Дорожное происшествие

На оживленной улице города Рабаса показался паланкин городского наместника Менеха: изящно расшитый золотыми нитями балдахин, насаженный на деревянный каркас носилок с двумя длинными шестами. Паланкин несли четверо рабов.

Балдахин частично скрывал наместника от жары, городской вони и полностью от любопытных взоров прохожих, сейчас неспешно бредущих по улице по своим надобностям. Стоял жаркий полдень и люди напоминали сонных мух, ползающих по навозной куче. Город Рабас производил именно такое впечатление. Кривой лабиринт тесных улочек с беспорядочным нагромождением зданий и кучами отбросов на окраинах. Кричащие яркими цветами тенты торговцев в нем смотрелись особенно колоритно, напоминая юношеские прыщи на лице старика.

Днем в Рабасе обычно царил сонный беспорядок, изредка прерываемый вспышками активности городской стражи, например, когда ловили очередного карманника, ночью же опасно было выходить за порог дома. Многочисленный сброд, шныряющий по подворотням, выползал на охоту, и городская стража далеко не всегда являлась на крики. Наместник Менех, пока что не мог похвастаться тем, что полностью управляет городом. Но царский налог он собирал в срок, а это было главное. Все остальное время он проводил в своем загородном поместье, в окружение слуг и наложниц. Подальше от городской грязи и нищеты.

Сейчас он как раз направлялся домой по одной из городских улиц. Впереди его паланкина шел один из его личных телохранителей — поджарый тип с лицом гиены и бамбуковой палкой в руках, которой он разгонял всех, кто попадался на пути. Позади вышагивал второй: двухметровый гигант со скучающим взглядом и руками мясника. На поясе у него висела сабля, испившая уже не мало крови. Сам же паланкин несли четверо негров-носильщиков с лоснящейся от пота кожей. И, несмотря на то, что они были в отличной физической форме, их спины прогибались под тяжестью ноши. Наместник был весьма тучным мужчиной. Кроме того, в паланкине он был не один.

Напротив него сидело существо без имени и одежды. Менех кормил его с рук виноградом. Существо было женского пола с весьма соблазнительными формами, бронзовым загаром и глазами затравленной в неволе лани. Большую часть времени они были устремлены вниз, в жесте покорности. Девушка сидела в неестественной позе, скрестив руки между ног, что Менеху особенно нравилось. У нее еще сохранился природный стыд…

Время от времени наместник тянул к ней свои толстые пальцы сжимавшие очередную виноградину. Прямо ко рту. Не прося — требуя. Наблюдал, как изгибались чувственные губы, принимая ягоду, затем ждал, пока девушка слижет с его пальцев виноградный сок.

В подобных развлечениях для него не было какой-то особой сексуальности. Скорее нечто, чем можно убить время. И заодно получить эстетическое удовольствие. Как и любой городской житель (и не бедный) он страдал от пресыщенности удовольствиями. Приходилось выдумывать что-то новое, чтобы лишний раз не хандрить.

Телохранитель шедший впереди паланкина тем временем равнодушно делал свою работу. Дубинка планомерно била по спинам и головам незадачливых прохожих, спешивших поскорее убраться с пути. Многие из них уступали дорогу заранее, провожая процессию сдержанными взглядами. Пряча низменные эмоции под маской раболепия. Этикет всех цивилизованных стран.

Тем удивительней было то, что один из прохожих как ни в чем не бывало расположился на дороге и похоже не собирался ее уступать. На вид это был простой нищий, да еще и весьма потрепанный жизнью. Декорация окружающей разрухи, через которую переступают. Но сейчас переступить через него было сложно. Носильщики и так с трудом несли груз.

Проходя мимо убогого, телохранитель даже не удостоил его удара. Вместо этого только с размаху пнул ногой, обутой в кожаную сандалию и по инерции прошел еще несколько шагов, прежде чем сообразил, что бродяга не сдвинулся.

Человек с бамбуковой палкой замер. Не от злости, скорей от удивления. Он обернулся на убогого и произнес даже с некоторой растерянностью:

— С дороги.

Нищий на это никак не отреагировал.

Лишь, после того как фраз повторилась, сопровождаемая ударом палки, он поднял на телохранителя свое морщинистое лицо. Потрескавшиеся губы кривились в беззубой улыбке. Щеки ввалились, но в глазах блестели искорки жизни.

— И не подумаю, — произнес он беззлобно.

На этот раз телохранитель рассвирепел.

Тратить время на препирательства он, разумеется, не стал, вместо этого, схватив человека за шиворот и попытавшись оттащить в сторону, но тот стал сопротивляться. Да так, что вся сцена затянулась и уже стала привлекать внимание прохожих. Второй телохранитель только оценивающе наблюдал за ней, лениво жуя какую-то гадость от чего его язык и зубы окрасились в черное. Менех, сидевший в паланкине, постучал пальцем по деревянной раме. Гигант приблизился и приоткрыл балдахин.

— Господин? — произнес он.

— Почему встали?

— Задержка на дороге, господин. Сейчас устраним.

Не спеша, с осознанием собственной силы, гигант направился к дерущимся. Собственно под дракой подразумевалось избиение несчастного бамбуковой палкой. Но это мало помогало. Тип был на редкость упорный, а его тело похоже знавало и не такие побои. Глаза первого телохранителя уже налились кровью. Но прежде чем второй достал саблю, бродяга заголосил:

— Смотрите, люди добрые! На святого человека руку поднимают!

Это, похоже, оказало кое-какое воздействие на окружающих горожан.

Святых в Рабасе высоко чтили. Да и вообще на этот счет в городе существовало множество различных табу. Но развитие событий опередил один из городских стражников. Он уже энергично продирался через толпу.

До этого он только лениво обозревал окрестности, подпирая собой стену ближайшей таверны, но теперь вынужден был вмешаться, неуклюже расталкивая прохожих коротким копьем. На его небритом лице читались следы вчерашней пьянки. Нахмуренная рожа не сулила ничего хорошего. Продравшись через прохожих, он подошел к дерущимся, которые теперь собирали вокруг себя все больше зевак.

— В чем дело? — спросил он.

— Вот, — красноречиво указал человек с палкой на бродягу. Он уже с трудом сдерживал себя.

Гигант, стоявший рядом с ним, только переводил взгляд с одного на другого, в любой момент готовый взяться за саблю. Стражник, оглядев бродягу, спросил-выплюнул:

— Кто такой?

Тот, впрочем, не стушевался и даже попытался принять законопослушный вид.

— Мое имя Серим, я торговец ладаном. Впрочем, это было давно, еще в прошлой жизни. В Рабасе у меня сейчас нет работы, но я здесь и не для этого. А сидеть на этом месте у меня есть полное право. Но я боюсь, что если начну объяснять тебе какое, ты просто не поймешь.

Стражник вопросительно посмотрел на телохранителей, но те только пожали плечами. Они сами нечего не понимали. Перехватив копье, он приставил его к горлу нищего.

— У тебя последняя попытка, любезный. И советую рассказать так, чтобы я понял, а то объяснять подробности будешь уже на небесах.

— Не спеши, добрый человек, — поднял руки нищий, — Я все объясню. Хм, значит все было примерно так. В прошлой жизни, когда я еще был торговцем, у меня было видение. Со мной говорил сам Ильхар. Во сне он сказал мне, что сидя вот на этом самом месте в городе Рабасе я смогу изменить мир. К лучшему. И я оставил все, продал лавку, чтобы выручить деньги на дорогу. Добирался сюда несколько недель по морю и суше. Каким только опасностям не подвергался. Меня и грабили и чуть не дикие звери загрызли, но я все стерпел. Ведь такая цель стоит всего. И вот я здесь, как и повелел мне Ильхар. Я верю, что он меня не оставил.

— Уже можно? — потянулся гигант к сабле.

— Погоди, — стражник взял под локоть человека с палкой и отвел в сторону, — Слушай, не нравится мне это. А вдруг он действительно святой, если получил видение от Ильхара? Это конечно не самый могущественный бог, но все же. А тут еще и пол города увидит, как мы ему башку сносим. Да и, — он понизил голос, — это будет незаконно.

— В смысле? — изогнул бровь телохранитель.

— Понимаешь, у нас в Рабасе действует закон еще с давних времен, по которому праведников и прочих святых трогать нельзя. Еще Киаксар ввел при жизни, а он был богобоязненным правителем.

— Это который уже сто лет гниет в своей гробнице?

— Да, но народ его до сих пор чтит.

Стражник выразительно посмотрел в сторону, показывая, что этот самый народ собрался уже в немалом количестве. Среди него уже постепенно начиналось брожение, пока незаметное как легкий бриз перед бурей. Но человек Менеха слишком хорошо знал, во что это может вылиться. Он колебался всего несколько секунд. Затем нехотя поплелся к паланкину.

Менех уже ждал его в нетерпении. Он процедил сквозь зубы:

— Что происходит?

— Господин, похоже, у нас возникла проблема. Перед паланкином расположился какой-то нищий и заявляет, что он святой и не будет уступать нам дорогу. А тронуть мы его не можем по закону. Народ не поймет. Я думаю, нам придется его обойти.

Менех заморгал. Он не сразу сообразил о чем речь.

— Не понял. А ну-ка повтори.

— Господин, нам придется свернуть и обойти его. Всего несколько шагов, я сейчас скажу носильщикам…

Наместник высунул руку и взял говорящего за горло. Хватка у него была на удивление цепкой. Телохранитель почувствовал, как в шею врезались перстни, по каждому на палец. В нос ударил аромат умащений и еще чего-то кислого. Это уже был запах самого Менеха.

— Ты что, Зариб, из ума выжил? Ты хочешь, чтобы Я обошел какого-то оборванца? Прогони его с дороги!

— Я бы рад, господин, но у нас действительно потом могут возникнуть проблемы. Местные слишком чтят свои законы. А вы сюда назначены недавно и если начнется мятеж…

— Это уже не твоего ума дела, — прошипел наместник, но теперь он не выглядел так уверенно.

— Ладно, — сказал он, немного подумав, — Зови сюда городского судью. Сейчас посмотрим что у них тут за законы.

Послали за судьей.

Через десять минут тот показался в толпе в сопровождение нескольких стражников. На вид: худой долговязый тип в белой мантии и лицом потомственного бюрократа. Издалека его профиль напоминал орлиный, но вблизи скорей грифий. Он коротко выслушал объяснения всех присутствующих, кроме Менеха. Затем направился к паланкину.

— Господин наместник, — произнес он.

— Да, вот и вы уважаемый. Растолкуйте мне, пожалуйста, что у вас тут за законы, по которым я не могу прогнать с дороги какого-то нищего. Это что же у вас, каждый идиот, который назовет себя святым, имеет право перечить своим господам?

На неподвижном лице судьи ничего не отразилось. Казалось, он вообще лишен эмоций. Его лысый череп на солнце сверкал как начищенный медяк.

— Все несколько сложнее, господин наместник. У нашего города богатые традиции. Сейчас он, конечно, не в лучшем состояние, но когда-то он был культурной столицей государства. И тут действовали особые законы, которые писались самими богами. Князь города получал их через откровения во время молитвы, а жрецы фиксировали.

— Послушайте, — начал раздражаться Менех, — мне нет дела до того, что нацарапал какой-то удельный князек сто лет назад на глиняной табличке.

— Обелиске.

— Не важно.

— Вы читали его? — с деланным безразличием спросил судья, но в его глазах блеснули искорки насмешки.

— Разумеется, — соврал Менех. Читать он, конечно, не умел.

Каждый раз, проезжая мимо обелиска в центре Рабаса, он испытывал двойственные чувства. С одной стороны тот демонстрировал былое величие города, а значит и нынешнюю значимость резиденции Менеха. С другой, как пережиток прошлых порядков, бросал вызов лично ему.

— Если так, — продолжал судья, — то у вас не должно быть никаких возражений. Наш город дорожит своей историей. Славной историей, господин наместник, при всем уважение к вам. И было бы неплохо, если бы вы с вашей стороны…

Он еще что-то говорил.

Менех внешне никак не выказал возмущения. Только лицо из полуобрюзгшего превратилось в жесткую каменную маску. Глаза цвета начищенного до блеска клинка неподвижно смотрели на судью.

— Вы закончили, любезный судья? А теперь послушайте меня. Советую слушать внимательно, оттого, что вы услышите, возможно, зависит ваша будущая судьба. Времена удельных князьков прошли. С тех пор как Царь всех стран, да дарует ему небо вечную жизнь и могущество, объединил земли от верхнего до нижнего морей, единственный правитель и закон — он. А я — его десница здесь, и теперь я ваш закон. С позволения Всемогущего, конечно. Любое не уважение ко мне и закону в моем лице будет приравнено к государственной измене. А вы знаете, что бывает за такие преступления.

Менех не спрашивал. Показательные казни Царя стран прокатились по всей стране, и только ребенок мог о них не слышать. Судья медлил с ответом.

С одной стороны по обычаю ему следовало тут же пасть ниц и изъявить покорность, при этом валяясь в пыли на глазах у столпившихся вокруг горожан. С другой, против этого протестовало все его внутреннее самомнение. Он был потомственным судьей. Его предки верой и правдой служили князьям города, и получали от этого немалые преференции, выстроив на них роскошные гробницы, где и покоились ныне. И судье стоило немалых усилий преодолеть отточенную за века чопорность и чувство собственной исключительности, но ниц он не пал. Вместо этого только низко поклонился, держа руки по швам.

— Я в вашей власти, господин. Если прикажете, стража расчистит вам дорогу.

— Так-то лучше, — сухо произнес Менех.

Он не стал требовать унизительных поклонов, потому что знал: унизив публично судью, он лишь сделает из него своего смертельного врага. А это ему было ни к чему, тот и так был в его власти. К тому же теперь, избавив судью от позора, он держал его за задницу. Теперь тот сделает все, что от него потребуют.

— Ладно уж, на этот раз я буду милостив и сделаю исключение.

Очередная подачка толпе с барского стола.

— Значит, по вашим законам, — продолжал Менех, — я не могу его прогнать. Но встать-то на минуту и пропустить меня он может? Так сказать, сделать одолжение… — протянул он ядовито.

— Хм, полагаю что да.

Судья отошел и перекинулся парой слов с телохранителями и бродягой. Затем вернулся с невеселым выражением лица.

— Он отказался встать, господин наместник. Говорит, что в этом, понимаете ли, вся суть.

— Идиотизм, — раздраженно фыркнул Менех, — Его святость, похоже, заменила ему разум. Да и совесть заодно. А кстати, где доказательства, что он святой?

— Доказательства? — удивился судья, — Вы что, хотите провести расследование?

— Почему нет.

— Но это займет несколько дней!

— Проклятье, — раздраженно произнес Менех, — избавьте меня от вашей профессиональной волокиты. Мы проведем божий суд и спросим оракула. Пусть боги сами скажут святой этот нищий или нет.

— Как угодно, — пожал плечами судья. — Если вы готовы рискнуть…

— Я уверен в результате, — отрезал Менех.

Он не сомневался в оракуле в свою пользу. Храм Ильхара еще месяц назад сжег Царь стран, когда брал какой-то захудалый городишко, и бог этого убогого теперь вряд ли ему поможет. Только сейчас Менех вспомнил это. В Рабасе об этом еще никто не знал.

— Я прикажу принести ложе со священным животным, — поклонился судья.

— Поторапливайтесь, а то мне уже все это начинает надоедать.

Менех неподвижно сидел в паланкине, постукивая пальцем по деревянной рее. Он уже порядком утомился, под балдахином царила жуткая духота. Девушка напротив него давно спала, глубоким сном младенца, опустив голову на грудь. Водопад волос обрамлял соски и хрупкие плечи. Менех какое-то время рассматривал ее, затем достал платок и промокнул лоб.

Из-под полуопущенных век он с презрением оглядел столпившихся на расстояние нескольких метров от паланкина горожан. Бесконечный хоровод разномастных рож, мелькавший размытыми пятнами, словно стадо баранов в предрассветной дымке. Гул толпы (теперь уже отчетливо слышимый) напоминал жужжание пчелиного роя в знойный день. Он был одновременно и монотонный и угрожающий, как будто народ, собравшись вот так в одном месте, уже чувствовал себя уверенней. По крайней мере, так оно казалось Менеху.

Нищий (или святой?) все так же сидел на своем месте, углубившись в какие-то внутренние самосозерцания с отрешенным выражением лица. Телохранитель-гигант, стоя рядом с ним, поигрывал саблей и периодически сплевывал на землю. Второй телохранитель нервно прохаживался взад-вперед.

Наконец, на дальнем конце толпы послышались благоговейные возгласы — это несли священное животное. Им был откормленный под завязку бабуин. Он — с цветочными гирляндами на шее — сидел на ложе, которое аккуратно несли два храмовых жреца. По обеим сторонам от него громоздились свежие фрукты: бананы, персики, финики. Но бабуин, казалось, не проявлял к ним особого интереса.

Когда ложе положили рядом с паланкином, судья вопросительно посмотрел на Менеха. Тот жестом дал команду начинать.

Ритуал вопрошения, который затем последовал, вызвал у наместника даже не смех, скорей глухое раздражение. Он не мог понять, как во все это можно всерьез верить. Священное животное, которое якобы ближе к богам, чем люди за счет своей природной непорочности. Уродливые древние божки, выставленные тут же — пузатые идолы с длинными клыками и выпученными глазами. Длинный, сдобренный непонятными анахронизмами вопрос-молитва жреца, который сам, дай бог, понимал половину из того, что он цитировал из древних книг.

Другое дело божественный образ Царя стран, который сам по себе олицетворял и силу и могущество и как высшая сила карает неверных и воздает праведным. Разве не будь он сам живым воплощением бога, смог бы он свершить все то, что свершил?

Создать империю на месте лоскутного одеяла дряхлых княжеств, погрязших в собственной косности и смутах. Вдохнуть в нее новую жизнь массовыми стройками и новой верой. Придать цель всему этому разношерстному людскому месиву. Менех не понимал, как этого можно не видеть. Но ничего, он еще объяснит все это доходчиво. Для того собственно он сюда и назначен.

Тем временем один из жрецов закончил свою тираду и внимательно посмотрел на бабуина. Толпа тоже притихла. Все ждали "знаков". Бабуин естественно не мог говорить, поэтому боги выражали через него свою волю в жестах и поведении зверя, которые в свою очередь истолковывались жрецами. Но несколько минут не происходило абсолютно ничего.

Обезьяна все так же сидела на ложе, оглядывая остальных бессмысленным взглядом плоской морды. Рядом с ее головой кружила муха. Хвост лениво вертелся взад-вперед.

Наконец, она сделал хоть что-то: указательным пальцем бабуин поковырялся в носу, после чего обсосал его и полез в кучу фиников. Оба храмовых жреца начали что-то обсуждать.

Менех следил за ними с тревогой. Он только сейчас стал осознавать, чем все это может кончиться. И к своему ужасу понял, что сам себя загнал в ловушку.

Он-то наивный надеялся на высшие силы. На волю бога. Или, как в данном случае, на ее отсутствие. Но тут, похоже, поклонялись не богам, а собственным суевериям, за века самобытности накопившимся в таком количестве, что никто уже не различал, что из них имеет хоть какой-то смысл, а что нет.

Когда жрецы объявили изречение оракула, было уже слишком поздно. Вердикт прозвучал ударом гонга в царившей вокруг тишине. Боги действительно признали святым нищего. Или, по крайней мере, кем-то в этом роде. Наместник не разбирался в их градации. В Рабасе были святые на все случаи жизни и любой вкус.

На этот раз назвали какое-то мудреное имя, но его оказалось достаточно, чтобы вогнать толпу в благоговейный страх. И Менех теперь вынужден был по закону подчиниться и обойти оборванца. Для него, конечно, это было совершенно не возможно.

Не то чтобы он так уж хотел проявить уважение к Рабасу, когда соглашался сделать исключение. Просто нужно было зарабатывать авторитет в городе. И не только силой. Но и уступать — означало показать слабину и дать лишний повод черни к неповиновению. Менех, как царская десница, не мог позволить себе такого. Этот убогий бродяга посмел заслонить дорогу и раз его нельзя прогнать с пути, надо пройти прямо по нему.

Наместник сам не понял, как ему пришла в голову эта идея, но она показалась одновременно и символичной и спасительной. Все равно, что убить двух змей одним камнем. Менех подозвал к себе телохранителей и отдал им необходимые распоряжения. Носильщики подняли паланкин и понесли его прежним путем.

Когда они приблизились к святому, телохранители стоявшие по обе стороны от него, уже держали его за руки. Ноги двоих носильщиков со всем весом прошлись прямо по его груди.

Основательно оттоптав ее, носильщики направились дальше. Толпа, павшая до того ниц после изречения оракула, зароптала.

Из ее недр послышались гневные крики и злобные комментарии. Часть людей стихийно подалась вперед. В паланкин с разных сторон полетели гнилые фрукты, что привело Менеха в настоящее бешенство. И в тот же момент как по команде стража стала оттеснять наиболее ретивых копьями. В нескольких местах завязались потасовки.

Все еще пунцовый от злости наместник, сжав зубы, ждал, чем все это кончится. Его паланкин медленно двигался к городским воротам, от которых дорога вела к поместьям знати. Там было спасительное убежище. Но до него еще нужно было добраться. И добраться, сохраняя прежнюю чинность. Позволить себе бегство Менех никак не мог.

Лишь оказавшись за ворота, он решился украдкой посмотреть назад, прильнув влажным лицом к узкой щели балдахина. По его лбу скатилась не одна капля пота прежде, чем он разглядел то, что творилось в городе. Там, далеко позади в знойном мареве стража в сверкавших на солнце шлемах разгоняла последних зевак.

Наместник Менех стоял в спальне своего поместья и смотрел на город. Из окна на него открывался неплохой вид. Поместье располагалось на холме, поэтому город хорошо просматривался. За последнее время наместник успел уже изучить все его детали: зубчатые крепостные стены с башнями через каждые сто метров, рваные зигзаги улочек, словно швы хирурга после длительной попойки, древний как горы, уходящий в небо на несколько ярусов зиккурат.

Тем не менее, сейчас все внимание Менеха было приковано лишь к одному месту. На дороге, по которой он ехал днем скапливались люди. Наступили сумерки, и они были видны только как черные точки, напоминая муравьев в трещине стенной кладке. У Менеха в душе зашевелилось нехорошее предчувствие, но он пока решил занять выжидательную позицию. К следующему утру так или иначе все должно было решиться. Как обычно. Толпа продрогнет на ночном холоде и рассосется сама.

Наместник пододвинул к себе плетеное кресло и устроился в нем всем своим объемистым задом. Деревянные ножки в виде львиных лап жалобно скрипнули. Тянулись часы, и Менех поглядывал то в окно, то на стеклянную клепсидру на полке, отмерявшую минуты с беспристрастностью маятника, но народ не спешил расходиться. Наместник, как ему показалось, только на секунду прикрыл глаза.

А когда открыл их, было уже раннее утро. Предрассветные лучи расцвечивали небо розовым. Менех посмотрел в окно и сжал зубы. Теперь на дороге сидел уже не только святой. Теперь там сидела чуть ли не четверть горожан.

Все еще не веря своим глазам, он встал и широко открыл ставни. В спальню ворвался свежий ветер, сдув со стола пергамент с царским указом. Пальцы Менеха судорожно сжали карниз окна.

— Это бунт, господин, — послышался у двери голос Зариба.

Менех не услышал, как тот вошел.

— Сам знаю, — ответил он больше самому себе, затем повернулся. — Ты знаешь что делать.

Зариб молча поклонился и вышел.

Ларс Одноглазый, в прошлой жизни гончар в Рабасе, остановился на дороге и в последний раз взглянул на родной город. Над массивными городскими стенами змеились грязно-серые нити пожаров. Кое-где все еще слышались крики, но зычный голос судьи перекрикивал их всех. Стоя на городской площади, он зачитывал приговор.

Туда же уже начинали слетаться стервятники, кружа в воздухе подобно гигантскому водовороту. На площади спешно возводились виселицы, и Ларс хорошо помнил тех, кому предстояло на них отправиться, хотя до вчерашней ночи он практически ни с кем из них не был знаком.

Подобно немногочисленным счастливчикам ему удалось ускользнуть во время облавы городской стражи, но путь назад теперь был заказан. Ларс не сильно из-за этого сокрушался. У него теперь была цель в жизни, и обязательно будут последователи. То, что произошло в одном городе империи, должно стать примером и для других.