Ефим

Дождь шумно стучал по крыше. Снаружи было темно и промозгло, как и всегда здесь, почти в любое время года.

Ефим снял с печи металлический чайник и налил кипяток в жестяную кружку, в которую уже была брошена щепоть чая. За окном ветер скрёбся ветвями сосен о стену дома, словно тоже хотел внутрь, погреться у горячей печи и испить чаю.

Поставив чайник обратно, человек открыл дверцу топки и сложил туда очередное полено, взамен догорающему. В этой стылой и брошенной бесконечности хотелось только одного — тепла, потому что он знал — тепло спасает.

Ефим тяжело сел на скрипучий табурет и с шумом отхлебнул чай. За окном по прежнему лил неумолимый сибирский дождь. Тропический ливень набрасывается на землю, сметая всё на своём пути, но в этой ярости есть ощущение жизни, есть её биение. Русская гроза средней полосы — это пусть и иное явление, но в ней также ощущается жизнь. А вот когда начинает идти серый сибирский дождь, бесконечный и неумолимый, как вся эта земля по эту сторону Камня, то в нём ты не ощущаешь жизненной энергии, он несёт ощущение неотвратимой кончины в своей холодной пелене.

Мужчина поставил кружку на стол, встал и подошёл к окну. Тусклый свет лампочки внутри не давал разглядеть ничего в мокрой темноте снаружи, но там, по-видимому, ничего и не было.

— Темнота снаружи, темнота внутри... — пробормотал он, прижимаясь лбом к холодному оконному стеклу. Сибирь — не место для жизни людей, но зато раздолье для монстров, таящихся... Да даже не таящихся, здесь им некого опасаться.

Сегодня он схоронил собаку.

Последняя живая душа ушла от него в землю на рассвете, в сизую хмурую пору. Теперь уже некому спасать его тело от монстров за окном, но что важнее — некому оберегать его душу от монстров внутри.

За окном что-то глухо ухнуло, видно какая-то из сосен не выдержала напора ветра. Он отошёл от окна, погасил мерцающую впотьмах лампочку и взял в руки со стола карабин. Комнату затопила тьма. Ласково потрёскивала печь, из щелей которой прорывались отсветы пляшущего в её топке пламени. Он знал, что пока горит печь, тот, кто за окном, не зайдёт в избу. Так рассказывал его отец, и его отец, и так он сам читал. Это было в ту пору, когда отца не стало, но тяга к знаниям была ещё сильна.

Сейчас уже она истончилась и выветрилась. Когда Ефим понял, что то, к чему он тянулся и чем хотел делиться, не интересно людям, то что-то внутри перестало идти. Словно шестерни механизма, которые давно не смазывали, зацепились и встали.

Сейчас, стоя в тёмной избе и разглядывая черноту дождливой ночи за окном, он вспоминал, как сам от досады отогнал от себя всех людей. Это было похоже на обиду ребёнка, с которым никто не захотел поиграть. Он осознавал это, но также осознавал и то, что ничего не может дать людям из того, что им нужно и интересно. Потому он уехал.

Бежать за Камень, в Сибирь, люди стали уже давно. И он решил последовать примеру тех, кому уже нечего было терять. Он посчитал себя таким же. Новая жизнь в городе у него не сложилась, потому он решил уйти дальше.

Заповедник. Дальний кордон. Одинокий смотритель. Ему казалось, что это самое то место для того, кто разочаровался в себе, своих помыслах и устремлениях. Но кто по-прежнему мечтал о дружбе, любви и о том, что его дела будут ставить другим в пример. Где-то внутри себя он считал, что служба здесь — это такое своеобразное отшельничество. И что именно таким способом он сможет победить ту тьму, которая, как он ощущал, захлестнула его и сомкнулась над его головой.

Но как оказалось, это был не выход.

Сейчас он сжимал тяжёлый охотничий карабин и прислушивался к шагам вокруг дома. Звуки неумолимой поступи монстра, который пришёл за ним, прорывались сквозь шум дождя.

— Харги... — прошептал мужчина, глядя, как мимо окна проплыл тёмный силуэт, темнее самой ночи.

Его дед не был шаманом.

Но так говорили люди. И так рассказывал Ефиму его отец.

Деда звали Пантелеем, родился и жил он в глухом таёжном углу, куда свет Ильича-то пришёл не сразу. Но зачем ему были нужны лампочки, радио и электричество, если рядом с ним, буквально за околицей, начинался бесконечный мир сибирского леса? Он ведал многое о тех тварях, что населяют тайгу и знался с множеством коренных таёжных жителей. Но его пытливый ум и полученные знания не давали стать одним из тех, для кого тайга хоть и дом родной, да в этом доме он хозяйничает как зверь, и все богатства лесные нужны ему только лишь для наживы.

Пантелей не был охотником в полном смысле этого слова, хотя и ружьё, и трофеи водились в его доме. Как и шаманом, зря говорили люди, шаманской науке не был он обучен, хоть и знал нескольких служителей старых сибирских богов. Да, и чего греха таить, много он от них перенял, но если бы вы заставили отвечать его на вопросы абсолютно искренне, то он бы поклялся, что ни разу не служил ни одному богу. Так, впрочем, и было.

Шаманские знания ему нужны были для интереса да для выживания в тайге, а не чтобы просить у богов и духов что-то. Зачем что-то просить, когда всё необходимое тебе можно получить своими силами?

Пантелей ходил в лес, как он говорил, наблюдать. Наблюдать за жизнью, за её течением. Ему был понятен простой таёжный быт, и ничего сверх необходимого для этого быта из благ цивилизации ему не было нужно.

Ветер усилился вместе с ливнем. Струи дождя стали буквально ломиться в стекло, грозя, если не разбить, то выбить раму уж точно. Снаружи ещё раз что-то глухо упало. Затрещал сминаемый сухостой, невидимое в темноте дерево ухнуло о землю и, судя по слышимому треску, разломилось.

Его незримый, но по-прежнему смертоносный противник словно никак не отреагировал на случившееся, его тяжёлые шаги по-прежнему раздавались вокруг домика.

Ефиму надоело всматриваться в тёмное окно и он шагнул с кухни во вторую комнату. Половицы отозвались жалобным скрипом на его шаги. В комнате было темнее, чем в кухне — щелей с этой стороны печи не было, потому тьма тут была ровно также же, как за окном. Единственная разница была в том, что эта темнота являлась тёплой и сухой в отличие от вечного дождя за окном.

Ефим потрогал стволом карабина еле различимую кучу тряпья на своей кровати, словно там мог притаиться враг. "Врагов тут двое, и один уже внутри" — подумал он, вспоминая, как вообще согласился на эту работу.

Когда и в третьем миллионнике по эту сторону Урала не задалась его работа, он решил плюнуть на всё и уехать туда, где никто не знает его, а главное — ничего не узнает о нём. И не то, чтобы за ним тянулись какие-то страшные пригрешения — вовсе нет. Всё было предельно законно и предельно человеколюбиво. Но его проекты, его детища, одновременно радовали его и тянули вниз — если считаешь своё любимое дело несерьёзным ребячеством, то в итоге мало того, что начнёшь стесняться того, в чём ты преуспел больше других, так ещё и больше не захочешь это повторять. Хотя со всех сторон люди, если не просили сделать что-то подобное, то признавали уже сделанное классным и важным.

Начинал он свою карьеру в студенчестве в школьном театре. Он создал этот театр, когда проходил практику от университета — его наполняли идеи и образы, он многое узнал от отца, многое решил прочесть сам. Жизнь сибирских лесов, рассказы о людях оттуда, о коренных народах и их верованиях — спектакли, поставленные им произвели фурор сначала на уровне школы, а затем и города, области...

Но неуёмный голод к познаниям и тяга пробовать новое привело его ко второму его проекту, который также был связан с тем, что он лучше всего знал в этой жизни, — он сподвиг нескольких художников в его городе сделать тематическую выставку по жизни в Тайге и по мифам таёжных жителей. Выставку заметили на уровне страны, работы художников разошлись за достаточно приличные суммы, а самого Ефима в качестве эвент-менеджера приняло на работу крупное рекламное агентство. Работа закипела, можно сказать, что он даже сделал себе имя в своём городе. На этой волне он для самого себя сделал ещё одну выставку, уже с рассказами о жизни в тайге. И снова успех, выставку просят на временное размещение несколько сибирских городов. Во время работы экспозиции в этих городах административным распоряжением туда сгоняют школьников на экскурсии.

Затем его замечает рекламное агентство из Москвы и приглашает на работу. Там он делится с руководством идеей публикации книги сказаний и правдивых историй по накопленному им багажу знаний. Руководство его горячо поддерживает, естественно при условии публикации от их агентства...

Вы когда-нибудь понимали, что вам не с кем поговорить о том, что вас волнует? Оно настойчиво гложет вас, засело в душе, а высказаться некому? Именно такое ощущение медленно убивало Ефима, разливаясь вязкой чернотой внутри него. Когда он делал театр, его близкие друзья считали это просто прикольной забавой, но тематику не понимали. Они могли обсуждать спектакли, или то, как директор школы пытается внести правки в сценарий, но как только Ефим начинал говорить о сюжете, о благородном Баай-Баанае или о злом духе Харги, через пару минут он замечал, как на него никто не реагирует. Переплетения жизни персонажей спектакля, которые для Ефима были живыми и осязаемыми, как его дед и отец рассказывали, были скучны его друзьям. Для них все персонажи были картонными декорациями, элементами спектакля, как занавес или кулисы. И он перестал делиться с друзьями своими сюжетами.

Когда появилась идея первой выставки, Ефим не заметил того, что все его друзья не посчитали это событие чем-то значительным. Нет, они пришли, они помогли с организацией, как до, так и после, но для них это была всего-лишь выставка. Так несколько человек и сказало Ефиму, когда он в очередной раз стал переживать из-за того, что в организации пошло что-то не так, как он хотел.

Всего-лишь выставка...

Эти люди не хотели ничего дурного, Ефим это понимал, но в голове появилось ощущение, что эти проекты, это его рвение — это не совсем то, чем должен заниматься нормальный человек его возраста.

Затем была слава, почести, хорошая работа. Когда он сказал друзьям, что будет делать вторую выставку, ещё больше первой, он встретил непонимание — зачем, ведь он уже заработал себе имя на этом, получил хорошую должность, а теперь можно и забыть про всё это? Хороший был задел, но зачем продолжать, если есть другие проекты, нормальные?

В итоге вторую выставку он делал не с друзьями, а с коллегами.

Когда его принимали на работу в Москву, на собеседовании на вопрос о том, что побуждает уйти с предыдущей работы, Ефим ответил, что больший заработок. Говорить о том, что он хочет сбежать из города, где ему не с кем поговорить о том, что ему дорого и близко, он не стал — это сложные к пониманию субстанции, а деньги — тут всё просто. Так его и стали воспринимать, с позиции простых и понятных денежных вопросов. Тем более Ефим, как человек не самый богатый, но по-прежнему одинокий, всегда уточнял о финансовой стороне работы просто в качестве успокоения, а не обманут ли его? А сможет ли он что-то спланировать наперёд? Нет, его не обманывали и не хотели, но вот именно этот внутренний червь сомнения и дал людям понять, что Ефим — человек очень меркантильный. И это было для людей логичным, ведь каким ещё может быть тот, кто сделал такие коммерчески успешные проекты? Точнее, коммерчески успешными, как люди считали, не вдаваясь в детали.

Поначалу это Ефима забавляло, но потом начало тяготить. А похвала его начальника стала последней каплей. Он не хотел ничего дурного — наоборот была рад, что подчинённый нашёл золотую жилу, которая его сможет и прославить и озолотить. Но Ефим отчего-то не смог больше быть там, где все считают, что он занимается своими проектами ради денег.

Он вернулся в родной город, на старую работу. Но его друзья, которые с радостью восприняли его возвращение, не смогли понять причин его возврата. Сколько бы он не объяснял, для них он стал лишь чудаком, который потерял хорошую работу с перспективами ради чего-то неосязаемого. И Ефим стал ожесточаться, но делал это в первую очередь на себя.

Считая себя чудаком, делающим несерьёзные вещи, он переставал общаться с другими людьми. Он решил написать книгу, книгу о жизни его деда Пантелея, но про это уже никто из его друзей не узнал.

Его по-прежнему звали на тусовки, у него появилась даже постоянная девушка, которую уже окружающие прочили в его супруги. А потом в какой-то момент он уехал.

Это было неожиданно для окружающих, однако, как потом сам Ефим вспоминал, квартиру он продавал три месяца до отъезда, а люди поняли, что он больше не в одном городе с ними живёт, когда спустя неделю после его отъезда позвали его в гости.

Чернота одиночества и ненависти к себе разливалась внутри него. Решив бежать в Сибирь с желанием начать новую жизнь, он унёс эту черноту с собой. В Омске через месяц после устройства Ефима на работу его коллега, хорошая, умная и симпатичная девушка, объявила на весь офис, что скромный Ефим — это тот крутой организатор выставок, экспозицию которого даже к ним в городе привозили, когда она одиннадцатый класс заканчивала. Ему нравилась эта работа и эта девушка, но он ощущал, что не может отмыться — его считали крутым за его подростковые чудачества, а не за что-то серьёзное и взрослое. И он понял, что дальше так и будет. В Новосибирске и Красноярске ситуация повторилась, и так за полгода Ефим забрался далеко на восток от того города, где родился.

Совершенно случайно он наткнулся на объявление о наборе на смотрителей дальнего кордона в заповеднике. Стрелять из ружья он был обучен, про жизнь в тайге знал многое из рассказов деда и отца, потому идея показалась ему хорошей. Но наиболее заманчивым в этой идее показалось уединение, одиночество отшельника. Ефим надеялся, что он сможет найти себя именно там, где нет широкополосного интернета и коллег, воспринимающих его только как человека, интересующегося странным.

Глаза Ефима уже настолько привыкли к темноте, что он смог без боязни снести что-то из мебели или утвари подойти к окну. Неумолимый сибирский дождь по-прежнему полосовал землю, словно желая превратить её в одну сплошную топкую марь. Но даже в этом дожде без какого-либо света Ефим увидел за окном огромную фигуру, возвышающуюся в темноте двора. Глаз у фигуры не было видно, но человек знал, что они смотрят точно на него. Страха не было, было огромное желание умереть, принесённое вместе с внутренним мраком из-за Урала. Но отчего-то сейчас, когда он точно знал, что требуется для того, чтобы умереть, он не делал этого. Он чётко понимал, что для того, чтобы окончить свои дни, достаточно выстрелить сквозь окно из карабина. Его противник ворвётся в бережно оберегаемую печным пламенем избу, и тогда уже никто не сможет уйти от своей судьбы.

Но Ефим не желал сейчас стрелять из-за осознания того, что злой дух Харги вернётся снова, теперь уже к другому леснику. А тот ведь не будет даже знать, что за тварь ему противостоит.

Пантелей рассказал своему внуку о Харги после успешной охоты на медведя. Ефим, как сейчас, помнил пришедших усталых деда и отца, усталых, но радостно возбуждённых. Тогда он впервые и услышал слово Харги — именно так, с ударением на второй слог. Молодому мальчику чудилось, что от самого этого слова веет чем-то холодным и опасным.

Дед ему рассказал, что Харги — это злой дух, который вселяется в тело медведя, который очень долго живёт на земле, и потому очень сильно не любит людей. И затем такой медведь, желая навредить человеку, приходит к жилью.

Но если бы это был просто медведь, то нападал бы сразу. Но Харги коварнее. Сначала он приходит к околице наблюдать за людьми, пугать своим грозным видом любого, кто посмотрит на него. Пугать — это любимое его дело, ему нравится видеть, как люди мучаются. И мучения он выбирает отнюдь не физические — когда медведь переходит к нападению, он по-очереди убивает тех, кто человеку дорог, чтобы в самом конце предстать перед одинокой обезумевшей от горя жертвой во всей своей мощи. Даже те, кто может противостоять матёрому медведю, не может справиться с Харги. Всего две вещи могут нанести ему вред. Одна из них — огонь очага, потому в хорошо натопленную избу он и не может зайти — иногда это спасает незадачливого человека.

Следы огромного хищника Ефим увидел на мокром весеннем снегу три дня назад. Было ясно, что после обильного майского снегопада, укрывшего всю землю белым, могучий зверь вышел из чащи и стоял несколько минут у дальней ограды кордона. Видимо, он слушал лай кавказца Кучума, огромного пса, сидевшего на длинной цепи у въезда во двор кордона. Слушал и о чём-то размышлял, а потом ушёл. Ефим обнаружил эти следы уже вечером, когда, вернувшись из леса, увидел сильно возбуждённого Кучума, огрызающегося в сторону дальних сараев.

Появление медведя возле жилья — это всегда опасно для человека, особенно весной, когда только вышедшие из берлог звери злы и голодны. Ефим решил пройтись по следам, посмотреть на пришельца.

Вечерело. Цепочка гигантских следов отчётливо выделялась на мокром снегу. Радом с лесником бежал Нойон, охотничья лайка — второй пёс на кордоне, с которым Ефим обычно ходил в лес. Видно было, что медведь прошёлся по лесу, а затем развернулся и вернулся по своим же следам.

Отойдя на полчаса от кордона, Ефим уже собирался разворачиваться, как увидел на пригорке огромный силуэт медведя. Нойон сначала глухо зарычал, а затем залился лаем, однако приближаться к противнику не стал. Медведь медленно встал на задние лапы и посмотрел на тех, кто встретился ему. Ефим медленно перевесил карабин на плечо и потянулся к поясу за фальшфейром — медведя не нужно было убивать, достаточно просто отогнать. Однако в следующее мгновение тот уже встал на четыре лапы и рванул вперёд, к леснику и псу.

Полыхнул фальшфейер в человеческой руке, Нойон отскочил в сторону, пропуская противника перед собой. Не реагируя на вспышку, медведь плечом двинул Ефима так, что тот отлетел в сторону, потеряв своё огненное оружие. В глазах лесника на мгновение потемнело, а в ушах зашумело. Когда звук вернулся, он услышал сначала дикий вопль собаки, а затем, хруст костей. Приподнявшись на локте, Ефим увидел удаляющегося медведя, перешагивающего через тело собаки. Неуклюже перехватив карабин, человек выстрелил в зверя, но даже не заметил попавшей в него пули, точно также неспеша продолжил удаляться. Метров через пятнадцать он обернулся и посмотрел на поднимающегося лесника, затем снова отвернулся и зашагал прочь.

Нойона Ефим похоронил на заднем дворе уже в темноте. Голова трещала, а Кучум хмуро наблюдал за всем этим процессом. Когда лесник пошёл в дом, то обычно приветливый пёс так и остался сидеть на своём месте, глядя на свежий холмик земли.

Ночь прошла спокойно, однако утром вокруг забора кордона появилась цепочка таких же громадных медвежьих следов. Притом, что пёс всю ночь молчал, а сам Ефим спал очень плохо, но никто ничего не слышал. По спутниковому телефону связался с управлением, рассказал о появлении большого медведя, о том, что во время нападения погибла собака, а сам медведь продолжил бродить вокруг кордона. В управлении ответили, что вышлют охотников, однако в обед пошёл дождь, серый и нескончаемый, потому прилёт охотников к Ефиму отложился на более хорошую погоду.

Кучум залез в будку, хмуро рыча в сторону леса. Настроение пса насторожил Ефима — никогда ещё он не видел, чтобы животные так реагировали на опасность. Тем более, что это был не первый медведь, который приходил на кордон за время службы Кучума. Вечером пёс отказался от еды, и лесник отправился спать в смятённых чувствах под аккомпанемент нескончаемого дождя.

Ночью Ефима разбудил дикий лай Кучума и треск ломаемого дерева. Выскочив с карабином из дома, он увидел перевёрнутую собачью будку, огромного беснующегося кавказца, который издали сам был похож на медведя, и гигантского медведя над ним. Лесник дважды выстрелил, медведь лапой ударил пса, когда тот пытался челюстями достать противника. Хищник, пришедший из леса, снова не почувствовал попаданий в него, подмял огромного пса и сомкнул свои челюсти на его голове. Безумный человеческий крик смешался с оглушающим медвежьим рёвом. Ефим почти в упор разрядил обойму в хищника, но тот даже не шелохнулся. А потом совершенно спокойно развернулся и ушёл через проделанную им же дыру в заборе.

Шёл бесконечный сибирский дождь, а Ефим вспомнил историю своего деда про духа Харги, в образе гигантского медведя приходящего к людям в тайге.

За окном моросил серый весенний дождь. От леса наполз густой туман, словно погребальным саваном накрыв кордон. Из окна не было видно ничего, но Ефим чувствовал, что Харги ушёл. И человек, и монстр понимали, что никто никуда не денется с этого места. И подмога не скоро сможет прийти.

“Соль спасает от любой нечисти, поможет и здесь” — эти слова Ефим запомнил надолго. И вот сейчас он сидел за столом в комнате и засыпал соль в охотничьи патроны. Дробовик против медведя обычно бесполезен, но против злого духа… Лесник не знал, выйдет ли он победителем в этой схватке, но понимал, что иных вариантов просто нет. Если он погибнет, то Харги вернётся, вернётся, когда здесь уже будет другой человек. И у него уже не будет шансов, ведь с дробовиком, заряженным солью, на медведя не ходят. А значит сейчас Ефим должен победить, чтобы спасти кого-то другого, ему совершенно незнакомого.

Доделав свой боекомплект лесник на минуту задумался, что происходящая сейчас история могла бы стать отличным сюжетом для пьесы в его школьном театре. Могучий охотник, столкнувшийся лицом к лицу с тварью из самой чёрной глубины мрака. И естественно в ходе пьесы лучше всего будет, если герой победит, но погибнет, спасая людей от страшной опасности. Жаль, что скорее всего никто не узнает его историю.

Ефим встал из-за стола, надел патронташ, зарядил дробовик и повесил его на плечо. В другую руку взял карабин — не смотря на то, что обычные пули не действовали на Харги, с карабином человек чувствовал себя уверенней.

Он открыл дверь и вышел во двор.

Снег уже весь сошёл, от этого и от долгого дождя земля размокла, превратившись в грязь. Туман стоял густой и непроглядный, словно молоко. Дождь почти перестал идти, но вода словно бы висела в воздухе. Сделав шаг с крыльца, Ефим почувствовал, словно бы плывёт сквозь эту толщу. Туман был осязаемым, колким и холодным. Никаких звуков, кроме собственных шагов, слышно не было, словно весь мир стал лишь призрачными силуэтами в сером мороке.

Ефим по памяти дошёл до калитки, но ничего не услышал и не увидел. “Неужто ты ушёл?” — рассеянно пробомотал он, — “Да не может же такого быть…”

Сзади раздался хруст ломаемой древисины — по направлению звука лесник понял, что монстр проломил забор с другой стороны дома и сейчас несётся к нему. Человек развернулся и выстрелил на звук — глухой рык и чавканье разлетающейся грязи стремительно приближалось к нему. Затем отскочил в сторону крыльца и выстрелил второй раз. И вот на расстоянии метров трёх появился огромный чёрный силуэт. Медведь замер и медленно поднялся на задние лапы, став по-настоящему огромным. Ефим выстрелил третий раз и одним прыжком перемахнул на крыльцо, развернувшись спиной к открытой двери в дом. Харги громко зарычал, опустился на четыре лапы и бросился к крыльцу. Своим могучим плечом медведь снёс ветхую подпорку у козырька, а лапой проломил половицы. Лесник отскочил внутрь спиной вперёд, выстрелил ещё раз почти в упор, отбросил карабин и перехватил с плеча дробовик. Зверь рванул внутрь избы, но не смог из-за своих размеров пройти в дверной проём. Деревянные косяки затрещали, стены дома содрогнулись. Харги заревел, пытаясь дотянуться до жертвы, отступил на шаг и снова попытался протиснуться в двери, однако тот по-прежнему был узок для такого монстра.

Ефим сделал шаг вперёд, стремясь засунуть ствол дробовика в рот медведя, и нажал на курок. Рёв медведя обратился в жалобный крик, Харги отпрянул. Лесник сделал ещё шаг вперёд, выставляя дробовик перед собой, и снова нажал на курок. Соль попала в глаза и в нос зверя, тот ослеп и в приступе нестерпимой боли рванул вперёд, пытаясь лапой достать обидчика. Могучий удар припечатал человека к стене, длинные когти разрезали куртку, достав до тела. Медведь ударил второй лапой, буквально вбив противника спиной в деревянную стену. У Ефима перехватило дыхание, а тело разрывалось от дикой боли. Медведь вслепую попытался укусить противника, но тот из последних сил засунул ему в пасть дробовик и нажал на курок.

— Вы к кому? — дежурная медсестра подняла глаза на двух парней и девушку, стоявших у её стойки.

— Ефим Коломиец. — быстро ответила девушка, — Он в этой палате должен лежать.

— Проходите, в конце коридора. — медсестра снова опустила глаза к журналу, который заполняла, а молодые люди пошли по указанному направлению.

— Паш, а что, правда, он из дробовика медведя завалил? — девушка на ходу задала вопрос своему спутнику

— Мне кажется, не медведь это был. — тот, кого назвали Пашей, усмехнулся, — Ты вправду веришь, что медведя можно убить дробью?

— Тем более, что дроби не было в патронах. — второй парень включился в разговор.

— Всмысле? — они уже были у искомой двери, когда девушка обернулась к парням и пристально посмотрела на второго своего спутника.

— Там была соль. — тот ответил совершенно серьёзно, — Нельзя солью убить медведя.

— Зато можно убить Харги. — подключился Павел, — Ефим же рассказывал про злого духа, который приходит к людям в тайге.

— Точно. — согласилась девушка, развернулась и открыла дверь, — Ефим! Никогда не делай так больше!