Лекарство для бессмертных

1 часть

Душное хмурое утро предвещало неминуемую грозу.

Василий Кожух сидел за столиком полупустого летнего кафе, потягивал безалкогольное пиво и от нечего делать беседовал с пожилым официантом. А мимо разноцветной лентой пролетала бесконечная вереница машин, и лишь некоторые подъезжали к воротам клиники на другой стороне дороги. Василий наблюдал за тем, как паркуются такси, как водители услужливо распахивают задние двери, и, заметив пассажира-калеку, провожал его долгим сочувственным взглядом, словно товарища по несчастью.

— В этой клинике лечат моего годовалого сынишку, — сказал он официанту.

— А что с ним? Надеюсь, ничего серьезного? — участливо нахмурился тот.

— Да так-то он у меня здоровый парень, — объяснил Василий. — Только вот ноги от рождения разные. Одна короткая и стопа с дефектом. Теперь ее ампутировали чуть повыше колена и будут наращивать новую.

— Ой-ой. Это ведь очень дорого. Не каждому по карману, — откликнулся официант.

— Не каждому, это точно, — с гордостью произнес Василий. — Но чего не сделаешь для единственного ребенка. Пришлось нам с женой оформить долгосрочный кредит. Заложили все, что могли. Я бы и душу, кажется, отдал.

— Душу? Вот даже как… Впрочем, душа сегодня — понятие старозаветное. Скоро детей будут создавать в искусственных матках. Внешние данные — по заказу родителей. Физиология — очищенная от наследственных болезней. Краем уха я слышал, что первые дети уже появились на свет, и они обладают необычным качеством.

— Это каким же?

— Бессмертием.

Василий хотел ответить, но в это мгновение возле клиники у ворот завопила какая-то женщина. Санитар и трое охранников окружили ее плотным кольцом. Виднелись только рыжие взбитые локоны, высоко торчавшие над головой.

«Совсем как у моей Уфимки», — успел подумать Василий и вдруг, к своему изумлению, увидел, что это и есть его жена Уфима. Охранники чуть расступились и повели ее через улицу, поддерживая со всех сторон. Она рвалась куда-то, потом, обмякнув мешком, повисла у них на руках и кричала, кричала, кричала…

Опомнившись от потрясения, Василий выронил пластиковый стакан и ринулся навстречу.

— Что с ней?! — рявкнул он, подбегая к охранникам, но те кивали на санитара, а санитар предусмотрительно ретировался за ворота клиники, не пожелав, как видно, давать разъяснения.

Василий схватил стенающую жену за плечи и встряхнул так сильно, что клацнули зубы.

— Ой, Вася… ой… — заголосила она, запрокидывая голову.

— Да не ори же ты, не ори, — с трудом проговорил Василий, усаживая ее на стул, услужливо подставленный официантом.

Уфима приткнулась к прозрачной пластиковой спинке и свесила голову на грудь.

— Они говорят, что не будут делать ногу...

— Кааак?.. — проревел Василий. В глазах у него покачнулось.

— … говорят, компания, с которой мы заключали контракт, разорилась. Некому теперь… — услышал он, как будто сквозь какую-то пелену.

— Погодите, как это разорилась? А страховка? — вмешался официант.

Василий взглянул на него скользящим взглядом, не в силах сосредоточиться от свалившегося несчастья. Казалось, он провалился в какую-то другую реальность, темную и страшную.

— Да вы погодите так сильно нервничать, — увещевал его официант. — Страховку выплатят, и обратитесь в другую компанию. Сходите к ним. Узнайте, как это делается…

— Как это делается? — машинально повторил Василий и, сорвавшись с места, побежал через дорогу. Не глядя на сигнал светофора, не замечая усиливающийся поток машин.

Где-то слева заскрежетали тормоза.

— Вася! — взвизгнула жена. Но он не обернулся. Главное ведь — не сбили.

 

***

В его отсутствие официант заботливо поил Уфиму чаем.

— Вы думаете, все устроится? — вопрошала несчастная женщина. Надежда преобразила ее даже внешне. Сморщенное лицо разгладилось и словно помолодело лет на десять.

— Конечно, устроится, — терпеливо повторял официант. Скольких уж пациентов клиники и их родителей он повидал за время работы в кафе, и не сосчитаешь. И у каждого своя проблема, свое переживание…

— Уверен, ваш муж вернется с хорошими новостями, — произнес он с профессиональной убедительностью, ведь клиника неплохо ему приплачивала за психологическую помощь своим клиентам, так или иначе оказывающимся в кафе.

 

***

Однако Василий не вернулся. Он позвонил.

Расстроенная Уфима не сразу разобрала, что за странный звук.

— Это у вас в кармане, — подсказал официант, и она, благодарственно кивнув, достала из недр кармана старенький мобильный телефон.

— Вася, ну, что? — взлетел ее голос.

— Все в порядке. Подходи скорее, — ответил другой, спокойный и даже слишком.

— Ты где? — спросила Уфима, обрадовавшись, как никогда в своей жизни.

— Я в машине. Мобильник умолк и отправился на прежнее место.

— Уходите? — спросил официант с намеком.

— Да-да, — торопливо ответила Уфима и снова полезла в карман, на этот раз за кошельком. — Сколько я вам должна?

 

***

Расплатившись с официантом, Уфима поспешила на задворки жилого дома, где стояла их машина. Комфортабельная парковка на платной стоянке стоила дорого, и приходилось довольствоваться бесплатными пока еще местами возле городских помоек.

Василий сидел на водительском месте, вцепившись в руль. Окно было открыто. Завидев приближающуюся Уфиму, он высунулся и замахал рукой.

— Быстрее, быстрее.

Уфима, снова занервничав, распахнула дверь и юркнула на переднее сиденье. К ее удивлению, на заднем сидела какая-то девочка. Совсем крохотная, наряженная как кукла в розовое кружевное платьице и туфельки с бантиками. Пристегнутая наискось ремнем безопасности, она взглянула на незнакомую женщину огромными доверчивыми глазами и улыбнулась, показывая беззубый ротик.

— Кто это, Вася? — пробормотала Уфима.

Не ответив, Василий перегнулся через нее и с силой захлопнул дверцу. Молча, завел машину и, сорвав ее с места, помчал по задворкам на бешеной скорости.

Уфима только ойкала и оглядывалась на девочку. Но та сидела спокойно, уперев свои крохотные ладошки в жесткое сиденье.

— Может, все-таки объяснишь хоть что-нибудь? — спросила Уфима, с опаской глядя на мужа.

— Выберемся на трассу, объясню, — буркнул Василий.

 

***

На трассе они свернули в какой-то лесок и, заехав в его защитные дебри, остановились. Василий вышел из машины и, отойдя на несколько шагов, опустился на землю.

Уфима выскочила следом. Присела перед ним на корточки и спросила полушепотом:

— Что?

Где-то рядом вспорхнула невидимая птица. Затрепетала листва, и поверх этого тревожного шелестящего звука Уфима услышала тихий голос мужа.

— Нет у нас никакой страховки. Ничего у нас нет. Компания, которая нас обслуживала, закрылась. Владелец снял со счета деньги и скрылся в неизвестном направлении. У нас остается на выбор — или заключить договор с другой компанией, а на это не хватит средств, или…

Василий вытер ладонью вспотевший лоб.

— Или? — поторопила его Уфима.

— В клинике сказали, что донора можно найти самостоятельно. И не важно, девочку или мальчика. Вопрос лишь в этом. Приращивание ноги ввиду обстоятельств они произведут бесплатно. Ну, будут немного разные. В брюках никто и не заметит.

Уфима почувствовала внезапный жар.

— Ты что… — прошептала она, задыхаясь. — Хочешь искалечить эту малышку?

— Погоди, — попытался остановить ее Василий.

Перед глазами Уфимы мелькнуло нежное личико девочки, ее беззубый ротик.

— Нет, нет… — проговорила она, поднимаясь на ноги. — Мы не сделаем такого. Никогда!

Василий тоже вскочил и, обхватив ее ручищами, прижал к себе так сильно, что и двинуться было нельзя.

— Это не простая девочка, — зашептал он на ухо. — Она искусственная. Искусственнорожденная. В генах у нее закодировано бессмертие. Ну, помнишь, я говорил тебе о детях, созданных в производственной матке? Она одна из таких. Я видел ее в лаборатории. С виду обычный ребенок и развивается как надо, но если не давать специального лекарства, у детей с бессмертием к моменту взросления появляется стойкое желание покончить с собой. Это такая побочка, вроде наследственного заболевания. Задумка природы против бессмертия. Чем дольше становится продолжительность жизни, тем сильнее желание покончить с собой. Особенно у детей и подростков…

— Не понимаю, к чему ты клонишь? — перебила Уфима, теряясь под напором мужа.

— А что тут понимать? — с возбуждением ответил Василий. — По возрасту девчонка ровесница нашему Ромке. К тому же довольно крупная по сравнению с другими. Подождем, пока повзрослеет. Без лекарства она сама захочет убиться, а мы ей просто не будем мешать…

— И все? — дрожащим голосом произнесла Уфима.

— Ну, ногу-то отпилят потом, не бойся. Они не разлагаются после смерти, как обычные люди. Просто теряют сознание, но уже навсегда, как биоробот, у которого испортили важную деталь. Но фокус в том, что она «испортится» сама, и на нас никакого преступления не будет. А будет по справедливости. Ведь это неправильно, когда одни получают бессмертие, а другие нет. Ты же сама так считаешь? Ведь да? Да?

Василий слегка встряхнул застывшую Уфиму. Она какое-то время помедлила и, вспомнив о сыне, о том, что теперь он останется калекой, медленно и безразлично кивнула.

— Да…

 

17 лет спустя

 

— Смотри, что я сделала.

Аринка подбежала ко мне, сидящему в инвалидной коляске в тени разросшихся березок, и кинула на голову пушистый венок из ромашек. Солнечные сердцевинки в окружении белых как облака лепестков, перевитых с пшеничными колосками, мелькнули перед глазами и исчезли.

— Да как же на него посмотреть-то, — рассмеялся я. — У меня же нет на затылке глаз.

— А ты гляди вот сюда.

Аринка нажала на юнифоне функцию зеркало, и в нем появился худой загорелый парень с ромашковым нимбом вокруг высокого изрезанного морщинками лба. Видимо, они возникали всякий раз, когда я поднимал свои белесые брови.

Хм. Странное все-таки сочетание. Природный блондин, а щетина на подбородке стопроцентно, как у шатена, словно в генах у меня какой-то сбой…

— О чем ты все время думаешь? — перебила мои мысли Аринка и спрятала юнифон в карман.

— О тебе.

Я обнял ее и посадил на единственное колено, оставшееся после садисткой операции, которую навязали мне в детстве. Аринка прильнула к моей груди, доверчиво, как котенок. Я потянулся к ней и нашел ее мягкие теплые губы своими. Она ответила на поцелуй с горячностью влюбленного сердца. Нас унесло куда-то, далеко от земли, где время неумолимо несется вперед, ни на мгновение не замедляя бег…

— Пора возвращаться домой, а уходить не хочется, — прошептала мне на ухо Аринка, услышав сигнал юнифона, тихий как журчание ручейка.

— Не хочется, — согласился я, но надо было готовиться к экзаменам. Поскольку мы жили на горном склоне вдалеке от цивилизации, единственной возможностью обучаться оставался виртуальный мир. Аринка заканчивала старший класс и собиралась поступить в медицинскую академию, а я изучал ремесло художника-реставратора и надеялся сдать необходимый минимум, чтобы получить диплом и наконец-то начать свое собственное дело. Для калеки, вроде меня, профессия реставратора отличная перспектива. На заработанные деньги я смог бы купить нормальный протез, а не тот, что сваяли в благотворительном госпитале. Я надевал его лишь дома. В других местах передвигался на коляске. Вернее, передвигала меня обычно Аринка, и мне это нравилось. Особенно, когда мы спускались со склона в долину. Она снимала сандалии и толкала коляску вниз. Потом мы ехали по заросшей бурьяном дороге, оставшейся от давних советских времен. Зачем и кто ее построил, не знают даже родители. По слухам, когда-то в долине кипела другая жизнь. В поселке работали ученые-биотехники. Теперь он заброшен, и в нем обитает лишь несколько семей, среди которых, насколько я помнил из рассказов, была и наша. Но после того, как мне ампутировали ногу, родители перебрались на склон, отремонтировали домик лесника и стали жить отшельниками. Подальше от людей, способных безнаказанно уродовать детей.

С Аринкой в те времена и вовсе поступили, как с бессловесным животным. Сдали на опыты в клинику — так нам говорила мать. Всякий раз при мысли об этом я невольно содрогался.

К восемнадцати годам Аринка превратилась в необыкновенно красивую нежную девушку. Я часто думал, что однажды она встретит нормального здорового парня, а не какого-то калеку, вроде меня, влюбится и покинет нас навсегда. Но стоило заикнуться об этом, Аринка бросалась ко мне на грудь и начинала утешать словами и поцелуями, заверяя, что любит только меня и ни за что не покинет. Сердце мгновенно таяло от ласковых прикосновений и звуков ее голоса. Я забывал свои страхи, и становилось хорошо и спокойно. Вот как сейчас.

Из сада к дому мы ехали, поминутно останавливаясь для объятий и забывая о времени, и в итоге, задержались дольше обычного.

На крыльце нас встретила рассерженная мама. Обычно, когда она выходила из себя, в ее голосе появлялись невыносимо-высокие скандальные нотки, а глаза невероятно выпячивались из орбит. В детстве я панически боялся, что однажды они выскочат наружу, и от этого начинал рыдать. Однако с возрастом привык к подобному зрелищу и даже заметил, что материнский гнев направлен большей частью на Аринку. Вот, что бы ни произошло — виноватой всегда оказывалась она.

Не успел я опомниться, как мама подскочила ко мне и сорвала с головы венок.

— Что это за пакость? Об аллергии ты не слышала? — закричала она Аринке. — Сама, видишь, гладенькая. А Ромка весь прыщавый.

У меня аж челюсть отвисла. Ожидал я чего угодно, но только не разговора о прыщах, и, наверное, покраснел как вареный рак. Заметив это, мама запричитала в голос:

— Ох, да что с тобой Ромочка. Тебе не душно? Сердечко-то как бьется… Ах, ты дрянь, — набросилась она на перепуганную Аринку. — Смотри, чего наделала. Глаза б тебя, бестолковую, не видели.

— Мам, да все в порядке, — попытался я возразить, но было поздно. Аринка сморщилась, как будто ее скрутило внезапной болью, и побежала обратно в сад.

— Арина, стой! — крикнул я и, развернув коляску, покатил вдогонку.

 

***

— Арина! — разносился по саду мой голос. — Ну, где ты? Хватит прятаться. Я-то тебе ничего не сделал.

Поначалу никто не отзывался, но когда я произнес эту фразу, наверное, в десятый раз, Аринка наконец-то поимела совесть и решила покинуть дерево, в ветвях которого схоронилась.

Однако вместо того, чтобы осторожно спуститься вниз, повисла на верхнем суку на высоте четырех-пяти метров над землей.

Я замер. От неожиданности, от ужаса, от кажущейся неотвратимости происходящего.

— Эй, ты что? Разобьешься, — проговорил, опомнившись.

— Ну, разобьюсь. И что, — горько ответила Аринка. — Кому я нужна. От меня только вред.

— Да не слушай ты мать, — сказал я в сердцах. — Разозлилась и городит, сама не знает что...

— Нет, Рома. Она права.

— Да в чем? В чем права-то? Ты для меня как лекарство. От всего. Вот, в чем правда. Неужели ты мне не веришь? Разве я давал тебе повод сомневаться? Разве когда-нибудь обманывал?

Аринка с минуту раздумывала над моими словами, сказанными искренне, от самого сердца, затем неожиданно раскачалась и, уцепившись ногами за корявый ствол, спустилась по нему на нижнюю ветку.

Я следил за ней с замиранием сердца, пригвожденный к коляске и беспомощный, что-либо сделать.

Спрыгнув на землю, она встала поодаль и нервно вытерла зареванное лицо. В волосах застряли оторванные листья, а на плече кровила свежая царапина.

— Ну, не плачь. Иди ко мне, — сказал я как можно спокойнее, а у самого все прыгало внутри от страха из-за того, что она запросто могла разбиться и желала этого в приступе отчаяния.

Нас разделяло несколько шагов. Аринка сделала их как бы нехотя. Я потянул ее за тонкое запястье и усадил к себе на колено. За поцелуем последовал еще один.

— Не делай так больше. Обещаешь?

Аринка посмотрела на меня своими удивительно большими глазами, такими же ясными и чистыми, как родник в лесу.

— Ты нужна мне сильнее жизни, — сказал я еще.

— И ты мне, — ответила она с грустью, — но иногда я чувствую, как что-то черное накрывает мои мозги. Как будто покрывалом, и накатывает тоска. Я не могу бороться. Я хочу умереть…

— Из-за матери?

— Нет. Не из-за нее. А так вообще… — Аринка спорхнула с моих колен, как лесная птичка.

— Да, ладно. Я же вижу, — вырвалось у меня. — Погоди. Сейчас покончим с этим. Раз и навсегда.

Сказав это, я развернул коляску и поехал к дому, полный решимости урезонить мать.

 

***

Но вместо нее на крыльце увидел отца. Он только что вернулся с ночного дежурства и, сидя на ступеньках, попивал из маленького пакетика тонизирующий напиток, чтобы немного согнать усталость, от которой гудело тело, и невозможно было заснуть.

— А мама где? — спросил я, сдвигая брови.

В открытые окна кухни послышался грохот тарелок. Как будто их стопкой переставили с места на место.

— Опять наши кошечки поцапались? — с грубоватой шутливостью произнес отец. — Ну, что у них на этот раз? Чего не поделили?

— Да причем тут не поделили, — буркнул я. — С мамой надо серьезно поговорить. Придирается зачем-то. Аринка уже и жить не хочет.

— Что? — нахмурился отец.

— Ну, вот это самое и есть. На дерево залезла и едва с него не ухнула. Я успокаивал ее и так, и этак. А у нее тоска и бороться не может. Заладила. Аж, тошно.

Отцовские брови сползлись к переносице еще похлеще, чем у меня.

— Да ты серьезно, что ли?

— Серьезнее некуда.

— А где она?

— Аринка? В саду, — проговорил я и даже сам испугался. Одну ведь оставил. Не подумал как-то, что не следует этого делать. — Сейчас я съезжу за ней.

— Вот, давай, — угадал мое настроение отец. — А с матерью я сам поговорю.

 

***

Уфима с остервенением оттирала замасленную ручку кастрюли и вдруг услышала чьи-то шаги. Легкие, быстрые.

Обернулась и, увидев мужа, запоздало вздрогнула.

— Ох, и напугал меня, Вася. Ну, что ты крадешься-то, как вор?

Тесная комнатка, оборудованная под кухню, приятно пропахла соленьями и свежей готовкой.

— Ты уже в курсе про Арину? — спросил Василий без предисловий.

Уфима отвернулась и снова принялась за оттирку ручки.

— В курсе чего? — произнесла она со злостью. — Прилипла к Ромке. Сладу с ними нет. Вместо того, чтобы, вон, учиться, сидят оба в саду, милуются.

— И ты решила ее подначить?

Уфима снова обернулась, чтобы увидеть мужнино лицо.

— Подначить? К чему это?

— Да к тому. Как будто не понимаешь, — приглушая голос, ответил Василий и закрыл окно, чтобы не слышно было со двора. — Аринка, кажется, того. О смерти заговорила.

— Ой, — проговорила Уфима и от неожиданности припала спиной к столу.

— Вот тебе и ой.

— Так это ж…

— Ну? Договаривай, — обозлился Василий.

— А чего ты злишься? — удивилась Уфима. — Сам же ее привел. Не забыл зачем? Ноги, правда, у них уж очень разные, но такая-то лучше, чем протез…

— Тише, — набросился на жену Василий и проговорил, затыкая ей рот ладонью. — О каких ногах ты лопочешь? Совсем ума лишилась?

Уфима с силой оттолкнула его от себя и, упершись кулаками в бока, сказала с вызовом:

— Жалко ее стало? Жалко, да? А сына не жалко? Пусть, значит, без ноги…

— Заткнись! — заорал Василий, но, как бы ни хотелось, ударить жену не решился. — Заикнись мне только об этом, поняла? Поняла?!

— Васечка, — испуганно проговорила Уфима, оседая на табурет. — Да я же, как лучше хотела. А что же делать? Она ведь все равно… Помнишь, ты говорил, что без лекарства захочет умереть, и никак ее не остановишь…

— Говорил я, говорил, — повторил Василий с раздражением. — Значит, надо достать лекарство.

— Да где же его достать?

— В лаборатории.

— Может, украдешь, пойдешь?

— Может, и украду.

— Ну, вот. Ты еще в тюрьму засядь из-за какой-то искусственной девки. А нам тогда, что останется? С голоду помирать?

Василий не ответил. Ушел.

Уфима понадеялась, что одумается, и не побежала следом.

А через некоторое время на кухню явилась Аринка. Встала у двери и прижалась к косяку плечом.

— Уфима Михайловна, не сердитесь на меня, пожалуйста. Я ничего такого не хотела. Правда.

Стоит, потупив глаза, а сама дрожит, как будто замерзла.

И женское сердце дрогнуло. Ревность из-за сына схлынула, оставив лишь мутноватый след.

— Да что ты все Михайловна да Михайловна, — проворчала Уфима. — Давай, вот, помоги мне ручку отдраить.

— Давайте, — просияла девушка и бросилась помогать.

 

***

В первый момент, когда отец рассказал мне про Арину, я не мог поверить. Бессмертная. Как такое может быть? Привычные представления о мире покатились куда-то в пропасть. Я и представить себе не мог, что все, о чем читал в фантастических рассказах о будущем, произошло уже вчера.

Как пришибленный, сидел в коляске посреди деревьев, знакомых с детства, и казалось, что вижу их впервые. Они как будто поменяли очертания и цвет.

— Как ты мог это сделать? — спросил я отца еще в самом начале разговора, но ответ был очевиден.

— Я не сделал бы этого теперь, — ответил он. — Но тогда… Как будто помешался. Не знаю, что на меня нашло. Арина мне, как родная дочь. Представить не могу, что может случиться плохое…

— Выходит, без лекарства она умрет?

— Захочет умереть. Неотвратимо.

— Ясно.

Больше я не мог произнести ни слова. Ничего не замечал вокруг, а потом увидел эти жуткие кривые деревья, которые раньше были грушами и яблонями и радовали взор.

— Я попробую достать лекарство, — произнес отец. — Не знаю, удастся мне или нет. Ты, если что, поддержи Арину и мать…

— Нужно вернуть Арину родителям, — сказал я угрюмо. — Они дадут ей лекарство. Оно у них есть.

— Хм… Вернуть, это хорошо. Но как я объясню им, что произошло?

— Тебе и не надо. Я сделаю это сам. Скажу Арине, что нашел ее семью. Она ведь думает, что потерялась. Так вы говорили нам в детстве. Так будем говорить и теперь. Завтра же поедем в город. Я и она.

— Нет, — покачал головой отец. — Заварил эту кашу я, вот и буду расхлебывать…

— Ты заварил ее из-за меня.

— Не говори так, сынок.

— Я говорю, как есть.

Какое-то время мы препирались. Над нашими головами сгущались болезненные вечерние сумерки. Я упорно стоял на своем, приводил аргумент за аргументом и сумел убедить отца в своей правоте. А если и не сумел, то, по крайней мере, добился согласия не мешать.

— Спасибо, — сказал я напоследок.

— За что? — удивился отец.

— За то, что открыл мне правду. Хотя бы теперь.

У отца блеснули слезы, но он сдержал их, промокнув глаза ладонью, и только тогда я увидел, как сильно он сдал за последнее время.

 

2 часть

 

В кабинете знаменитого ученого-биоинженера Бориса Лазового только что стихли поздравительные речи. Лазовому исполнилось девяносто пять. Удивительная моложавость служила предметом самых удивительных слухов, а сегодня еще и поводом для всеобщего восхищения. Лазовой не только сохранил полноценную физическую форму, но и прежнюю способность к занятиям наукой. Лаборатория, которой он заведовал, проводила сложнейшие исследования в области бессмертия, и без преувеличения можно было сказать, что человечество молилось на этого седовласого гения с мудрым внезапно пронзающим взглядом, производившим впечатление ослепляющей солнечной вспышки.

Однако при всем своем величии и недюжинных знаниях Лазовой оставался обычным смертным и все, что он делал, касалось будущих поколений, а не его самого. Генетические коктейли, продлевающие жизнь, разрабатывали другие и немало преуспели в этом. Так же, как и пластические хирурги, заменявшие вышедшие из строя детали человеческого тела на новые.

В отличие от них Лазовой занимался кардинальными переменами в области бессмертия — созданием принципиально нового организма, способного преодолеть старение и медленное умирание. Прежде его лаборатория находилась на земле, потом на искусственном плавучем острове в океане. Но с тех пор, как были созданы гигантские воздушные города, вознеслась под облака.

Внизу, на земле, прогресс остановился, а здесь в системе воздушных городов развитие двигалось семимильными шагами. В последнее время технологический разрыв между "небом и землей" достиг чудовищного апогея. Лазовой, не чуждый гуманизму, смотрел на это философски. Когда закончатся исследования, людей заменят на бессмертных и здесь, и внизу на Земле. Произойдет это постепенно, а не вдруг. И начнется новая эра. Эра бессмертных. Раньше, когда он думал об этом, то чувствовал себя богом.

А теперь…

— Приглашаю вас в банкетный зал, — предложил он гостям, но, проводив их до дверей, остался в кабинете и вызвал помощника.

— Все, я освободился. Вези меня на Землю. Только быстрее. У меня не больше пятидесяти минут.

 

***

На Земле, давно уже ставшей сателлитом воздушных городов, у Лазового сохранилась приемная в старой лаборатории, где когда-то функционировала первая жизнеспособная искусственная матка.

Теперь она в нерабочем состоянии, но лабораторию по-прежнему охраняют, и даже состав охранников остался тот же. Один из них и сообщил о том, что появились новости по делу о пропаже дочери Лазового. Малышка исчезла в тот самый год, когда одни компании свернули свое представительство на Земле и перебрались в воздушные города, а другие из-за этого разорились и резко для многих прекратили свое существование.

Лазовой не сбрасывал со счетов, что парень, которого ему представили как информатора, окажется, как и десятки до этого, банальным шарлатаном, и уж точно не ожидал, что тот хромоногий калека.

Привезли его в специальной капсуле карантина, на экране которой отобразились все его медицинские данные вплоть до генетического состава крови. Бедняге пришлось стоять на своем протезе. Видимо, родители не успели нарастить ему ногу до разделения общества на небо и землю. Для многих это случилось внезапно. Раз и все. Высокие технологии ушли в поднебесье, а на земле осталась архаичная система медицинской помощи, которая не меняется вот уже семнадцать лет.

Вопреки запрету Лазовой отправил охранников за дверь, а парня выпустил из капсулы, сломав защитную ленту.

В приемной было душно. Кондиционер не работал. Вентилятор с пожелтевшими лопастями стоял на шкафу, и лень было снимать его оттуда.

— Садитесь, — сказал Лазовой, оставаясь стоять.

Парень последовал его приглашению и неловко опустился в кресло, к спинке которого приклеилась убитая муха.

"Может, это я ее и убил?" — с горьким сарказмом подумал Лазовой. Ностальгия терзала его сердце. Когда он шел сюда, в приемную, то мысленно заполнял опустевшие коридоры сотрудниками, работавшими здесь раньше. Как будто воочию видел их лица. Слышал голоса…

— Мне сказали, вас зовут Роман. Я не ошибся? Так что же, Роман, вы хотели мне сообщить? — спросил Лазовой.

— Я не знаю точно, но думаю, что ваша дочь находится у нас, — ответил парень. Он нервничал и прятал глаза, как человек, которого гложет чувство вины.

— Моя дочь? — усмехнулся Лазовой. — С чего вы взяли, что у меня есть дочь?

Парень уставился на него, и какое-то время они смотрели друг на друга, прошивая взглядами насквозь.

— Она родилась здесь. В лаборатории. Из искусственной матки, — плохо скрывая волнение, проговорил сидевший в кресле.

— Как много вам известно, — произнес Лазовой, сохраняя спокойствие. — Видно, вы сын одного из сотрудников. Или… охранников?

У парня едва заметно дернулась жилка на виске.

— Это сейчас не важно, — произнес он с внезапным вызовом.

— Вы так считаете? — надвинулся на него Лазовой. — У девочки было редкое заболевание. Она должна была умереть. А вы говорите, находится у вас.

— Но это правда. Как и то, что у нее развивается патология. Она желает смерти. Ведь это и есть заболевание, о котором вы говорите?

— Замолчите, — воскликнул Лазовой и отвернулся.

— Почему я должен молчать? — раздалось у него за спиной. — Ваша дочь нуждается в лекарстве. Без него она погибнет. Неужели вам безразлично?

— Перестаньте, — буркнул ученый. — Все остальные дети умерли. Она не могла прожить так долго…

— Но она жива!

Парень вырос перед Лазовым, бледный, как смерть.

— Прошу вас, спасите ее. Дайте лекарство. Вам ведь это ничего не стоит.

— Я не могу.

— Да что вы за человек…

— Я не могу, — повторил Лазовой и теперь уже сам уселся в кресло. — Не могу, потому что у меня его нет.

— Как это… нет?! — изумился парень.

— Нет, и не было никогда.

— А как же…

— Презентация проекта, вы хотите сказать? Презентация была, а лекарство я так и не создал. Не смог.

Парень застыл. Казалось, для него все рухнуло, и он не может собраться с мыслями.

— В те времена мне казалось, что создание лекарства дело нескольких месяцев, — пояснил Лазовой. — Ну, в крайнем случае, лет. И в лаборатории об этом говорили, как о свершившемся факте. Предвкушали, кому какая достанется слава. Но впоследствии оказалось, что мы делили шкуру неубитого медведя. Я до сих пор ломаю голову над той ошибкой. Где она внедрилась… черть его знает. У меня ведь, видите ли, в молодости была жена. И другая дочь. Они погибли в аварии. Жена напилась и села за руль. А дочь… такая красивая. Как ангел… Я мечтал создать ее копию и создал. Но она… она должна была умереть у меня на глазах…

Лазовой умолк не в силах продолжать.

— Она жива, — устало проговорил парень и достал из кармана юнифон. На заставке было изображение юной девушки. Знакомым в нем показалось все. Очертания глаз, выражение лица и даже завитки волос…

Лазовой схватил юнифон и сжал его до побелевших пальцев.

— Как вам удалось отвратить ее от мыслей о смерти? — спросил он, опомнившись. — Вы держали ее в особых условиях? Какие это были условия? Какие?! Да говорите же, ну!

Парень, погруженный в собственные терзания, пожал плечами.

— Да ничего особенного мы не делали. Мои родители любили ее как родную дочь и все…

— Как дочь, говорите? Ммм… как дочь. Любили, как дочь. Неужели все так просто… — пробормотал Лазовой и вскинул на него глаза. — Могу я ее увидеть?

— Увидеть? Когда?

— Прямо сейчас, если можно. Прямо сейчас.

 

Эпилог

Вспоминая о том, что было потом, я переворачиваю страницу памяти с некоторым содроганием. Никто из нас не знал, как отреагирует Аринка, если рассказать ей, какое страшное проклятье носит она в себе в придачу к бессмертию.

К счастью все обошлось, и не было ни шока, ни депрессии. Когда Аринке объяснили, что с ней, она восприняла особенность своего организма, как некую аномалию.

— Пока ты жив, я буду бессмертна. А потом умру вместе с тобой, — сказала мне наедине, и до сих пор не знаю, шутила она или говорила серьезно.

После встречи с дочерью Лазовой не вернулся в воздушный город. Он остался на Земле, поверив, что забота и любовь помогут ей гораздо больше любого лекарства. До самой смерти занимался восстановлением старой лаборатории и вел дневник. Записывал в него наблюдения и завещал его научному сообществу, занимающемуся проблемами бессмертия.

А еще помог мне избавиться от увечья. Нашел врачей, и ногу мне все-таки нарастили. В порядке эксперимента с искусственными заменителями естественной плоти.

Благодаря Лазовому, у нас с Аринкой появился собственный дом в долине. Любимая работа, о которой оба мечтали. И дети. Совсем обычные. Мальчик и девочка. Аринку они привязывают к жизни не меньше, чем моя любовь. По выходным мы отправляем обоих к дедушке и бабушке, а сами в их отсутствие стараемся относиться друг к другу как можно нежнее и не ссориться даже по мелкому поводу.

Ведь другого выхода у нас просто нет.