила, не закончила я ее, — она быстро стянула свои темные волосы резинкой и подхватила легкий рюкзак из полипропилена, — ты опять все забыл.

Она говорила, верно. Воспоминания не всегда приходили ко мне вовремя, и иногда меня бросало в пот при мысли о том, что я снова могу не вспомнить что-то важное из моего прошлого, и это будет иметь серьезные последствия, гибельные для нас обоих.

Мы спустились в узкий темный двор, совсем не похожий на длинную улицу, где пару недель назад мы снимали флигель с отдельным входом, и на одинокий дом на отшибе, где жили до флигеля. Клира сама подбирала нам временное жилье — вдалеке от центра, сдаваемое посуточно, чтобы соседи не начали узнавать нас в лицо. Статус квартирантов делал нас невидимками и, как ни удивительно, мне это пришлось по душе.

Вот и сейчас — темная одежда, старый флайер на стоянке за чертой города и за десяток кварталов до нашей теперешней квартиры, оружие с перебитыми номерами регистрации — два никому неизвестных анонима из трущоб, один из которых помнил себя только наполовину, как подобает запойным алкоголикам или воякам с пробитой головой. Таким, как я.

Через полчаса быстрой ходьбы по утреннему городу мы добрались до флайера, а еще через пятнадцать минут сели на посадочную площадку перед маленьким хутором, затерянном на разбитом и давно неиспользуемом шоссе.

***

— С вами полетят Юстина и Тако. Джозеф остается, — сказал Вервольф, осматривая нас с высоты своих двух метров. Трехдневная щетина и небольшой круглый животик не делали из него мягкого медвежонка даже для неискушенного зрителя, я же с самого начала не обманывался насчет его реакции и проницательности. Когда Клира познакомила нас в прошлом году в одном из заведений для бывших военных, бойцов с подпольных арен, торговцев краденым и прочего полукриминального люда, Вервольф безошибочно назвал мне мои главные страхи на тот момент, и пояснил, каким образом может мне помочь.

Все эти страхи касались моих воспоминаний — запутанных и противоречивых, а также неспособности до конца принять людей, которых я не помнил. "Ты можешь не доверять нам, — сказал он мне тогда, — ты и не обязан. Просто покрутись вокруг, посмотри, чем мы занимаемся. Память должна вернуться сама, постепенно. Тогда и увидишь, что мы — семья и ты — один из нас, уже давно. С тех самых пор, как ты пошел против императора". "Всего разок — и никаких больше тяжелых воспоминаний. Вообще никаких", — сказал я улыбаясь.

Когда это произошло, я проходил досмотр на границе: за мной стояла сестра Зои с одним чемоданом в одной руке и закутанным в теплый комбинезон Йонасом — в другой. Документы на ребенка сестра сделала, но с первого, максимум со второго взгляда, было ясно, что документы эти можно было смастерить за пару монет в любой черной типографии. Возникла ожидаемая заминка, и, когда возле выхода появились два офицера, Зои подняла сына на руки и быстро направилась вон из очереди, к выходу, а я рванулся следом. Тогда меня и огрели прикладом по голове. На полгода я оказался в государственном госпитале для военных преступников, а сестра с племянником исчезла, и куда бы я ни писал и не звонил тогда или после, я ничего не смог выяснить.

"Червяк снимает все вопросы еще до того, как они возникнут, в этом он дока", — туманно прокомментировал Вервольф и растянул губы в мрачной ухмылке; тогда я и увидел его верхние клыки. Настоящее имя Вервольфа было длинным словосочетанием на одном из северных языков, но совсем не подходило ни к его натуре, ни к готической внешности, и, в конце концов, было забыто. Когда-то в начале своего жизненного пути наивный Вервольф пытался устроиться инженером в разведку, и все шло хорошо, пока до принимающей стороны не дошло, что он мутант. Вервольфу выдали волчий билет сразу во все государственные учреждения и в этом ощущалась некая косматая романтика. С тех пор он еще подрос, обзавелся полезными знакомствами и поднаторел в разработке специфических гаджетов и военного оборудования.

Через неделю после моего ареста в госпитале объявилась Клира, а еще через неделю в котельной недалеко от моей палаты прогремел взрыв; говорят, были и погибшие.

— Джозеф потянул лодыжку вчера утром на пробежке, а Тако один не справится, — продолжил Вервольф, — Юстина, конечно, Джозефа полностью не заменит — но стреляет она неплохо и для Тако наилучший вариант.

Это было понятно — до того, как группа Вервольфа нашла Джозефа, Тако и Юстина работали в паре, страховали и чувствовали друг друга, как и положено мужу и жене, сыгравшим свадьбу еще в юности и прожившим вместе пятнадцать лет.

Мы выбрались из города сразу после восхода и плавно понеслись над пустынным шоссе, почти также низко, как когда-то по нему ездили наземные автомобили. Я рассеянно оглядывал погруженную в туман холмистую долину и вспоминал наш прошлогодний разговор с Вервольфом над кружкой пива в сизом от дыма сигарет баре на окраине города. Как же он назывался... «Легенда Кришнамурти», как-то так. "Я не шел против императора, — ответил я ему тогда, — мне нужно было вывезти за границу сестру с ее ребенком. Он родился… необычным". "Мутации? — спросил он, — Паранормальные способности? Психические отклонения?" "Всего понемногу», — я задумался о том, что из того, что я знал, я мог сказать этому высокому грузному человеку, изучающему меня из-под черных кустистых бровей. Сказать и не пожалеть потом.

Сын моей сестры, как и многие другие дети, которые родились в ту зиму, обладал всем набором черт, за каждую из которых его могли отнять у матери и увезти по западному коридору, в одно из закрытых учреждений. В дополнение к внешности альбиноса, мой обаятельный племянник Йонас располагал некоторыми способностями, которые не описываются и не фиксируются официальной наукой нашей страны. Несколько раз мы с сестрой тушили самопроизвольно занявшиеся занавески в детской, а однажды нам пришлось привязать к батарее его манеж — он плавал в воздухе в метре над полом, и сидевший в нем малыш счастливо смеялся. Через месяц после того, как Йонасу исполнился третий год, он погрузил меня в гипноз — настоящий, о котором у меня остались воспоминания. Такие штуки у него получались мимоходом, и я даже не сразу понял, что произошло. «Я хотел посмотреть на тебя внутри», — признался он мне потом.

Он вернул меня в момент, когда я снова проходил симуляцию на верность императору — в военной академии ее сдают зачетом в конце второго года обучения.

Я снова бежал по бесконечным коридорам подземной части императорского дворца, передо мной, всегда за следующим поворотом, так, что я мог только слышать, но не видеть их, тяжело топали предатели. В каждой симуляции они были разными — это мог быть пожилой мужчина или женщина с ребенком, девочка в светлом ситцевом платье и красных сандалиях, тощий подросток с холщовой школьной сумкой... Однажды мне встретился брат, которого я не видел уже десять лет, с тех пор, как он прошел по конкурсу в военное училище на другом континенте — по крайней мере, мама рассказывала мне именно эту версию. В руках он держал жестяной цилиндрик из-под софт-дринка. «Самодельная бомба», — понял я. В каждой симуляции присутствовал отдельный, всегда чем-то запоминающийся предмет, который потенциально мог унести жизнь императора — этот предмет мог выглядеть как оружие или как игрушечный заяц с барабаном, как бутерброд или изящная дамская сумочка. Предмет полагалось уничтожить, предателя — обезвредить, и по желанию — привести приговор в исполнение. Конечно, в целях экономии пространства на диске и быстродействия программы приговор в симуляциях был всегда одинаковым. Большинство моих знакомых курсантов по академии предателей уничтожали, и делали это с выдумкой. Я оставлял способ умерщвления на выбор программы и, возможно, именно поэтому выходил из симуляций раньше моих однокашников.

Симуляция, в которую меня погрузил мой племянник, была официальной, зачетной процедурой, и мне повезло снова увидеть императора. В мраморной, сияющей огнями зале, среди советников и придворных, он выглядел, как райская птица в стае галок, и его красивое, открытое лицо было обращено прямо мне в душу. Он не видел меня, но по его расслабленной позе и доброжелательной улыбке мне было ясно, — он знал, что где-то на балконе или за портьерами, на длинной мраморной балюстраде или возле одного из множества запасных выходов, — стою я или кто-то до неотличимости похожий на меня. Тот, кто ценой своей жизни встанет на защиту самого важного человека в стране. Я любил его — по-своему, сложно и с каким-то надрывом, — но с готовностью рассказывал об этой любви, потому что ничего ярче и правильнее в моей жизни не было. Я, конечно, был не один окрылен любовью и возможностью — шансом — защитить его от заполнивших страну предателей; одних только военных в стране было несколько миллионов.

В этой симуляции предателем был мой отец — стареющий, обрюзгший человек в старом коричневом пальто. Он сжимал в ладонях стопку с водкой — очень на него похоже, видимо, образ был взят из моих воспоминаний. Я безошибочно достал стакан пулей из винтовки. Никто из гостей празднества от выстрела не пострадал — а что это было именно празднество, я догадался по украшенной лентами и цветами, зале, и лестнице, в середине которой стояла толпа гостей в платьях и смокингах, и среди них — сам император. Он посмотрел поверх голов на меня, и я понял, что мне нужно сделать и как. Я схватил предателя за локоть и, подталкивая, повлек вниз, к лестнице, к тому, кто светился в центре зала, как яркий прожектор. Когда мы приблизились к императору, я толкнул старика вниз, на колени, ожидая приговора и готовый немедленно привести его в исполнение. И когда предатель, потеряв равновесие, упал к ногам императора и жалобно охнул, я вдруг снова увидел в нем отца. От тоски и стыда у меня на глазах выступили слезы. Я уже собирался обратиться к императору с просьбой помиловать старика, как мой отец выхватил из-под пальто пистолет и направил на императора. На мгновение я застыл, но потом оцепенение разом схлынуло, и я бросился к императору, закрывая его своим телом. Отец выстрелил мне в грудь и меня отбросило на императора. Отец стрелял снова и снова, к нему уже бежали, но все пули попадали куда им и положено — в мое оседающее на пол тело. В зачетной симуляции в академии я умер счастливым, а в той, куда меня погрузил мой племянник-мутант, я снова испытал этот свет и счастье. Отраженный свет геройства во славу чести и любви — вот что это было.

2. Клира

Я смотрела, как Яррен плачет и улыбается во сне, пока мы летели к первой точке и кружили над ней и Тако выискивал отмеченное на карте место для посадки, и разбудила его, только когда мы пошли на снижение.

— Опять тот сон? — спросила я и по его лицу поняла — да, опять. Самый счастливый сон для моего любимого человека — про его обожаемого императора. Про Червя.

— Я не помню, — сказал он, но потом нахмурился и кивнул, — да. Я опять его видел. Концовка та же, но на сей раз оцепенение продлилось чуть дольше. Отца было жалко тоже ненамного дольше. Я постепенно выздоравливаю от этой дряни.

Он слабо улыбнулся, я кивнула ему, — постепенно ты почувствуешь к нему не любовь, а ненависть. Как Тако в свое время, да, Тако?

Тот повернул к нам узкое темное лицо и кивнул, — Мне понадобилось на это три года, так что еще не скоро. Но это произошло, можешь мне поверить.

Мы выбрались из флайера и споро забросали его приготовленными на прошлой неделе ветками. Вскоре мы уже шли, петляя между деревьями, ко второй точке, и слушали перекличку птиц в высоких кронах.

— Клира, — позвал меня Яррен и я подвинулась, пропуская его вперед. Он пошел рядом, раздвигая руками ветки кустарников.

— Ты же знаешь, что я не готов туда идти, — проговорил он, понизив голос до шепота, — у меня есть реальная возможность всех вас подставить.

— Напомни-ка мне, куда мы идем. Только будь конкретнее, — сказала я.

— Во дворец, — он хмыкнул, — хотя, это была не моя идея. Мы с тобой и еще парочкой головорезов собираемся убить императора. Червя.

Я покосилась на него — он шел, опустив голову и задумчиво жевал травинку.

— Очень конкретно. А ты уверен, что его в самом деле стоит убивать? 

Он пожал плечами, — Я ни в чем не уверен. Но я умею читать, Клира. Каждого пункта хватит для приговора, даже если это он, — он перевел дух, — Чего только стоит одна гражданская война, и ведь она идет уже пятый год. Мятеж в столице среди гражданских — жестоко подавлен, трупы провисели месяц, прежде чем их сняли и похоронили. В общей могиле, конечно. Границы закрыты. К жителям без регистрации вламываются среди ночи и вывозят их куда-то. А детей-мутантов и их матерей с нечистым геном, — он отвернулся и замолчал. Какое-то время мы шли в тишине. В воздухе пахло влажной хвоей и перегноем.

— Яррен, дорогой, — сказала я, наконец, — мы же это уже обсуждали. Да, ты действительно можешь сорвать операцию. Ты все еще испытываешь к Червю... Симпатию. То, что ты называешь любовью — навязанная тебе в школе и академии иллюзия, часть дихотомии — страх и любовь. Нам достался страх, — я почувствовала, что распаляюсь и понизила голос, — Но ты единственный из нас, у кого есть допуск на вход во дворец — вплоть до покоев Червя. Геном у тебя не изменился, он все еще в базе. Официально ты погиб при взрыве в госпитале после травмы, но система тебя пропустит, мы это точно знаем. Вервольф выяснял по своим каналам.

Он кивнул, но складка между бровями никуда не исчезла. Мне захотелось протянуть руку и разгладить ее, но мы были не дома за завтраком, и я только вздохнула.

— Все будет хорошо, Яррен, любимый, — сказала я, — просто будем следовать плану. Мы войдем, я пристегну тебя наручниками в той подсобке, про которую ты говорил, заклею тебе рот и поставлю таймер на двадцать пять минут. Когда таймер сработает, ты будешь свободен, а мы сделаем наше дело. Главное — попасть внутрь и не заблудиться.

Он с сомнением покачал головой, вздохнул и сжал мою руку под кожаной тканью. Я обняла его в ответ.

3. Яррен

Несколько часов мы шли по мягкой хвое и при каждом шаге она приятно пружинила под ногами. Воздух стал прохладнее; пахло гнилью, далекими кострами и холодной влажностью, какая всегда ощущается в горах, но отчетливее всего — вечером и перед рассветом. Ранним утром холод заползает под землю и пережидает там день, но к ночи он тут как тут — туман лезет вверх по склонам гор и чувствуешь себя особенно уязвимым перед такими обычными явлениями, как холод и темнота.

Все подступы к императорскому дворцу охранялись мобильными отрядами из трех новобранцев и одного офицера — невелика важность, но пуля — дура, как говорится. Даже новобранец, вооруженный огнестрельным оружием, представлял собой реальную опасность для нашей маленькой группы.

Я знал одну точку в ущелье, где имелся вход в подземную часть дворца — охраняемый, конечно, но я рассчитывал на то, что наше появление окажется сюрпризом. К ней мы и шли вот уже четвертый час и я отслеживал наше положение по меткам на местности, не обращаясь к технике. От ели с отломанной верхушкой вперед по стежке до двух зарубок на стволе осины, потом вниз через неглубокое ущелье по почти невидимой звериной тропке, а возле белого камня на другом его краю — точно на север и снова вниз. Так я и высчитывал дорогу по памяти, которая в таких мелочах была удивительно покладиста, в то время как в вопросах человеческих взаимоотношений давала сбой за сбоем, но я не спешил открывать эту свою особенность перед кем бы то ни было из группы Верфольфа, и в целом мне доверяли.

В нашем маленьком проекте было несколько факторов, которые при удачном слиянии могли не просто обеспечить успех всего предприятия, но и сохранить нам жизни при отступлении. Я рассчитывал на внезапность, нашу малочисленность и секретность операции, а также на некоторые разработки, от которых отказались еще во время испытаний, но которые я смог воспроизвести, а Вервольф — усовершенствовать, и которые в конце концов оказались вполне работоспособными. Частично вопрос с охраной решался тонкой работой с сознанием "пациентов", а точнее — с их памятью. Технология добавляла информационный шум в воспоминания человека за последние восемь минут, а другая — заменяла реальные записи с камер наблюдения на сцену пустого коридора. Я не стал вдаваться в подробности; я давно — простой исполнитель и не стремлюсь уследить сразу за всеми участками работы. Этим занимается Клира.

Клира. Она шагала чуть впереди — прямая и целеустремленная, и я мог видеть ее точеный носик, край красиво очерченных губ и маленькое ухо с черным шариком наушника. Некоторое время я любовался на ее фигурку и вьющиеся волосы, собранные в хвост.

Идеальная женщина, красивая и умная, она так и не стала для меня своей, но я понемногу вспоминал сцены с ее участием и допускал, что мы были очень близки и до моей злосчастной амнезии. Вопрос был только в мере, в которой ей можно было доверить свою жизнь, а здесь я двигался наощупь и не доверял на памяти, ни инстинктам.

— Мы идем слишком долго, — проговорила она вполголоса, — мы давно должны быть на месте, но последний час мы будто кружим в радиусе километра и вокруг нет и следа того ущелья, про которое ты говорил.

— Потерпи, пока все идет по плану, — сказал я, надеясь, что голос звучит достаточно уверенно, ведь сам я давно начал сомневаться в том, что все выкрутасы моей памяти отразились только на людях. По правде говоря, я уже видел и куст малины с перезрелыми ягодами, зависший прямо над обрывом, и этот изъеденный червями гриб возле серого трухлявого пня. Когда я в прошлый раз спускался мимо куста цветущего растения, которое в народе называли свечой, то задел его рукавом, и от него полетели, нежно вспыхивая в последних лучах солнца, золотистые пушинки. Тот куст встретился на моем пути минут двадцать назад; этот, на практически идентичном склоне, отсалютовал мне мелким пухом только что.

— Здесь что-то не так, — сказала Клира, останавливаясь.

Мы остановились и затаили дыхание. Юстина сняла с плеча легкую пневматическую винтовку и осматривала растворяющиеся в тумане горы сквозь оптический прицел; я слушал лес по старинке, не надеясь на технику.

Одним движением Клира подозвала Тако и отправила его вперед; он легко и бесшумно зашагал и исчез за поворотом. Я знал, что Тако несет небольшую радиоуправляемую бомбу и амулет на солнечной батарее, который глушит его шаги и оставляет невидимым для радаров. Еще одна усовершенствованная Вервольфом секретная разработка.

"Принесенная в клюве предателем", — услышал из наушников. Я замер; краем глаза я видел, что и Клира и Юстина тоже застыли посреди погруженной в сумрак старой дороги. Клира вскинула пистолет и обвела стволом притихшие горы.

— Это не Тако, — проговорила она одними губами.

"Тако у меня, — сказал голос в наушнике, — то, что он нес, тоже, — спокойно стоит рядом со мной".

— Кто ты? — спросила Клира вслух, опуская оружие. Глаза ее были расширены, над верхней губой блестел пот. Я бы тоже испугался. Если бы не был готов и к такому развитию событий.

"Угадал, — император в моем ухе рассмеялся, — ты всегда подавал большие надежды. И теперь привел ко мне трех революционеров"

— Кто ты после этого, как не предатель? — спросил он уже не из наушника, а из стремительно светлеющего пространства вокруг.

Я огляделся; от резкой смены декораций нашей неудачной пьесы меня подташнивало и софиты, светившие сразу со всех сторон, ослепили меня. Когда синие всполохи, стоявшие перед моими глазами, чуть померкли, я увидел.

Мы стояли посреди круглой арены в центре восходящего рядами амфитеатра, заполненного людьми и представителями древнего народца — высокими и сухощавыми палочниками, которых еще называли «тонкими», амфибиями в блестящих влажных разводах; виднелись костяные гребни птеродактилей и длинные белые лица банши. Но людей — в военных мундирах, различных рангов и званий, и штатских в гражданском платье — было больше всего.

Император — Червь — настоящее имя которого выглядело как длинная надпись на одном из древних языков, а звучало непроизносимо для человеческого голосового аппарата, восседал невдалеке от нас, на троне, установленном на возвышении перед амфитеатром. Вокруг трона стояли гвардейцы.

Я слышал, как глухо застонала Юстина и выругалась Клира.

— Мой погибший при взрыве защитник, — проговорил низкий и властный голос, усиленный утопленными в бортиках арены динамиками, — что конкретно тебя заставило забыть свои клятвы верности и пойти против своего императора?

Я вспомнил тонкий крик моей Зои, когда на пограничном пункте отрывали вцепившегося в нее сына, и свой яростный вопль. Вот это. Мне не было нужды открывать рот и выражать свои мысли чувства языком — мы пребывали в пространстве Арены, зависшем в неизвестной точке пространства и времени, пойманы в вакуоль чужой воли, как муха в эпоксидную смолу. Все мысли здесь были известны владельцу этого выморочного мира, и я не потрудился артикулировать их пересохшими губами.

— Твоя сестра и племянник здравствуют, — ответил он на мой невысказанный вопрос, — что за одаренный ребенок! Он станет моим новым оружием, в дополнение к тому, что я уже имею. Зачем уничтожать его мать, если я могу просто приблизить ее к себе?

Мои глаза слезились; прищурившись, я увидел Зои и Йонаса на прозрачном мониторе над нашими головами. Зои была весела и красива, Йонас махал мне рукой. Я поднял ладонь и тут же уронил ее — из меня словно выжали всю жидкость, выпарили, как воду под солнцем.

— У тебя исключительно хороший геном, Яррен, — сказал император, — подойди.

Я двинулся к трону на слабых, ватных ногах; Клира смотрела на меня с отчаянной мольбой. Юстины нигде не было — видимо, потеряла сознание от жара софитов, а я не заметил, как ее унесли.

Император был таким же, каким я его помнил по многочисленным симуляциям — красивое лицо мудрого и справедливого правителя, простая белая рубашка-апаш, высокие мягкие сапоги. В его глаза было приятно смотреть. Я уже знал, что причиной моей приязни была простая программа, встраиваемая курсантам перед зачетной симуляцией, но это не изменило моей безотчетной преданности.

— Присягни мне на верность, Яррен, сын Луки, — проговорил император звучно и властно, — и выполни мою волю.

— Это не наш император, Яррен, — услышал я сиплый голос Клиры за спиной, — наш император мертв, это симуляция.

— Симуляция, Клира? — загремел в динамиках голос, — А что в этом мире не симуляция? А знаешь, почему твой наставник называл меня Червем?

Она стояла молча, покачиваясь под горячими лучами софитов.

— Дайте им воды, — сказал император, и к нам бросились роботы-официанты с двумя подносами, на которых стояло по бутылке искрящийся в слепящем свете жидкости. Клира отвернула крышечку и сделала глоток, а я одним глотком влил в себя всю воду, — мне претит эта ваша слабость. Вы здесь не за этим!

— Твой наставник Эмбер, которого я с удовольствием распылил во время вашего прошлого посещения, был не дурак, хотя и связался не с теми людьми, — проговорил император, — я Червь, потому что присутствую как сверхценность не только в симуляциях кадетов. Я — то есть, часть меня, мой мельчайший аспект, встроен в психику каждого гражданина нашей страны. Все без исключения проходят симуляцию — на своем уровне, некоторые непрерывно. И да, людям и не-людям нравится, когда безличная машина заменяет их бессмысленное, никчемное существование, где высшей точкой успеха считается животная радость ничем не ограниченного секса, — на полноценное служение единой власти. Где вы все понимаете, что такое честь и зачем умирать, защищая государство и меня, как его суть. Я — ваш естественный и единственный выбор, Клира.

— Ты Червь, потому что ты пожираешь страну, как паразит — больное животное, — процедила Клира, — ты подмял под себя армию и заполнил своими клонами экономику — вот твое единственное великое достижение. Ты эгоист, без армии ты просто ребенок, молотящий ножками по полу. Честь — умереть за тебя? С какой стати это честь? Им просто ничего другого не остается. Ты не оставил им выбора.

Она допила воду и швырнула пустую бутылку в амфитеатр. Зрители над нами загудели и зашевелились, ловя пластик, как ценный и редкий артефакт. Произошла небольшая потасовка; бутылку поймал робот-нетопырь и передал ее возникшим в толпе служащим.

— Бутылка, которую ты так неосмотрительно зашвырнула в толпу, не совсем пуста, — проговорил император, когда разочарованные зрители заняли свои места, — в ней осталось капля воды и носитель одной из неприятных болезней. Мне вовремя удалось предотвратить заражение людей.

Толпа ахнула и сразу же затихла.

— Вы оба здесь не для разглагольствований о чести и эгоизме, Клира, Яррен, — произнес император в моем наушнике, — вы носители двух разных взглядов на мое правление. Двух различных генетических ветвей, которые напрямую отражаются в восприятии человеком свободы. А теперь вы еще и носители лепры — слышали о такой? Древнее, медленное проклятие, разъедающее плоть и кости. Вы получили новый улучшенный штамм, латентный период сокращен до месяца. Очень скоро кто-то из вас утратит остатки оптимизма, а потом и разума. Сейчас для лечения этой экзотики не осталось средств, но у меня оно, конечно, есть. От вас требуется только взять оружие.

— Я бы стал биться за тебя и без этого, — сказал я глухо, — тебе стоило просто попросить.

— Я за эгалитаризм, Яррен, — проговорил император у меня в ухе, — Клира на арену без угрозы для собственной жизни не выйдет, а заразить одного бойца — того, который бьется против меня — еще более низко и подло.

— Я очень стар, — продолжил он после паузы, — и мое правление затянулось. Я не вижу смысла передавать империю моим детям — они давно развращены вседозволенностью и не способны стать для подданных источником надежды на лучшее будущее. Страна без надежды для граждан долго не протянет. Один из вас займет мое место! — прогремел его голос на весь зал. Один боец — бьется за честь, это ты, Яррен. Ты будешь биться за меня. Другой — ты, Клира, — бьется за эгоизм. За самоопределение нации и личности, за уничтожение тирана и роспуск армии.

В амфитеатре послышались разрозненные крики, слившиеся в разъяренный гул, поднявшийся до гвалта.

— Кто бы ни победил из вас, я честно приму победу или поражение, — глубокий голос императора легко перекрыл шум, — мне интересно будет понаблюдать за боем — кстати, на гладиусах, как диктует нам традиция, а потом — за процессом вашего становления как правителей.

— Если доживешь, — бросила Клира.

— Я твой боец, мой император, — проговорил я.

— Да начнется бой, — прошептал император в полной тишине, которая мгновенно взорвалась аплодисментами, криками и скандированием наших имен. Я не думаю, что Клиру кто-то всерьез поддерживал в этом зале — все же она находилась в оппозиции ко всем, кто собрался в этом циклопическом Колизее — собравшиеся просто давно не видели зрелищ и были рады понаблюдать за нашей битвой.

Клира стояла, ослепительно прекрасная в лучах мириад маленьких солнц вокруг нее и, будь я на трибунах, я бы кричал сейчас, срывая голос: — Клира! — но я стоял на белом песке напротив нее и мой короткий меч уже был обнажен.

Некоторое время мы ходили по кругу, как два зверя, потом она сделала выпад — простой, как на первом курсе военной академии, и я легко — слишком легко — отбил его. Так же, без малейшего усилия, я отбил и второй и третий выпады и понял — она либо хочет умереть, либо она хороший стратег и тактик, но так и не научилась держать в руках холодное оружие.

— Дерись! — крикнул я ей, — за Эмбера! За Вервольфа! За честь! Давай!

Она бросилась в атаку в четвертый раз, и я с самого начала видел, как опасно она открывается для моего клинка, как слепо и отчаянно она принимает навязанную ей тактику боя. Я знал, что убью ее — вот сейчас. Она упадет и ее кровь зальет белый песок под моими ногами. Не воспользовавшись открытой ею брешью, я отбил ее атаку. Она моментально поняла, что я сделал, но не бросилась на меня снова, а выпрямилась, поводя меч из стороны в сторону и начала приближаться ко мне легким, танцующим шагом. Не дойдя до меня какие-то сантиметры, она спросила:

— За что ты сражаешься, Яррен?

— За императора, — ответил я.

— Не за кого, дорогой мой. За что. Что тобой движет, когда ты обнажаешь передо мной не свое тело, а свой меч? Ведь не так ведут битву мужчины и женщины. Так за что ты хочешь меня убить?

Я застыл. Ее глаза, яркие и пристальные на ее разгоряченном лице, смотрели прямо и честно. Ей действительно было интересно, — и я совершил ошибку. Я задумался.

Она моментально оказалась позади меня, обняла меня рукой, так, как будто мы и не уходили никуда из маленькой спальни в съемной квартире и просто задумали поиграть в очередную ролевую игру, но держала крепко, не давая высвободиться. Другой рукой она прижала к моему горлу холодный клинок.

— Смотри, Червь, — проговорила она, разворачивая меня к трону, — твоей боец бьется не за честь. А за любовь. Он как растение — поворачивается за тем солнцем, которое теплее и ярче. Честь Яррена — моего и твоего — крайне физиологична и проста, как и он сам.

Говоря это, она медленно передвигалась к императору. Стоящие вокруг трона офицеры вытащили оружие — кто лазерные пистолеты, кто плазменные пушки, а кто и простые пистолеты, стреляющие пулями, но император знаком приказал им спрятать оружие. Они повиновались.

— Я не распущу армию, — горько сказала она, — потому что иначе контрреволюция сметет любую победу. Восстание элит, так, Червь? Я отказываюсь, — проговорила она, будто собираясь развить и закончить мысль, но вместо этого швырнула меня под ноги гвардейцам, так, что я не удержал равновесия и упал на ступеньки, и подлетела вслед за мной к императору. Она достала его на излете движения — император отклонился в троне назад, но недостаточно далеко, и клинок чиркнул по его незащищенной шее.

Мгновенно его белая рубашка стала темно-красной; он попытался приподняться в троне, но поскользнулся в собственной крови и ничком упал рядом со мной на песок. Корона — обруч из белого золота без камней и прочих украшений — упала с его головы и откатилась — а в песке предметы никогда не укатываются далеко. Клира подняла корону, легко переступила через мое поверженное тело, поднялась по ступенькам и села на трон.