Паутина

— Когда-то давным-давно на мир упала огромная паутина. Она затянула все небо, и поэтому мы видим солнце только как лучи, пробивающиеся через переплетение мириад нитей. Хотя говорят, что на самом деле оно круглое, как мяч. Да, как тот самый мячик, который мы подарили тебе на день рождения.

Нет-нет, сплел ее не огромный паук, как думают дети. Неизвестно, кто ее сплел. Может быть, даже мы сами, но ведь это было, помнишь, «давным-давно».Так давно, что если кто и знал, то сейчас уже и знание о том знании кануло в лету. Почему мы уверены, что не паук? Так ведь нити, из которых она состоит, — это просто веревки и провода, пауки такое делать не умеют.

Что, Тора, не спится тебе? Спи, мамочке пора на работу. Не бойся огромных пауков. Тебе нужно хорошо отдыхать, чтобы вырасти большой и сильной. А паутина? Ну есть она, и ладно. Все равно никто никогда не мог до нее добраться.

С этими словами мама уходила. А Тора поуютнее сворачивалась в своем гамаке и представляла, что она лежит на паутине, а та прогибается под весом ее тела, превращаясь в мягкую колыбельку. Солнце слепит глаза, ветер остужает нагревшуюся кожу, и Тора слышит биение огромного сердца, ровное и размеренное, тревожащее, но вместе с тем убаюкивающее, — биение сердца мира.

***

Светило солнце. Ветер раздувал волосы и шевелил рукава рубашки. Под ногами пружинила веревка, еще одна скользила в ладони. Шаг, еще шаг. Пульсация. Сердце мира.

— Тора!

Веревки заколыхались. Какое сердце? Барабанная дробь, оркестр, да и то — не мелодия, а какофония — беспорядочные удары, никакого ритма.

— Тора! — и маленькое тельце повисает у девушки на спине, до боли сжав плечи тонкими пальцами и крепко обхватив талию ногами.

— Малыш! — ахнула Тора. — Привет! Ну и напугал ты меня!

— Что, не ожидала? — мальчик соскочил со спины и проворно вплелся между веревками, усевшись прям посреди тропинки.

— Хочешь поболтать? — Тора аккуратно села рядом и взъерошила волосы мальчика. — Я по тебе соскучилась, малыш.

— Ежи, — привычно фыркнул он. — Сколько раз повторять, какой я тебе малыш, мне уже десять!

— Хорошо, Ёжик!

Тора откинулась на веревки и подставила лицо солнцу. До сих пор странно видеть его целиком.

Ежи громко засопел, но больше возмущаться не стал. В конце концов, Ёжиком его все и звали — и на данное родителями имя похоже, и вечно торчащие в разные стороны волосы как бы намекают на известного сказочного героя. Прилег рядом, прищурился и неожиданно изрёк:

— Слушай, а может такое быть, что раньше тебя звали Анной? Там, в Северном поселении.

— С чего ты это взял? — удивилась Тора.

Когда она пришла в Центр, никто не спрашивал, кто она и откуда. Кроме Князя, конечно, но тут уж ничего не попишешь.

— А еще, что ты из… — Ежи, подражая взрослым, перешел на шепот, — из этих… Украденных.

— Глупости какие, — отмахнулась девушка. — Я из Северного поселения, зовут меня Тора, и ты это прекрасно знаешь. А что касается Украденных... Насколько я понимаю, даже если в поселениях такие и есть, то от нас они ничем не отличаются. И чего из этого все какую-то проблему делают?

— Ага, не отличаются. А зачем тогда скрывать, что они — Украденные?

Ежи лениво болтал босыми пятками в воздухе, выжидательно уставившись на Тору. Мол, давай же, признайся. А признаться ей хотелось. Этот малыш — первый, кого она встретила, выбравшись к людям, и за полгода их знакомства, она полюбила его как брата, которого у нее никогда не было.

Может, он и принял бы всю правду о ней, но скрыть ее от других — от друзей, от родителей, от соседей? Он еще такой ребенок, даром что умеет носиться в поднебесье едва ли не быстрее самой Торы, а уж она-то уникум в этом плане. Тора знала, ее только потому и оставили в живых, что она овладела всей этой воздушной акробатикой сама и сразу. Девочка, рожденная и воспитанная на Поверхности, могла ли она интуитивно научиться бегать по канатам, скользить между веревками, цепляться за воздух, удерживая равновесие? Это Дар, и никак иначе.

— Нет, Ёжик, я не Украденная, но я могу понять, почему их скрывают. Кому понравятся косые взгляды и перешептывания за спиной?

— Да ладно, я просто спросил, — внезапно смутился мальчик. — Пацаны трепались, что в Северном поселении пропала девчонка лет семнадцати. Украденная. То есть не знал никто, конечно, что она ну… такая. Жила себе и жила в одной семье, пока не пропала. Анна ее звали. А когда она не вернулась домой, хватились, начали искать, тогда все и узнали, что она не родная дочь, а из этих, ну…

— Понятно, — перебила Тора. — Родителям пришлось рассказать властям, а слухи доползли аж до Центра. Жалко девочку. А с чего ты взял, что это я? Кто тебе это сказал?

Ежи замялся.

— Может, и никто. А что, непохоже на правду что ли?

Понятно. Опять в сыщика играет.

— Не, а что? — парнишка внезапно завелся. — Тебе же семнадцать, ты недавно пришла из Северного, и та Анна тоже где-то с полгода, как пропала!

— А, может, я раньше еще пришла, ты-то почем знаешь?!

— Сама говорила, что я первый тебе встретился в Центре!

— И мало ли кто еще из Северного пришел в это время?

— А кто?

— Да за мной следом восемь человек пришло, если я правильно помню! А то и больше!

— Ага, бригада, восемь человек и все — парни! А девчонка-то одна была! Ты!

Ежи так увлекся спором, что вскочил и ткнул в нее пальцем в подтверждение своих слов. При этом он выглядел так комично — раскрасневшийся, взъерошенный, опутанный веревками, — что девушка не сдержалась и расхохоталась.

— И вовсе ничего смешного, — Ежи отвернулся.

— Ёжик, прости, — Тора потянулась к его макушке, но мальчик только сердито дернул головой. — Ты вполне логично рассуждаешь. Только я, правда, не Анна. Клянусь. Мои родители назвали меня Торой, и я этого не скрываю. Что же касается Украденных... Если меня и украли, я об этом ничего не знаю. Я думаю, что мои родители — это мои родители, и у меня нет причин сомневаться в этом. Ежи, правда, я тебе не лгу.

И она не лгала. Можно ведь обойтись и без лжи, если умеешь правильно умалчивать.

***

Полгода назад она проснулась в коконе. Это был не привычный с детства домашний гамак, и даже не ячейка общежития, которую она получила не так давно, когда достигла совершеннолетия.

Тора зажмурилась и представила комнатушку размером в пару кубических метров, номер три, пятый ярус. Дощатые стенки, тонкий матрас на полу. Можно лечь и поспать в отведенные на сон часы — для этого ведь ячейка и нужна. Можно немного посидеть, скрючившись, в перерыве между сменами — это тоже не возбранялось. Правда, мало кто из рабочих это делал — ячейки насквозь провоняли чужим потом, стенки не защищали от храпа, а в общежитии постоянно кто-то храпел: ночные смены — днем, дневные — ночью. Мало радости просидеть короткие минуты перерыва в таком месте. Поэтому на отдых большинство рабочих выбиралось на крышу небоскреба, немного погреться в солнечных лучах или постоять под навесом, любуясь профильтрованным Паутиной дождем. Тора выходила со всеми и тосковала со всеми. В прошлом остался гамак и крыша родительского дома, в щели которой она смотрела и думала о небе, о том небе, которое есть где-то там, над переплетением нитей. Забираясь на ночь в ячейку, она изо всех сил цеплялась за эти детские мысли, закрывала глаза и представляла то самое небо — открытое небо над Паутиной.

И вот, открыв глаза и увидев над собой небо, пересекаемое лишь несколькими веревками — несколькими, в отличие от привычных сотен и тысяч, — почувствовав под собой ту самую некогда нафантазированную колыбельку из паутины, Тора просто не поверила. Закрыла глаза и начала представлять свою ячейку, номер три, пятый ярус, в которой ей предназначено было провести ближайшие годы — от смены до смены. Она не хотела просыпаться в этой ячейке. Но ведь именно в ней она заснула! Как же могла она проснуться не в ней?

Факт остался фактом. Открыв глаза повторно, Тора снова увидела веревки и не увидела стен. Это была не ячейка. Скорее, кокон. Она была обвита веревками.

Выпутаться из веревок труда не составило. Они переплетались где-то больше, где-то меньше, но между ними было легко перемещаться. Стоило встать, и какие-то веревки стали дорогой, точнее, мостом, другие — перилами. Тело Торы словно само знало, как тут двигаться. Она скользила между веревками, шла вперед, без определенного направления, следуя прихотливым изгибам канатных дорожек. В одном месте веревки поредели и девушка, глянув под ноги, застыла. На миг ей показалось, что внизу, под ногами — небо, такое же, как и над головой. Тора легла поперек, вцепилась пальцами и всмотрелась. И поняла: по мельканию теней, по черте гор на горизонте, по отражению Паутины и облаков, — поняла, на какой огромной высоте она находится. И как далеко! Великий Океан! Она была внутри Паутины и на краю земли, бесконечно далеко от родного города во всех трех измерениях.

Тора несколько раз ущипнула себя за щеку, за предплечье и за бедро. Было больно. Она не спала. И понятия не имела, как сюда попала.

Ее девизом всегда было: «даже если не уверена — действуй». Это помогало в детстве, когда она оставалась одна на своем чердаке и в ожидании родителей рисовала свои сны украденным карандашом, а потом сжигала рисунки, чтобы никто ничего не заподозрил. Это помогло ей прижиться на фабрике и не умереть от тоски в первую же неделю. Она просто делала, что могла — работала, старалась помогать окружающим и продолжала рисовать в редкие перерывы, тайком, разрывая готовые рисунки на клочки и осторожно выбрасывая их в сточные канавы. Это помогло и сейчас. Она не знала, как попала в паутину, есть ли тут люди (легенды легендами, а из Паутины вниз никогда никто не спускался), что тут вообще происходит. Но это был мир ее снов, а она могла идти вперед. И она встала и пошла. И вскоре встретила Ежи.

— В Центр? — спросил он тоном старожила.

Тора кивнула.

— Давай провожу к Князю, а то у тебя вид какой-то неуверенный. Из Северного поселения что ли? — мальчик двинулся вперед, где-то пролезая между веревками, где-то двигаясь по их ходу.

Тора робко пошла за ним.

— Да, — ответила она, решив пока умолчать, что вообще не отсюда. Если мальчик думает, что она может быть из некоего Северного поселения, то пусть так и будет.

— Одна? Уважаю, — присвистнул тот. — Долгий путь прошла. А чего не пошла с бригадой?

— Не люблю ходить в толпе, — не солгала девушка. И правда, не любила. За два месяца на фабрике она устала от людей.

В день знакомства мальчик оказался не очень разговорчив, а Тора боялась, как говорить о себе, так и расспрашивать. Так что дальше они шли молча. Идти было недалеко, вскоре Ториным глазам открылся удивительный город, какой она не смогла бы не только нарисовать, но даже вообразить. Город, вплетенный в паутину. Веревочные дома с крышами из прозрачного эластичного материала. Магазины с товаром, подвешенным в корзинах на тканевых стенах. Дома над домами, простирающиеся на несколько уровней вверх и наравне с тканью оплетенные вьющимися растениями. Переплетения труб, спускающихся глубоко вниз, под тонкую сетку, очерчивающую городские границы.

— Впечатляет? — так гордо спросил Ежи, как будто сам все построил.

Удивленная красотами столицы провинциалка не удивительна сама по себе. Так что Тора могла восторженно озираться по сторонам, не вызывая подозрений. Во всяком случае, она на это надеялась, потому что не озираться она не могла. Так они и шли — мальчик, уверенно прокладывавший дорогу между отзывающимися на их шаги домами, и зачарованно смотревшая по сторонам девушка.

***

Князь увидел Тору раньше, чем она увидела его. Тора скользила между веревками, словно танцевала. Он залюбовался ее отточенными движениями и грацией, не мог не залюбоваться. В первую очередь потому, что сразу понял — девушка особенная.

Князь спрыгнул с третьего уровня на первый и оказался за спиной незнакомки.

— Спасибо, малыш, можешь идти по своим делам, — бросил он Ежи. Паренек едва удостоил его взглядом через плечо, что-то пробурчал сквозь зубы, но все-таки моментально вскарабкался вверх и двинулся к окраине по тропинке второго уровня. Девушка же вздрогнула и обернулась.

Князь был высоким мужчиной с темными волосами и открытым лицом. Высокий лоб, густые брови. В него можно было влюбиться — и многие влюблялись, даже сейчас. Может, влюбилась бы и Тора, будь она постарше лет хотя бы на десять. Но в ее семнадцать проблескивающая в темной шевелюре седина, четкие морщины под глазами, между бровями, намечающиеся — на лбу, а также усталый взгляд начинающих выцветать голубых глаз делали Князя почти стариком.

— Это Вы — Князь? — прошептала Тора.

«Чужачка», — убедился он. Спросил:

— Откуда ты?

Тора хотела сказать про Северное поселение, но не смогла. Князь недаром был Князем. Мало того, что он мог видеть, слышать и чувствовать правду — в его присутствии просто невозможно было лгать. Максимум, на что хватило Ториного желания умолчать о себе, выразилось в тихом:

— Не знаю.

Потому что это была правда. Она не знала, что ответить.

— Пойдем, — сказал Князь.

И привел Тору в свою резиденцию.

Что подкупило Тору, так это гамак. Точнее, подвесное кресло наподобие качелей из ткани. Повинуясь приглашающему жесту хозяина дома, девушка забралась в кресло и невольно почувствовала себя уютно, как когда-то дома. Словно вот-вот зайдет мама и начнет рассказывать очередную сказку на ночь.

— Ну так что? Будешь говорить? — вернул ее в реальность голос Князя, расположившегося в кресле напротив.

— О чем? — спросила Тора.

— Обо всем. Кто ты? Откуда? — его голос не оставил выбора. Тора вздохнула и рассказала. О родителях. Детском саде. Комнате на чердаке. О холодных ночах и мечтах о круглом солнце. О тысячах сожженных рисунков. О школе и подготовительном цехе. О совершеннолетии и переезде на фабрику. О предстоящих ей годах работы на Благо Родины. О мечтах и желании сбежать. О коконе, в котором она проснулась, уснув в обыкновенной ячейке общежития. О мальчике, который встретил ее где-то посреди паутины и привел сюда.

Потом они долго молчали.

«Так странно. Как я оказалась здесь? Зачем рассказала все о себе первому встречному?» — думала Тора.

«Я должен убить ее», — думал Князь. Но слишком уж легко она ходила среди веревок, чтобы он сделал это, не взвесив все хорошенько.

Чужаки появлялись и раньше. Чаще всего они падали сами и погибали в Белой вспышке. Единицам удавалось добраться до поселений. Для таких и существовали стражи. В юности Князь тоже патрулировал границы, и даже однажды сам сбросил чужака. Он был не похож на Тору: вцеплялся в веревки, боялся смотреть вниз, его тошнило, и он не переставая просил объяснить, что творится здесь, наверху. Паутина не принимала его, Князю пришлось лишь слегка помочь ей.

Тора не боялась и не требовала объяснений. И она пришла в Центр, удаленный на недели пути от опорных столбов. Ее встретили не стражи, а мальчик, живущий неподалеку, случайно проходивший мимо. Она говорит, что шла минуты, максимум, часы. Никак не дни. Так как же она попала в Паутину, минуя опорные столбы — единственную связь с Поверхностью? Как она попала в Центр?

— Ты умеешь ходить в Паутине, хотя и родилась на Поверхности. Я не хочу тебя убивать, — сказал Князь.

— Спасибо, — сказала Тора. Запоздалый испуг сдавил сердце — ее могли убить? — но она смогла это скрыть.

— Но ты останешься здесь, в моем доме, пока мы не поймем, как ты все-таки сюда попала.Я обеспечу тебя едой и дам крышу над головой, взамен ты расскажешь мне все, что знаешь о Поверхности. И еще — никому не говори, что ты чужачка. Ты говорила, что тот малыш предположил, что ты из Северного, пусть так и будет. Ты пришла в Центр в поисках лучшей жизни, Князь предложил тебе работу — будешь убирать дом. Твоя мечта сбылась. Неплохая легенда?

Так Тора получила право жить и работать, а Князь получил возможность узнавать о Поверхности и о Торе — девушке, появившейся ниоткуда и, как вскоре выяснилось, умеющей ходить во сне. Хорошо хоть в пределах одной комнаты. Зато по шестнадцать часов подряд.

Девушка совершенно неожиданно засыпала. Она говорила, что слышит гудок сирены, который никто не слышал. И застывала. Вставала посреди комнаты и ничто не могло ее разбудить ровно шестнадцать часов. Ее тело не замирало окончательно — оно подергивалось, намечая движения: взмах рукой, шаг, поворот головы. Ее губы слегка шевелились, произнося неслышные слова.

В первый день Князь провел возле девушки все шестнадцать часов, ожидая, когда она очнется. И она очнулась. Точнее, сначала упала на пол, а потом потянулась и открыла глаза. Как будто спала и проснулась.

— Князь? — было ее первое слово, слегка удивленное и недоверчивое. — Я уснула? Мне приснилось, что я снова работаю на фабрике, долго, целую смену, до самого отбоя. Но едва я закрыла глаза в своей ячейке, я проснулась. Я же не сплю?

И Тора несколько раз ущипнула свою руку.

— Больно, — облегченно вздохнула она. — Я уж было подумала, что это сон, а явь была там, в этом проклятом цехе. Но нет, я же не сплю. Вы мне не снитесь?

— Не снюсь, — заверил ее Князь.

С этого и началась для него загадка по имени Тора. Пару месяцев он не разрешал ей покидать резиденцию, но когда расписание ее зависаний в беспамятстве прояснилось: восемь часов бодрствования, шестнадцать часов лунатизма — Тора получила право гулять по Центру. Правда, с условием возвращения в резиденцию за несколько часов до «гудка сирены».

Первым делом в городе она разыскала Ежи, хотела сказать «спасибо». Познакомилась с его родителями и младшей сестренкой, они пили чай на круглой веранде, а потом парнишка вызвался показать ей Центр. Так они и подружились. Ёжик рассказывал ей о жизни в Центре и чувствовал себя при этом опытным экскурсоводом, демонстрирующим местные достопримечательности. Он мечтал стать стражем и назубок знал город и окрестности. Тора расспрашивала его, не опасаясь вызвать подозрений — ведь мальчишка не станет задумываться и сопоставлять ее оговорки и пробелы в знаниях. А еще она рассказывала ему сказки о Поверхности. Легенды о жертвенных детях — они перекликались с местными суевериями об Украденных. Сказания о древних войнах. Грустные сказки о фабриках, беспросветных часах работы и смельчаках, убегающих в леса, чтобы жить, как хочется, а не как положено. Впрочем, в этих историях Ежи интересовали больше даже не отважные герои, уходящие от цивилизации, а сами леса.

— Много деревьев? Так не бывает! Это же сколько почвы надо и удобрений! Никакой богач себе такого позволить не может!

— Ёжик, это же сказка про Поверхность! Там почва и удобрения должны быть в изобилии, ты не находишь?

— Так-то так, но страсть как сложно представить себе такое? Вот у тебя фантазия, раз можешь такое вообразить!

Фантазия. Порой Тора сама путалась, что теперь реальность, а что — фантазия. Но она не променяла бы такую жизнь на ясную определенность фабрики. Если Ежи и прочая детвора, играющая в догонялки в Паутине, открытое небо, разговоры о Поверхности с Князем, одинокие прогулки по Центру, рисование часы напролет без необходимости уничтожать рисунки — если все это просто бред или видения, то все равно лучше уж с ними, чем без них. А еще лучше уйти в них навсегда.

 ***

— Эй, ты что, уснула?

Тора открыла глаза и поняла, что Ежи уже какое-то время трясет ее за плечо.

— Что такое? — девушка села ровнее и потерла лицо тыльной стороной ладони. И правда, ощущение, как будто дремала.

— Да ничего, только мы говорили с тобой об … Украденных, — мальчик сделал большие глаза, — а потом ты задумалась и молчишь уже несколько минут.

— Прости, что-то я отвлеклась. А чего вдруг тебя эта тема взволновала? Я уже так давно в Центре, что некоторые улицы получше твоего запомнила, а ты только сейчас взялся выяснять мое происхождение. Раньше не интересно было?

— И ничего не лучше, — фыркнул парнишка и добавил: — А раньше мы не знали, что Анна пропала.

— Вы ее раньше вообще не знали, если она из поселений!

Тора уже достаточно пробыла в столице, чтобы понять, что поселения по большей части живут своей жизнью. Как из-за большой удаленности, так и из-за того, что каждое из них само себя обеспечивает. Центр привлекал в основном молодежь, но местная ребятня с одногодками из поселений если и общалась, то только приходя с родителями к родственникам на праздники, да и то не чаще пары раз в году — слишком далеко и неудобно путешествовать всей семьей.

— Ага, — кивнул Ежи, — не знали. Ее родители утром к Князю заходили, ты что, не видела? Сегодня только про это и разговоров. Я мозгами и пораскинул, было б круто, если б это была ты! Сбежала в Центр, назвалась чужим именем. Такое приключение! Жалко, раз не так.

— Выходной у меня, — отперлась Тора. — Я гуляла.

На самом деле, девушку стали напрягать разговоры с Князем: а почему после совершеннолетия нельзя жить не в общежитии? а когда разрешено жениться и начинать жить отдельной семьей? а сколько детей в семьях? а чему учат в школе? в цехах? как много фабрик в твоем городе? ты думаешь, это разумный подход? а разве не выгоднее делать иначе?

Почему? Как? Что? Зачем? Самое худшее — а ты как думаешь? Рассуждать ее не учили. Хорошо, что вообще научилась думать, верно? И мечтать. Если бы не яркие сны, могло бы не быть и того.

Поэтому последнее время, едва очнувшись, Тора сбегала. Обещанные два часа перед «сном», как она называла периоды лунатизма, девушка проводила в резиденции, но остальное время Князь не просил быть там. Да, он платил Торе за помощь в ведении хозяйства, но большую часть работы делала Лидия, которая работала в резиденции долгие годы, а она доверяла новенькой только уборку нижних комнат, с которой девушка управлялась меньше, чем за час, и штопку, которая прекрасно совмещалась с обязательными беседами с Князем. Тора научилась ловко выбираться через окно и сползать вниз по стенке, чтобы случайно не встретиться со своим покровителем, не услышать даже мимоходом оброненное, «а как…» или «а по твоему мнению…».

Так что Тора, прихватив пару питательных таблеток и альбом, уходила из резиденции с чистой совестью. Порой бродила по Центру, но чаще выходила из города и шла, куда глаза глядят. Смотрела на небо, рисовала и думала, думала, думала.

Можно считать все эти видения фабрики сном, но ни она, ни Князь в это не верили, хоть никогда и не обсуждали свои предположения. Тора все больше убеждалась, что она каким-то чудесным образом умудряется жить в двух мирах: работать на фабрике в скучном мире, где она родилась, и в то же время гулять под открытым небом и штопать опорные полотнища резиденции Князя в мире, о котором даже в сказках не содержится ничего, кроме редких упоминаний. Поверхность и Паутина.

Больше всего о жителях Паутины говорилось в легендах о жертвенных детях.

«Ежели снедает ваше сердце невыполнимое желание, есть один верный путь, чтобы невозможное стало достижимым. Дарение. Для выполнения обряда нужно пойти к небесным колоннам. Время рассчитывайте так, чтобы быть на месте на закате. Не забудьте взять с собой жертвенного младенца, а также, что в этот день и последующий необходимо поститься — ни еды, ни воды в рот не брать. Когда паутина еще будет отливать алым, но сами колонны полностью потемнеют, положите Дар (младенца) у основания ближайшей, прикоснитесь к колонне руками, однако же едва почувствуете холод под пальцами, развернитесь и, не оглядываясь, уходите прочь. Младенец будет забран жителями паутины, у которых есть доступ к приемной богов. Они передадут Дар, а взамен боги исполнят желание Дарителя».

Вероятно, Тора была одной из немногих, кто слышал эти легенды — как выздоравливали неизлечимо больные, рождались желанные дети, приходило богатство, — и все это благодаря Дару. А слышала она их потому, что ее родители унаследовали веру в Дар. Власти давно запретили ходить к небесным колоннам, но знание передавалось от матери к дочери, от отца к сыну, и все еще не было полностью истреблено.

Мать не собиралась обучать Тору вере в Дар, потому что сама разуверилась еще до того, как Тора смогла бы понять легенды. Ее Дар не был принят, муж продолжал болеть. Тора узнала обо всем из тайных разговоров родителей, которые тонкие стены не всегда могли защитить от любопытных детских ушей, а также из тонкой книжки легенд, однажды во время уборки найденной под половицей. Тора никогда об этом не заговаривала — ей страшно было узнать наверняка, кто же стал Даром за спасение от болезни. Но в глубине души она была убеждена, что Дар не был напрасным, просто благодать излилась не на отца, а на нее саму, Тору. Она всегда чувствовала, что отличается от других: никогда не болела, ее пальцы были ловкими и быстрыми, недаром на фабрике ей доверяли работу с кружевом. А еще она видела цветные сны, в которых ходила по паутине или летала над океаном. Никто из ее знакомых не видел или же не помнил таких снов. А Тора не просто видела и помнила. Она могла их зарисовать. И неважно, что никто и никогда увидит ее рисунки. Она была счастлива, пока рисовала — ведь в такие моменты она снова переживала мгновения свободы.

Попав в Паутину, Тора все больше убеждалась, что дело было именно в Даре. Девушка поняла — она и была тем жертвенным младенцем, которого жители Паутины не захотели принять к себе, но благословили и вернули родителям. Все эти дни, гуляя по окрестностям, Тора размышляла о иной судьбе, ином детстве, которое могло бы у нее быть, если бы ее приняли. Она могла бы расти свободной, как Ёжик: носиться с друзьями по канатным дорогам, играть, ужинать с родителями, учиться делать то, что хочешь, а не что важнее обществу. Свобода вместо часов ожидания, скуки, щербатой крыши чердака, редких встреч с мамой, постоянной работы, постоянного долга, постоянной безысходности. Может быть, не научись она мечтать, ей было бы легче? Может, Дар стал ее проклятием? Но она все равно не променяла бы свои сны и рисунки на спокойствие неведения.

— И вообще, Ёжик, ты даже не представляешь, какой ты счастливый! — сказала она вслух. — Вся твоя жизнь — это уже приключение.

— Ну нет, — протянул Ёжик. — Скука смертная — это учи, то не делай, далеко не уходи, между уровнями не прыгай, хотя все прыгают!

Ежи вскочил, вскарабкался на второй уровень и спрыгнул обратно к Торе.

— Ну чего тут страшного? — пожал плечами и вернулся к зацепившей теме: — Ты все же поинтересовалась бы у Князя, что там с этой семьей. Не каждый день встречаешь людей, кто на самом деле ходил в паломничество.

***

Однажды Тора спросила Князя, кто такие паломники. Нет, не так. Однажды Князь упомянул о паломниках, когда Тора рассказывала про веру своей матери, а Тора попросила его объяснить, что он имел в виду. Князь рассказал это как легенду, но было понятно, что до сих пор бездетные пары тайком отправляются в паломничество к опорным столбам, до которых недели пути. Если повезет, они возвращаются с младенцем, которого выдают за своего. Украденным. Видимо, родители Анны в свое время сумели очень хорошо замаскировать свое паломничество, раз никто не догадывался, что их дочь — Украденная. Пока она не пропала.

Тору после истории о паломничестве волновали два вопроса, на которые она так и не нашла определенного ответа. Во-первых, что происходит с детьми, которых пожертвовали, но к которым не пришли паломники? Возвращаются ли они в родную семью, как она сама? Во-вторых, если все возвращенные такие же, как она, имеющие Дар, почему она ничего не знала об этом? Должна же была заметить хотя бы на своей фабрике людей, которые смотрят на небо с такой же тоской, что и она сама? Или нет? Ведь никто не думал, что и она чем-то отличается от других.

Князя спрашивать об этом она не решилась, как в свое время не решилась поговорить с родителями о Даре. Она боялась. Боялась, что может ошибаться.

***

Князь почему-то стоял у ворот. Нет, он часто бродил по городу в свободное время, но сейчас были приемные часы, а он стоял у Западных ворот и явно кого-то ждал. Забавно, но первым желанием Торы было зарисовать этот момент: темная мужская фигура на фоне переплетения нитей ограды и полускрытой перспективы городских улиц. Вторым было желание развернуться и убежать, пока не заметили. День был в разгаре, отвечать на надоевшие вопросы не хотелось, да и ждать Князь мог вовсе не ее. Но Тора продолжила идти к воротам. Князь знал, что она обычно гуляет именно здесь, и если он ищет ее, то убегать было бы верхом неблагодарности.

— Привет, — сказал Князь. — Ты рано сегодня ушла.

— Хотелось прогуляться. Я была нужна Вам? — Тора вздохнула — искали ее.

— Хотел тебя кое с кем познакомить, но не нашел.

Глаза Князя словно обшаривали — другого слова не подобрать — лицо девушки. Торе стало неловко. В последний раз Князь так пристально рассматривал ее, когда она впервые очнулась после припадка лунатизма.

— С кем? С семьей Анны? — предположила она. В конце концов, самые необычные сегодняшние гости, по словам Ежи.

— Да, — кивнул Князь. — Ты встречалась с ними?

— Нет. Малыш… Ёжик рассказывал.

— Понятно, все-то они уже знают, — казалось, Князь хотел улыбнуться, но не получилось.

— Так что, Вы хотите, чтобы мы сейчас встретились с этой парой? — Тора невольно отступила на шаг, словно расстояние могло ослабить витающее в воздухе напряжение. Девушка чувствовала себя все более неуютно.

— Они наблюдают за нами. — Князь бросил взгляд на стену и повысил голос: — Так что, это она?

Все происходило быстро, словно кто-то отсчитывал ритм действий: раз, два три, четыре. Раз — из ворот выходит женщина, незнакомая, абсолютно незнакомая, но ее голос, когда она надрывно шепчет: «Анна», прижимая правую руку к груди, этот голос кажется смутно знакомым, словно она — Тора — когда-то слышала его, когда-то давно, а то и вовсе во сне. Два — Князь делает шаг к Торе, собираясь схватить ее за руку. Три — девушка ускользает, отступая назад, отгораживаясь от всех стеной веревок — поперечным путем вокруг города, ускользает машинально, раньше, чем сама понимает, что она делает и зачем. Четыре — на маленькой площадке у Западных ворот стоят три ошеломленных человека, смотрят друг на друга и у каждого на устах застыл один, самый важный для каждого вопрос. Еще миг, и вопросы срываются одновременно.

— Почему ты ушла из дома? — шепчет женщина.

— Как ты смогла солгать мне? — шепчет Князь.

— Это вы благословили меня и вернули матери? — шепчет Тора.

Удивительно, но они все же смогли услышать друг друга. Может быть, потому что вопросы были настолько важными, что каждый нашел возможность их повторить? К женщине присоединился мужчина с такой же незнакомой внешностью и таким же смутно знакомым голосом. Тора решилась подойти ближе, а потом и вовсе пойти со всеми в резиденцию Князя, чтобы спокойно поговорить. Князь пообещал не принимать никаких решений, пока они во всем не разберутся.

***

То, что Тора обладает внешностью и голосом Анны, было уже понятно. Анна пропала на неделю раньше, чем Тора пришла в Центр, так что теоретически Тора могла бы оказаться Анной, если бы сама не была абсолютно уверена в том, что это не так. Кроме того заданные Князем вопросы доказали, что Тора не знает ничего о Северном поселении.

Мать Анны плакала. Отец молчал, стоя у нее за спиной. Князь размышлял, не утратил ли он свой дар.

— Зачем ей лгать, зачем? Мы же любили ее, она была нашей дочкой, — повторяла мать. — Она бы не захотела так нас огорчать. Значит, случилось что-то плохое, раз она все забыла, придумала себе новое имя, новую судьбу. Но почему? Почему? Она же не знала, что она Украденная, зачем же ей лгать, зачем убегать из дома? Зачем?

— Да если и узнала, что такого, — соглашался отец. — Она была наша дочь, она знала это. А эта девочка и говорит иначе. Да и Князю солгать нельзя.

Сам Князь тем временем тоже пришел к выводу, что история Торы — это не повод сомневаться в себе. А значит, девушка не лгала. Но и в сумасшествие Анны не верилось, слишком уж похожими на правду были рассказы о Поверхности. Правду, которую вряд ли мог знать кто-то в Северном поселении.

— А сестры у тебя не было? — внезапно спросил он у Торы.

Тора, съежившаяся в своем любимом гамаке, встрепенулась.

— Я думала об этом, — честно сказала она. — Но можно я сначала спрошу у них… — голос Торы сорвался, она упрямо мотнула головой, взяла себя в руки и продолжила. — Вы сказали, что Украденные — это дети, забранные не у родителей, а у смерти. Это значит, невозможно вернуться на Поверхность? Вернуть туда ребенка?

Женщина всхлипнула.

— Это испокон веков… — заговорил сдавленным голосом отец, но его перебил Князь.

— Я скажу, — Князь сел возле Торы и заглянул ей в лицо. — На Поверхность почти невозможно спуститься. Никто и не спускается. Здесь помнят немного больше о Великой Войне. Может, помнят и на Поверхности, но, похоже, рассказывают не всем. Наши предки ушли сюда, когда стало невозможно жить внизу. Опорные столбы невозможно разрушить. Поле под Паутиной пожирает все, что попадает в него. Мы называем это Белой вспышкой. Такая же Белая вспышка защищает и столбы. Да, некоторые из них могут поднять вверх человека. Младенца. Взрослого. Нужно знать, когда и куда прийти. Обратно так не спуститься. Когда и как это выродилось в легенды о жертвенных детях там и об Украденных — здесь, я не знаю. Они, — Князь кивнул на прислонившихся друг к другу отца и мать, — знают и того меньше. Но мы знаем точно, если поднимается ребенок, и здесь нет рук, готовых его принять, ему одна дорога — в Белую вспышку.

— Как вы можете? — Тора сжала кулаки, порываясь встать, возмутиться, но сил не было, она смогла только прижать тыльную сторону ладони к глазам, сдерживая слезы, и прошептать. — Почему не забрать всех?

— Мы живем очень далеко от столбов. Так уж повелось. Были причины. Да и невозможно спасти всех. Нас не так много. Поэтому легенды остаются легендами, — Князь говорил, делая большие паузы между фразами. Тяжело говорить то, во что и сам до конца не веришь. — А так спасают хотя бы некоторых.

— Мы ждали Анну несколько дней, не считая дороги, — подтвердил отец. Его руки дрожали, и он опустил их на плечи жены. — На обратном пути у нас оставалась только еда для ребенка, сами мы не ели три последних дня, я переживал, дойдем ли мы вообще.

— Никто не знает, когда там появится ребенок. И появится ли. Мы отдали все, что могли, и были благословлены, — прошептала мать. Она искренне верила в легенду.

— А я так хотела, чтобы это было правдой. Мой Дар в обмен на возвращение на Поверхность. Но если вы меня не возвращали, значит, тем ребенком была не я. Вы правы, Князь. У меня была сестра. Получается, она не умерла при родах. Я получила возможность рисовать небо, потому что моя мама решила отдать мою сестру в жертву.

Мир перевернулся. То, во что Тора хотела верить, оказалось ложью, которую она сама себе внушила. То, о чем боялась думать, оказалось предельно близко к начавшей вырисовываться правде. Тора кусала губы, сжимала кулаки, старалась не смотреть на лица окружающих, но слезы неудержимо катились по щекам. Князь отыскал в карманах платок, но отдать его не успел. Тора настолько сильно хотела сбежать, оказаться подальше от чужих взглядов, поставить на место перевернувшийся мир, проснуться в конце концов…что у нее это получилось.

***

Девушка открыла глаза. Ее окружала темнота, но темнота знакомая. Несвежие запахи, скрипы, жесткий матрас под боком. Ячейка общежития. Вот только нет гудка сирены, а сквозь неплотно пригнанные доски дверцы не пробиваются солнечные лучи. Еще не время подъема. Тора отвыкла просыпаться ночью. Ночью она была в Паутине. Видела ее во сне? Но это было так реально! Девушка ущипнула себя за руку, бедро, щеку. Она не спит. Она на Поверхности. Прозвучи сейчас гудок, и она бы встала и пошла, закрутилась в рабочей рутине, не успев задуматься или огорчиться, а после отбоя ее снова ждали бы сны о свободе и небесах. Но была ночь, и Тора продолжала отчаянно щипать свое запястье. Она помнила, как думала, гуляя в Паутине, что Поверхность может ей только сниться. Она бы легко примирилась с этим. Но примириться с тем, что сном была сама Паутина, Тора не могла.

Осторожно выбравшись из ячейки, девушка прокралась на крышу. Это не было запрещено, просто не принято. Ночами все спали, иначе не хватило бы сил справляться со своими обязанностями днем.

Тора прилегла возле ограждения и посмотрела на небо. Паутина была на своем месте, различимая даже в тусклом свете луны. Можно ли проснуться в сон? Зачем было желать выбраться из резиденции Князя? Лучше уж там, лучше болезненные разговоры и трудные вопросы, чем здесь, где за тебя все решено от рождения и до старости, а разговоры и вопросы отсутствуют за ненадобностью. Тора закрыла глаза и вспомнила, как проснувшись первый раз среди нитей Паутины воображала свою тесную ячейку, пытаясь снова проснуться в ней. Тогда у нее не вышло. Доказывает ли это, что реальность была там? Получится ли сейчас?

Наверное, они обеспокоены — Князь, отец и мать Анны, может быть и Лидия тоже. Думают, почему она заснула так внезапно? Почему не просыпается? Князь, конечно же, сидит рядом с упавшей Торой, обеспокоенно заглядывает в лицо — что произошло? как помочь? проснется ли? Как тогда, когда она впервые отключилась по «гудку сирены». Тора легко представила лицо Князя и почему-то вспомнила, как хотела нарисовать его, там, у ворот, силуэт на фоне переплетенных нитей.

Родители Анны. Их лица вспоминались с трудом, слишком мало она с ними общалась, да и все это время девушке было не до их черт, слишком много информации, вопросов, ответов, новых вопросов. Может, они уже и не рядом. У них свое горе, зачем им сидеть возле отключившейся Торы? Или наоборот, сидят, надеются, что сейчас Тора откроет глаза, но посмотрит ими не она, а Анна.

Лидия. Ее вообще не было рядом, но она могла спуститься из своей кухоньки, узнать, почему переполох, кому и какая нужна помощь. В этом вся Лидия — поддержать, помочь, подсказать. Как она ругала ее за непрочно сшитые полотнища, но и хвалила днем позже за идеальный порядок с не меньшим энтузиазмом! Ее облик удалось вспомнить даже быстрее всех остальных.

Кто еще? Ежи? Его нет в резиденции, но он точно будет ее искать, если завтра Тора не выйдет на обычную прогулку. Надо вернуться, проснуться обратно в сон, хотя бы ради него, если ради себя самой — это недостаточно.

Тора вздохнула и открыла глаза.

 ***

Она не лежала на крыше. Не лежала на полу резиденции. Она вообще не лежала, а стояла. А напротив в гамаке сидел Князь и смотрел на нее с тем самым выражением лица, которое она только что представляла. Князь был один, ни родителей Анны, ни Лидии, ни тем более Ежи в комнате не было.

— Ты сейчас видела Поверхность, — Князь даже не спрашивал, поэтому Тора только кивнула и слепо нашарив свой гамак, рухнула в него. Получилось! Значит, Поверхность — это сон?

— Так что, получается, я и есть Анна? Только сумасшедшая? — выдавила из себя Тора, когда молчание стало слишком тяжелым.

— Нет, я не думаю, что ты — Анна. Я думаю, что это — тело Анны, но вот смотрит на меня ее глазами все же Тора. Потому я и отослал эту несчастную семью, для них это слишком тяжело. Да и нам стоит поговорить наедине, — Князь поднял со столика какую-то книгу. — Я тут полистал, пока ты была не здесь.

Тора всмотрелась и запоздало узнала свой альбом

— Мои рисунки?

— Да. Ты рисовала Северное поселение.

— Я никогда там не была, я уже говорила, — покачала головой девушка.

— Ты говорила, что пытаешься воспроизвести свои сожженные рисунки. Те, что рисовала в детстве, на Поверхности, — Князь положил альбом обратно на столик и сцепил пальцы рук.

«Отгораживается от меня», — подумала Тора.

— Да, это те рисунки, что в первой половине альбома, — сказала вслух.

— Это Северное поселение, — подтвердил Князь. — Эти рисунки в начале альбома. Северное поселение, в котором ты не была.

— То есть я соврала Вам, и я — Анна. Но Вы в это не верите? — Тора не понимала, куда он клонит.

— Не верю. Ты не могла мне соврать. Я обдумал эту возможность, но это маловероятно. Более вероятно, что Анна — твоя сестра.

— Ясно, — кивнула Тора. После встречи с родителями Анны она и сама все больше убеждалась в этом. Анна могла быть ее сестрой, поэтому они так похожи. — Думаете, каким-то образом мы меняемся с ней местами? И она бродит сейчас где-то по Поверхности?

— Думаю, она пыталась попасть на Поверхность. И погибла. А ты получила возможность попадать в ее тело, — так спокойно сказал Князь, как будто такие случаи происходили по два раза на день.

— И это более вероятно, чем то, что я вру? Или что я сошедшая с ума Анна? — Тора сама не понимала, почему спорит. Она знала, что она никак не может быть Анной, но поверить, что она сейчас находится в чужом теле, тоже не могла.

— Да. Несчастные родители показали мне ее дневник. Она тоже рисовала.

— И что?

— Рисовала Поверхность. То, что ты мне рассказывала. Чердак. Фабрику. Небо, опутанное Паутиной. Сточные канавы. Горящие рисунки.

— И это доказывает?...

— Ничего это не доказывает. Только рисовали вы по-разному. А еще она писала на обороте рисунков. Хотела понять, что это за видения. Искала способ открыть разум и узнать больше. Видимо, она перестаралась. Понимаешь, Тора, Анне неоткуда было знать такие подробности о Поверхности. Чужаки редко попадают сюда, и я один из немногих, кто читал записи допросов. Я должен был убить тебя, я знал, что ты чужачка. Но я никак не мог понять, почему ты так органично вливаешься в Паутину. Если это тело Анны, а не Торы, все встает на свои места. И твои периоды оцепенения, когда душа Торы как-то возвращается в тело Торы. И твоя уместность здесь, когда ты в теле Анны. Ее вырастили в Паутине, тело само знает, как здесь все устроено. И даже сны и рисунки твоего детства: ты видела Паутину глазами Анны, а она видела Поверхность твоими глазами.

Тора схватилась за голову. Что-то внутри нее просто кричало: он прав! Это объясняет все: и сны, и ловкость тела, и двойную жизнь последних месяцев. Все, кроме одного — как? Как такое возможно?

— Но как… — вымолвила она.

— Не знаю, — покачал головой Князь. — Про свойства поля, поддерживающего Паутину, знали очень мало даже тогда, когда ее создавали. Оно просто работало. Сейчас мы знаем и того меньше. Наши предки разъединили наши миры. Мы не стремимся вниз, вы там уже и не помните, что такое на самом деле Паутина. Мы выжили после войн, но пошли разными путями. А поле продолжает работать и поддерживать существующий порядок. Белая вспышка, перенос детей, а порой и взрослых в определенных местах. Я пошел на поводу у своего любопытства и, что греха таить, жалости. Ты ведь еще девчонка, у меня не хватило силы воли даже запереть тебя в резиденции. Хотя чужакам в Паутине не место.

— Я была здесь слишком своей. Вы говорили. Получается, сейчас что-то изменилось? — Тора заглядывала Князю в лицо, но он смотрел на свои переплетенные пальцы и не хотел поднимать взгляд. Он никак не мог принять решение.

Тора права. Что изменилось? Даже если догадка верна, и бедную девочку бросает между двумя мирами по прихоти поля (а такие случаи описаны в легендах, которые, как выяснилось, имеют под собой основание), она в этом не виновата. И он уже позволил ей стать частью города, дал работу и свое покровительство. Она подтвердила огромное количество догадок, рассказала новые факты о Поверхности. Война была столетия назад. Остались ли на Поверхности люди, которые до сих пор мечтают уничтожить Паутину и всех, кто связан с ней? Тора — лишь маленький винтик огромного мира внизу. Она не знает многого. Пока Князь думал, что она перенеслась сюда целиком и лишь грезит о Поверхности, он мог ей доверять. Но если ее настоящее тело находится на Поверхности…

— Если твое настоящее тело находится на Поверхности, кто-то может найти возможность воздействовать на тебя. И навредить Паутине, — мужчина так и не смог оторвать взгляд от своих ладоней. Он слишком привык к Торе и боялся смотреть ей в глаза.

— Вы хотите меня прогнать? — Тора смотрела на его поникшую фигуру, но жалко ей было не Князя, а себя. Она хотела считать этот мир своим. Пожертвовать своим счастьем из-за мнимой опасности? Она месяцами жила на два мира, и все было в порядке! Если бы она могла навсегда уйти в Паутину, она бы сделала это. Но навсегда уйти обратно, на Поверхность, на фабрику, в расписанную по минутам жизнь?

— Тора, а ты бы хотела рисковать Паутиной? Ты привязана к Ежи, ты бы хотела, чтобы кто-то получил возможность лишить его дома? Семьи? Жизни? Ты бы хотела рискнуть этим городом? Поселениями? Я знаю, до сих пор внизу могут быть люди, которые ищут возможность уничтожить нас. Мы ведь не просто так охраняем границы и убиваем чужаков. Случалось всякое. И твоя связь с телом Анны может помочь им проникнуть не просто на границы, а в Центр. Я даже не подозревал, чем рискую, позволив тебе оставаться здесь так долго. Сейчас мы узнали и должны исправить это, пока есть возможность.

Голос Князя звучал все тише. Он убеждал не Тору. Он убеждал себя. Есть долг, которым однажды он уже поступился из любопытства и жалости. Сейчас он мог это исправить.

— Я… Я хочу остаться здесь. Может быть, можно уничтожить мое тело... тело Торы... там, внизу? Я могу попробовать, — неуверенно произнесла Тора. Вернуться на Поверхность — получится ли? Покончить с собой? Проснется ли она в теле Анны здесь? Или уйдет вслед за сестрой?

— Мне кажется, тогда ты просто умрешь, — Князь наконец-то поднял голову и печально посмотрел на Тору. — Я думаю, надо дождаться твоего «гудка сирены». Ты оцепенеешь. То есть тело Анны оцепенеет, а ты проснешься внизу. Тогда я убью тело Анны, но с тобой ничего не случится. Ты останешься на Поверхности и проживешь ту жизнь, которая была тебе уготована. Анна упокоится с миром. Я отдам ее тело Белой вспышке, и все пойдет своим чередом. Я только надеюсь, что там, внизу, ты никому не будешь рассказывать о том, что такое Паутина. Я совершил ошибку, Тора. Ты знаешь слишком много, и я уже ничего не могу с этим поделать. Только просить.

— Но я не хочу проживать ту жизнь! Я не хочу возвращаться туда. Я…

— Я совершил ошибку, Тора. Прости.

 ***

«Прости». Гудок сирены застал Тору на крыше. Солнце золотило нити Паутины. Сейчас Князь возьмет Анну на руки, вынесет из резиденции, а потом и из города. Идти недалеко, если знать короткие пути. Князь знает. Нет, Тора никогда и никому не расскажет о Паутине. Может быть, она успеет в нее вернуться, пока не произошло непоправимое?

Несколько минут, чтобы выбраться за ограждение. Еще одна, чтобы бросить взгляд вверх, на переплетение мириад нитей. Закрыть глаза. Шагнуть вперед. Вспомнить лица — Князь, Лидия, Ёжик. Детвора, с которой она играла в догонялки. Торговка, у которой покупала сладости. Резиденция, Западные ворота, уровни Центра, дорожки окраин. Выдох. Ветер бьет в лицо. Сейчас она откроет глаза и увидит…что? Асфальт, который через мгновение примет в свои жесткие объятия упавшее с небоскреба тело? Белую вспышку? Улицы Центра и грустное лицо Князя, несущего свою тяжкую ношу за пределы города?

Сейчас она откроет глаза.