Идущий

Холодная осень. За окном внезапный зимний дождь. Мёрзлые капли блестят под светом фонарей, падают на тёмные дорожки льдинками.

Филипп малость разомлел в тёплом автобусе. Рабочий день был трудным, и глаза сами собой слипаются, но дремать нельзя, ехать всего три остановки.

«Ух, ты», — мгновенно взбодрился от неожиданности. Недалеко от него, на центральной площадке автобуса, прямо в воздухе, перед лицом обычного парня возник диковинный шар. Размером с футбольный мяч, а граница слегка переливается и колышется, как мыльный пузырь. За радужной оболочкой — целый мир, живой, яркий, пищит и дышит. Какие-то диковинные джунгли в миниатюре, а в центре на примятой траве отдыхает крупный смолисто-чёрный жук. Глазища блестят, жвалами шевелит.

— Приветствую, Кат, — выдал жук бодрым человеческим голосом.

— Приветствую, Бок, но ты не вовремя, — тихо, почти шёпотом, ответил парень.

Миниатюрная девушка, что стояла к необычному пассажиру ближе всех, удивлённо вскинулась и резко отпрянула на полшага назад, что-то невразумительно пискнула.

Разрядил обстановку будничный выкрик кондуктора:

— Передняя площадка! Оплачиваем за проезд!

Кондуктор загадочного явления вообще не заметил, он стоял к новоявленному чуду спиной. Но те, кто оказался ближе, конечно, всё видели. Несколько заворожённых взглядов впились в парня и его шар.

— Опять работа? Нашёл его? — не убавил голоса жук-Бок и пошевелил длинными усами, которые покачивались как антенны и норовили выйдти за пределы шара-пузыря.

— А ты опять в игре? Нет, не нашёл. Не видишь, общественный, как его, автобус. Если ничего срочного, потом свяжемся.

— А чего? Вроде двадцать первый век у тебя, раз автобус, народ адекватный...

— Да ну тебя, — буркнул парень.

Шар с жуком тихо лопнул, словно действительно был мыльным пузырём, а парень, ни на кого не глядя, двинулся к выходу.

Автобус, поскрипывая притормозил и выплюнул прибывших на остановке, в том числе и того, удивившего всех парня. «Дела...»— выдохнул Филипп. Он встретился взглядом с таким же остолбеневшим пассажиром напротив и поспешно отвернулся к окну. — «И что?.. Парень как парень. Ну подумаешь, мыльный пузырь вместо телефона. Может, где-нибудь в Японии уже давно такие выпускают? Бред...»— подумал и удивился меланхолично-отстранённому выражению собственного лица, отразившемуся на тёмном стекле окна.

Когда Филипп тоже вышел из автобуса, то пошёл не в сторону дома, а к большому продуктовому магазину. «Чего там Машка просила купить: хлеба, молока... Чего-то ещё. Ладно, лучше из магазина позвоню, а то опять перепутаю».

Воздух от ледяного дождя сделался ещё холоднее, ветер так и норовил нырнуть за шиворот. Филипп зябко поёжился и застегнулся плотнее, но всё равно замедлился. Стремительно пришедшая зима очаровала не только блеском льдинок, но и невероятной свежестью, захотелось дышать ею.

Внезапно идиллия нарушилась. Мир перед глазами дёрнулся и резко изменился, словно он не настоящий, а всего лишь смена кадров в фильме. Ледяная крупа исчезла, снова чёрный голый асфальт под ногами, но просветлело, будто время скакнуло назад. Филипп остановился и вгляделся в дом справа. «Странно,— подумал, — разве он был такой? Приземистый стал, будто этажи урезали. А лепнина эта над окнами разве тут была?»

Чтобы немедленно рассеять идиотское наваждение, он почти бегом рванул вперёд, в сторону перекрёстка перед магазином. «Бред! Сейчас... сейчас начнутся нормальные дома, сейчас будет магазин». Он даже замычал и замотал головой, надеясь таким примитивным способом избавиться от странной иллюзии.

У перекрёстка родной город как будто вернулся — Обломаевск, но вокруг засновали совершенно не обломаевские люди. Вот проплыла встречная дама с ребёнком. Её вызывающе-огненная шевелюра — ладно, такая же нелепая на пацанёнке — ну, допустим. Но ярко-фиолетово вразлёт подведённые брови у обоих — это где же вы в Обломаевске такое видели?

Едва не задев плечом, Филиппа обогнула другая не менее странная девица. В лиловых ботинках, лиловых колготках, в жёлтом лакированном плаще. Вот за ярким жёлтым пятном он и потащился, как заарканенный.

«Город мой, город точно мой», — включились какие-то отстранённые, словно не его мысли. — «Сейчас всё наладится. Просто зайду в магазин, куплю хлеба, молока и домой к Машке».

— Рга-рга-рга, — затарахтело внезапное под ногами, это откуда ни возьмись вынырнула двухголовая собачонка и, не обращая совершенно никакого внимания на остальных прохожих, принялась облаивать исключительно Филиппа. Она то отскакивала, то едва ли не утыкалась носом в ноги, словно приноравливалась укусить, но при этом бодренько повиливала хвостом и отставать явно не собиралась. Почти белая, с небольшими рыжеватыми вкраплениями на боках, в меру лохматая.

«Двухголовая», — почему-то совсем не удивился Филипп.

— Брысь, — цыкнул вслух на брехунью.

Собака, хоть и невероятная при двух головах, совсем не испугала его. Было видно, что пустолайка, сразу не решилась, значит не укусит. Да и мелковата, пусть и в две пасти.

— Пошла вон! Чего пристала? — прошипел он уже беззлобно. Раздражаться сделалось неловко. Лица прохожих вокруг изменились. Их как будто осчастливил лай уродицы. Улыбки еле сдерживают, не останавливаются и на Филиппа не смотрят, а светятся в вечернем сумраке тихой радостью и яркими бровями, у всех подведёнными.

«Надо же, разодеты и разукрашены, как клоуны, идут по моему городу, как у себя дома, да ещё и радуются»,— возмутился Филипп. Он внезапно ощутил усталость, такую ровно сутки не спал. — «Машка, — вдруг подтянулась тоскливая мысль, — ты ведь дома, Машенька? Ты меня ждёшь?» Но развернуться и пойти домой отчего-то сделалось невероятно страшно. Филипп отступил с дорожки на узкую полосу газона и опустился на корточки, прислоняясь к стволу ближнего молодого клёна.

Двухголовая перестала тявкать, но убегать, похоже, всё равно не собиралась. Она широко зевнула правой пастью и высунула розовые языки из обеих. Громко задышала, щуплые бока принялись вздыматься, словно собака только что совершила славную пробежку, ну, или важную какую миссию исполнила.

— Ну, чего тебе от меня надо? Ты чья? — почти взмолился на неё Филипп. — Я домой хочу, — прошептал едва слышно.

— Р-рва, — сдвоено рыкнула двухголовая, подступила ближе и легла у ног, глядя четырьмя блестящими шоколадными глазами почти по-дружески, словно своя.

— Отдай Чару! — к Филиппу подбежал мальчишка лет десяти. В ультрамариновых штанах, с такими же, как и у всех проходящих мимо, широко подведёнными бровями. Взгляд сердитый, исподлобья, скулы напряжены, кулачки остро топорщат карманы брюк.

— Твоя? — облегчённо выдохнул Филипп. — Забирай.

— Просто так не могу. Видишь, тебя выбрала? Ты что, не слышишь её что ли? — мальчишка шмыгнул носом.

— Как выбрала? Зачем?

— Ещё и не слышишь, — презрительно сплюнул парнишка. — Странный ты. И почему тебя выбрала? — он прислонился к соседнему клёну, но рук из карманов так и не достал. Уставился с тоскливой безнадёжностью в газонную траву.

— Да объясни толком, что ей от меня надо? — взвился Филипп.

— А я знаю? Чара перестала со мной разговаривать. Как я согласился вчера с отцом, что одну голову надо убирать, так и перестала. А утром вот ещё и сбежала.

— Зачем убирать?

— Ясно зачем. Настоящая говорунья одной головой думает. Вторая у неё бестолковая, отвлекает только и мешает.

— А что значит говорунья, по-человечьи разговаривает?

— Ты с Луны свалился? — мальчишка вконец расстроился и скорчил презрительную рожицу. Он отпрянул от дерева и принялся нервно расковыривать тупым ботинком яму среди газонной травы. — Чё, никогда говорунов не видел? Конечно, мысленно, и то, в основном, картинками.

— А зачем? — Филиппа странный разговор не забавлял, а всё больше раздражал.

— Ну, ты тупой! — мальчишка был тоже от Филиппа явно не в восторге. — В инете почитай. Говоруны предчувствуют, предугадывают будущее, оберегают хозяина.

— О-о.. будущее? Не больше и не меньше? — хмыкнул Филипп. — Вот и забирай своё чудо и наслаждайся. А мне домой пора.

— Издеваешься?! Я не могу забрать, — на глаза мальчишки вдруг навернулись слёзы, и голосок пронзительно запищал. — Говоруны только добровольно разговаривают. Чара тебя выбрала, понимаешь?

— Да пошли вы! Не до вас мне. Мне домой...

Филипп попятился от навязчивой парочки, от взгляда собачьего доверчиво-шоколадного, от намалёванных мальчишечьих бровей. Кто они для него? Зачем? Споткнулся и полетел через бордюр на асфальт. Мир дрогнул. Земля встретила Филиппа жёстко: больно ударился плечом, тело расплылось безвольным блином. Несколько секунд ушло на то, чтобы вернуть над ним контроль и подняться.

«Приплыли...»— слабо всколыхнулось в гудящей от сотрясения голове. И тут он увидел, что опять всё поменялось. И мальчишка, и собака исчезли. Вокруг совершенно просветлело, словно наступило утро. Филипп стоит, держась за перилла на широком и длинном мосту над пропастью. Вцепился в ограждение крепко. Чувства смешались. Красотища завораживает, но одновременно и страх охватывает оцепенением.

Ни поздней осени, ни зимнего дождя в помине нет, скорее лето вокруг. Крутые гористые склоны с обеих сторон пропасти утопают в густой зелени, дна меж ними почти не видно. Лёгкий предрассветный туман внизу. А тут, выше, сухо и тепло, и торжественность, потрясающая в тишине.

Филипп расстегнул куртку. Оторвался от высоких металлических перил, огляделся. Слева стоит будка с пёстрой витриной. Может, торговый ларёк? Справа, в десяти метрах, бледный паренёк в странном чёрном блестящем комбинезоне, словно актёр из фантастического фильма вышел проветриться. Прижался вплотную к ограждению, тоже красотой любуется.

Но неожиданно малахольный этот начал взбираться по завиткам перил, как по ступенькам.

— Эй, ты чего?! — закричал Филипп.

В два прыжка он очутился рядом и ухватил паренька за скользкий комбинезон.

— Отстань, ходунок, не лезь, — прорычал тот и попытался взбираться дальше, но от цепкого Филиппа не так-то просто отделаться.

— Ходунок? Это я ходунок? — Филипп в тёплой куртке быстро вспотел, но упорно продолжал тянуть парня вниз.

— Бесполезно всё. Меня уволили сегодня. Лута бросит меня, понимаешь?! — бедолага заскулил тонким голосом, но неожиданно сдался и скользнул с перил обратно на мост.

Бледный смотрел с требовательной тоской, словно искал надежду, почти как та двухголовая собака.

— Она приедет вечером, а её домой не пустят даже вещи забрать. Я не оплатил аренду квартиры за сегодня. Уволили меня, понимаешь, без предупреждения, без объяснения причин. Лута уйдёт от меня!

— Да почему уйдёт?! — Филипп нелепо дёрнул парня за комбинезон в районе талии, там, где удерживал всё это время, но почувствовал неловкость ситуации и отпустил. — Из-за неё в пропасть? Из-за Луты? Девушка? Почему бросит-то?

— Да. Бросит. Я не смогу больше оплачивать за квартиру. И.. она приедет, а меня нет, и в квартиру не пустят...

Глаза парня блеснули отчаянием, и он снова потянулся к ограждению.

— Да погоди ты в пропасть сигать! — разозлился Филипп. — Позвонить, предупредить девушку не пробовал?

— Позвонить?! — изумление вспыхнуло столь явное, что парень остановился и даже несколько отпрянул от перил. — Как это, позвонить?

— Просто, позвонить. У тебя, что, телефона нет?

— Есть. Но как же... она в сетку уже вплелась и на тренировке...

— В какую сетку?

— Виртуальная всепланетарная информационная сеть.

— А отвлечься на минуту она не может? Вы что, просто так по телефону не разговариваете?

«Что за тупость», — вскипел внутренне Филипп.

— Не может, слишком много контактов в сетке оборвётся. А разговариваем мы дома вечером, у нас почти час общий после ужина.

— Да ёж ты мой! Почему сейчас-то нельзя? Телефон тебе зачем, вообще?

— Так помимо сетки и, если в экстренном случае... — промямлил незадачливый самоубийца.

— Так это и есть экстренный случай, дурень. Звони! — у Филиппа аж лицо перекосило от злости.

— Ей придётся выйти из сетки, возможно, остановить тренировку, она явно разозлится... а потом...

— Звони! — заорал Филипп.

— Всё равно бросит, — заскулил тоньше прежнего парень.

— Звони.

Недотёпа обречённо сник, но выудил откуда-то из складок на груди вполне обычный мобильник. И тот почти мгновенно выдал приятным женским голосом:

— Что случилось, Тан?

— Меня уволили, и я не заплатил за аренду квартиры сегодня, — парень выпалил это почти спокойным голосом, но посерел лицом и, как будто, даже перестал дышать.

В наступившей тишине Филипп различил лишь мерный шорох, исходящий из телефона. Шорох постепенно усиливался, а потом вдруг резко оборвался.

— Хорошо, Тан, что ты позвонил, — сказал приятный голос. — Давай не будем сейчас разбираться. Я просто заплачу аренду сама, хорошо? А что делать дальше обсудим вечером дома. И ты держись там. А у меня, прости...

— Да-да, график, я понимаю. Согласен, всё нормально, до вечера, Луточка.

Телефон исчез в чёрных складках комбинезона так же внезапно, как и появился. Парень порозовел лицом, засопел радостно:

— Ты слышал, ходунок? Нет, ты слышал? Она не разозлилась. Она даже тренажёр остановила! Она, кажется, не бросит меня сегодня. Я позвонил. Ну ты даёшь, ходунок, я позвонил!

— Стоп. А теперь нормально мне объясни: почему ходунок?

Парня по имени Тан прямо-таки распирало счастье от простецкого телефонного разговора, но он сквозь идиотскую улыбку и радостные всплески рук всё же ответил:

— Так ясно же, ты с другой Земли сюда ходунок. То есть, Идущий по граням, если называть правильно.

— Идущий? По граням?.. Из чего ясно, что Идущий? По каким граням?

— Свалился из ниоткуда, одежда странная, ясно — Идущий.

— Почему Идущий? Кто определил, что Идущий? Куда иду?

Филипп ощутил, как натянулась кожа на скулах, ему захотелось снова схватить парня и тряхануть как следует. Тан, очевидно, почувствовал это и быстро сделался серьёзным:

— Так каждый школьник у нас на Серединной Земле об Идущих знает. А ты совсем из дремучей окраины, не понимаешь? — подозрительно сощурился он.

— Серединная Земля? — у Филиппа похолодело внутри. — А где моя? Говори, что знаешь.

— Ну, не так уж много, — виновато скуксился Тан — Ты моему миру не сильно удивился, значит, воспринимаешь свой четырёхмерно так?

— Ну, наверно...

— Нет, ты мне точно скажи. Четырёхмерный у тебя мир?

— Трёх. Плюс ещё влияние времени, кажется...

— Окей, — Тан по-важнецки надул щёки, ответ ему понравился. — Твой мир четырёхмерный, четырёхгранный, в системе параллельных миров — куб. Он самый примитивный в своём развитии. Бывают шестигранные, например, как моя Серединная. Есть ещё более развитые — октаэдры, и, бог его знает, ещё какие. Но ты не расстраивайся. Наши умники считают, что любой из миров может усложниться в саморазвитии. Может, даже для этого и появляются Идущие, как ты. Кроме того, как раз из примитивных миров Идущих больше всего. Наши и рады бы попутешествовать, изнутри изучить хотя бы ближние миры. Да вот беда, Идущих из Серединной практически не случается, а таких, чтобы вернулись домой вообще единицы.

— Погоди, — прервал Филипп, но от волнения не смог задать вопрос сразу.

Он почувствовал слабость в коленях. Нервно дёрнулся правый глаз, теперь, кажется, не Тан, а Филипп выглядел полным идиотом.

— Домой можно вернуться?

— Теоретически да. Но подумай сам, тебе такая способность выпала, не всякому дано. Создатель или мироздание, уж не знаю, кто там... позволили тебе настроиться на особенную грань, связующую миры, вот тебя и понесло. Неужели не интересно заглянуть: что там дальше, в других параллелях?

— Куда понесло, какие параллели?

— А это, брат, я не знаю. Есть, конечно, теории. Например, некоторые из наших больших умов считают, что у Идущих особая миссия — укреплять связующие грани. Вы не просто умеете скользить по ним, но имеете при этом какой-то собственный смысл и путь. Возможно, ищете тот самый особенный мир, куда вы можете что-то привнести, изменить или получить какие-то знания там. Ну, или скромнее, помочь где-то конкретным людям. Вот меня же ты спас.

— Тебя... Но почему я? Почему понесло именно меня?

— А это надо искать причину в тебе, в твоём мире, — Тан, опять непонятно откуда, вытащил нечто похожее на шоколадный батончик, сдёрнул обёртку и без всякого стеснения принялся жевать.

Филипп аж слюну сглотнул, вспомнив, что шут его знает, сколько уже времени не ел.

— Упс, — спохватился умник, — ты же, наверно, тоже голоден? — он дёрнул Филиппа за рукав, увлекая в сторону цветной будки слева. — И потом, если тут ты своё дело сделал, меня спас, тебя же в любую секунду может грань затянуть. И ещё неизвестно, какая там будет Земля. И будет ли нормальная еда.

Кода они подошли к будке Тан приложил к едва приметной выемке ладонь, и из открывшегося окошка, как из рога изобилия, посыпались незнакомые обёртки.

— Бери, бери, — подмигнул Тан, — на эту фигню у меня ещё бонусы есть.

Филипп принялся рассовывать свёртки по карманам, а что не впихнулось загребать в охапку.

— Почему еды не будет?

И тут началось.

— Так, чем больше у параллели граней, чем сложнее мир, тем сильнее он отли...

Слова Тана быстро заглохли и сменились монотонным гулом. Мир помутнел и закрутился перед глазами, превращаясь в радужные мазки. Земля исчезла из-под ног. Тело Филиппа стало лёгким, как пух и его некто сильно, но безболезненно дёрнул, протаскивая сквозь мельтешащее нечто, как сквозь игольное ушко.

Приземлился, как будто с табурета спрыгнул. Перед глазами ясный день, солнце в окошке, комната, почти пустая, светлая. Кресло перед низким столиком, на которое Филипп, не раздумывая, плюхнулся. В таком же кресле напротив парень из автобуса, тот самый, который чудил с шаром-пузырём.

— Приветствую! Наконец я тебя выудил, Идущий по граням.

Вероятный хозяин квартиры деловито щурится. Держится в кресле подтянуто прямо, одет официально, даже с лоском, в солидный серый костюм и выглядит старше, чем в автобусе. Только Филиппа его важный вид не впечатляет, слишком взгляд неискренний, изучающе-циничный.

— Не спрашиваешь, почему Идущий. Значит, в Серединном побывал, объяснили? Про миры тоже?

Филипп не спешит отвечать. Расслабил руки и вывалил гору цветных свёртков с продуктами на журнальный столик перед собой.

— Параллельные миры. Шестигранники, вроде.

— Вроде, — передразнил незнакомец. — Где шестигранники, а где и больше. И не параллельные, а встроенные. Рад приветствовать тебя на Центральной шестигранной Земле, Филипп. Меня зовут Кат, я теперь твой консультант и куратор в путешествиях по мирам.

Филипп удивился, когда надменный Кат произнёс его имя, но попытался это скрыть и ответил язвительно в тон хозяину:

— А чем, простите, Центральная от Серединной отличается?

— А вот их научными заблуждениями и непомерным самомнением и отличается, — презрительно фыркнул Кат. — параллельные у них…

— А ваши встроенные это как?

— А это как в матрёшке, друг, простейший мир внутри более сложного.

— Это как же, целый мир внутри чужого варится? Как паразит что ли?

— Чудак человек, думаешь, если ты сам по себе самостоятельная личность, то атомы и молекулы в тебе — паразиты, не могут жить по собственным законам?

— Ну ладно, ладно, — примирительно сдался Филипп. — А если ты такой умный, то, наверно, и домой меня вернуть можешь?

— Торопишься к Маше?

«Ты и про Машу знаешь? Откуда?»— Филипп едва сдержал вопрос.

— Можешь отправить меня домой?

— Нет, прямо сейчас не могу, — Кат как будто немного смутился и убежал взглядом вначале к носкам своих безупречно начищенных ботинок, а потом к свёрткам еды на журнальном столике. — Но мы работаем над этим. И моя ментальная связь с тобой должна для этого укрепиться, и мы чётко должны уловить, какими гранями ты ходишь.

— И я что-то должен для тебя сделать, верно?

На душе у Филиппа сделалось совсем погано, но он по-прежнему пытался не показать эмоций.

— Да, — Кат насупился, по его физиономии прямо читалось, как он тщательно подбирает слова, — но только то, что тебе будет совсем нетрудно. Ты можешь здорово помочь человечеству продвинуться в деле изучения миров. Это благородное дело. А мы, в свою очередь, сделаем всё, чтобы ты смог потом вернуться к Маше.

— Какому человечеству? Это не моя Земля. И откуда я знаю, может в твоих силах вернуть меня домой прямо сейчас, но вы тут, умненькие, решили использовать меня, поиграть в кошки-мышки?

— Да нет же, — Кат ответил поспешно и запоздало смягчил тон, — я тогда смог попасть на Землю только потому, что мы нашли тебя, Идущего по граням. У тебя довольно сильный потенциал и аура идущего… — на этих словах Кат снова несколько стушевался, будто ляпнул лишнего, и заговорил ещё пафоснее. — А чтобы вернуть тебя обратно домой, нужно время, тонкие настройки, усилия сотен людей.

— Короче, ты не знаешь когда? — перебил Филипп.

— Мы такое проделывали, — Кат снова смотрел прямо и довольно уверенно. — Но, да, не знаю когда точно. Зато у тебя есть выбор сейчас: на некоторое время я могу оградить тебя от воздействия граней и удерживать тут. Осмотришься, познакомишься с моим миром? Или сразу пойдёшь путешествуешь? Ты поможешь нам изучать грани?

— Спасибо. Пойду, пожалуй. Что надо делать?

— Понимаешь, — довольно засиял новоявленный куратор, — мы более-менее знаем о ближних, элементарных мирах, и то, благодаря немногим Идущим, как ты. А есть ведь ещё дальние, и никто не знает, сколько там граней. Представляешь, каков может быть уровень интеллекта тамошних людей, какие можно добыть знания? Нам бы хоть одним глазком заглянуть туда с твоей помощью.

— Ближе к делу.

Филипп вдруг передумал скрывать эмоции, он устало ссутулился, взял со стола первый попавшийся свёрток и зашуршал обёрткой. Кивком головы предложил и Кату угощаться, но тот только поморщился и затараторил дальше:

— Ты попробуй мысленно настроиться на меня, не отторгай. Я вначале не пойду с тобой, это сложно. Мы постараемся пока удерживать тебя в пределах ближайших миров, чтобы не сильно отличались от наших. Чтобы мы могли тебя выдернуть, в случае чего.

Нечто, похожее на шоколадную вафлю, оказалось вкусным, нашлась среди кучи обёрток и коробочка с соком.

— А в дальние, значит, нельзя? — шепелявя набитым ртом, спросил Филипп.

— В дальние и не сможешь, — уклончиво протянул Кат. — Да и не думаю, что тебя, уж извини, уроженца самого примитивного мира притянет к чему-то очень сложному.

— М-ы-ы, — попытался обидеться Филипп. Он дожевал вафлю. Кое как примостил ещё одну такую же в переполненный карман куртки. — Договорились, давай отправляй.

— Уверен? — приосанился в кресле Кат. — Обещаешь, что не станешь сам рваться куда не надо и не будешь сопротивляться, когда почувствуешь, что я тяну обратно?

— Обещаешь, что вернёшь к Маше? — рыкнул ему в тон Филипп. — Отправляй.

Пространство крутанулось вновь. Успел только подумать: «Не рваться? А что значит — куда не надо? Да ну, вас, всех!»Расслабился, отдаваясь несущему его потоку полностью. И его потащило быстрее, и лёгкость пришла необыкновенная.

 

Берег. Филипп очутился на берегу океана. Океана? Волны накатывают лениво, будто усталые, они малиново-зелёные в закатных лучах. И песок в сумерках тёмный словно не песок, а грубо намолотый кофе. Где-то далеко и слева, и справа, и сзади угадываются сизые горы. А на душе удивительно спокойно, словно именно сюда Филипп и стремился попасть.

«Машка, вот где я, где ты сейчас? Что это за Земля? А на нашей день или тоже вечер?» Мысли потекли размеренно, но тоскливо.

Сбросил куртку, из карманов с тихим шорохом высыпались цветные свёртки. Филипп лёг на спину, пляжный песок обнял ласково, поделился теплом сквозь рубашку. Взгляд невольно устремился ввысь. И, шут его знает, знакомое небо или нет, сиреневое в разводах. Такое, наверное, над океаном и должно быть вечером. Никогда раньше Филипп у океана не был.

«Маша моя...» Вдруг и её образ, и земная обстановка зримо возникли перед ним. Словно Филипп мгновенно уснул или часть мира вокруг него опять волшебно изменилась. И как случается во сне, он сам преобразился. Несколько потерялся, но на тот момент это казалось неважным. Он как бы перестал быть собой, а сделался частью Маши, прочувствовал происходящее, как она. Начал жить её мыслями, видеть её глазами. Ему открылась давно минувшая сцена в их съёмной квартире на Земле.

— Шутишь? Какой ребёнок? Мы уже сто раз говорили на эту тему. Сейчас это невозможно. Квартиры своей нет, работа у меня нестабильная. И ты же сама решила, что свобода в любви — это главное.

Маша подобралась, как пружинка, захолодела внутри, но голос звучит спокойно:

— Да, свобода в любви — главное. Ты прав, глупости это всё, с ребёнком, извини.

Филипп, тот, что видится глазами Маши, боли в её голосе не услышал, ничего не понял. Оно и ясно, суетливое утро, торопится, как всегда, на работу. Шапку не надел, куртку даже не застегнул. Потянулся, чмокнул скоренько Машу в щёку и выскочил за дверь.

Маша вернулась на смятую постель. Туго обхватила ладонями живот. Свернулась калачиком, как будто что-то болит. Но ведь всё хорошо... «Я не буду снова делать аборт, не буду!»— заскрипела липкая мысль.

Перед Филиппом всполохами пронеслись её мысли, детали из других дней. Вот, например, уже следующим вечером Маша необычно грустная. Он, глупец, заметил, но не спросил: отчего, почему? И её безнадёжные мысли: «Не понимаешь... ничего ты, Филипп, не понимаешь». И нарастающий страх: «Не простишь, что молчу. Бросишь. Может сделать аборт, пока не поздно? Нет!»И череда тягучих дней, когда ей всё труднее улыбаться за ужином. «Может уехать в деревню к маме, пока я в отпуске? Нет, лучше бы он куда уехал! Пусть бы уехал. Как сказать о ребёнке? Как? Невозможно».

— Я идиот, Машенька! Боже мой, какой я идиот!

Филипп вскочил, сгоняя наваждение.

— Я эгоист и идиот. Я же видел, что что-то не так. «Видел!» —прокричал он в вечернюю пустоту пляжа.

Никто ему не ответил. Мир вокруг замер тишиной умиротворения. Даже мерный шелест океана удалился, будто волны могли пойти вспять. И неожиданно Филипп увидел, что именно это и происходит. Океанная рябь замерла на мгновение и покатилась пенным гребнем обратно в уходящую за горизонт темноту. Филипп ни испугаться, ни удивиться не успел.

— А ну, вернитесь! — заорал он.

И мир, словно пристыжённый, подчинился. В следующую минуту волны опять шептали у ног, медленно затухал сиреневый закат.

— Почему ты слушаешься меня?! — Филипп вопрошал грозно, но злиться по-настоящему не получалось.

Тем более что ответ пришёл немедленно. Несколько странным образом, но спокойный и совершенно ясный, через ласковое касание ветра и внутреннее щекотание в затылке. Филип осознал, что этот океан придумал он сам, и закат, и песок, и горы создал тоже он. Весь этот мир сегодня существует только для него, а он для мира. И совершенно неважно, сколько в нём граней. Новый мир и параллельный, и встроенный одновременно, и, вообще, как часть мироздания, в точном пересчёте граней не нуждается.

На душе опять стало спокойно. Филипп опустился на тёплый песок, потянулся за вафлей и вспомнил о двухголовой.

 

***

Он возник перед Катом в не самый подходящий для того момент. Парень сидел за столиком в кафешке и дожёвывал обед.

— Приветствую, куратор, — Филипп занял стул напротив, — я на минутку.

В заведении полно народа. Кое-кто даже пялится беззастенчиво. Ничего, они же здесь все шестигранные, про Идущих знают, чего стесняться. Мысль развеселила что, вероятно, частично отразилось на лице Филиппа.

— А я уж думал… Как ты вернулся? — немедленно накинулся с вопросами Кат.

— Зачем ты обманывал, что не можешь вернуть меня домой?

— Не совсем… Ты, друг, не понимаешь. Ты же Идущий! Устойчивый для Центральной экземпляр, уникальный шанс. Кто-то ведь должен, ну хоть немножечко, пожертвовать собой ради человечества?!

Филипп посмотрел на пустую кофейную чашку, что стояла на обеденном столе. Он захотел, и в той появилось кофе. Чашка приподнялась и выплеснула содержимое на Ката. Кофе был остывшим, но наглец вскочил как ошпаренный.

— Ты умеешь создавать?! Ты был в октаэдре? Дальше? Ты теперь как Создатель?! — ошалело выпучил глаза он.

— Смотря, что для тебя Создатель?

— Ну... Бог — есть любовь, добро и всякое такое.

— Ха. Ну, ты и загнул, — хохотнул Филипп. — Это же из моего примитивного кубического мира эпитеты. Нет, конечно. Как бы тебе понятнее объяснить? Я скорее крохотная часть, грань Создателя, — Филипп хотел добавить: «Как и ты», но благоразумно умолчал.

— Грань Создателя? — присвистнул восхищённо Кат. — Домой вернёшься?

Подытожил погрустневшим голосом, словно факт, что он уже никак не может больше влиять на перемещения несостоявшегося подопечного, действительно сильно расстроил его.

— Нет. Маше без меня пока лучше. К двухголовой вернусь.

— К кому? — оживился взглядом Кат, но Филипп не собирался ему объяснять.

— Я ведь тут для чего. Ты Идущих больше не обижай. Да, — подмигнул грустно, — будут они ещё, к сожалению, у тебя. Не ври им так нагло. И умникам своим передай: вы с Идущими по-людски, и с вами, может, кто нормально. Я прослежу. Ну всё, пока.

— А ты ещё... — донеслось обрывочно вслед, но Идущий для Ката уже исчез. Не мог же Филипп сказать в ответ на опаздывающий вопрос, что, конечно нет, именно к Кату больше не вернётся. Пусть с другими Идущими учится правильно разговаривать.

А мысль опять потянулась к любимой: «Эх, Машенька, какой же я был дурак. Тут и силой всего мироздания не так-то просто всё исправить. Но я что-нибудь придумаю, обязательно придумаю. Ты ведь не со зла отправила меня гулять по мирам? Ты ведь хоть немножко ещё ждёшь меня, правда?»

А между тем Филипп уже нёсся песчинкой по грани великолепной фигуры, размеры которой и не пытался охватить. Прямиком к мальчонке с огромными бровями. Кто-то ведь должен его говорунье голову спасти? «Интересно, — подумал он, — а Машке двухголовая понравится, если что?»