Исилиэль

Пускай земля обагрена кровью, —

луна сохраняет

белизну своего света.

(В. Гюго)

Я не хочу вспоминать, потому что это страшно. Стоит только устремиться мыслью в прошлое, и в сердце будто вонзается стальной клинок.

***

Помню твой смех. Ты смеялась часто, так неподдельно и звонко, словно дитя. Я ведь был упертым пессимистом и поначалу не верил, что веселишься искренне. Ты меня изменила тем, что выглядела по-настоящему счастливой, — и я тоже стал счастлив рядом с тобой. Эта светлая радость передалась мне. Казалось, так будет всегда. Казалось, с твоих губ никогда не сойдет улыбка. Поэтому до сих пор не забуду момента, когда впервые увидел тебя расстроенной.

Это случилось из-за дневника. Ты постоянно носила его с собой — толстую потрепанную тетрадь со смазанной надписью на обложке. Всегда записывала какие-то свои тайны. И не только тайны: услышав какую-нибудь хорошую фразу, ты сразу бралась за ручку. Но было интересно, что еще прячешь там. Дневник — первое, что ты не могла мне доверить. Я ничего не говорил, хотя возникало чувство, что ты скрываешь целый мир, в который не желаешь впускать. Как-то обнаружил дневник, раскрытым лежавший на столе. Я еще не успел прочитать ни строчки, когда ты ворвалась в комнату и, схватив его, спрятала в сумку. Не стала меня осуждать, лишь поглядела как-то странно: молча, грустно и очень серьезно. Уголки губ через мгновение снова разошлись, и ты как ни в чем не бывало поцеловала меня. Больше я не прикасался к твоему дневнику.

Помню твои глаза. Черные, с озорными искорками, в которых утопал. Я наслаждался игрой в гляделки с тобой теми долгими вечерами, когда все слова уже сказаны, когда мир сужается до нас двоих. В твоем взгляде таилась вселенская грусть: я всегда старался понять, что за ней скрывается, но так и не смог.

В тебе жили две противоположности: бурлящая, живая, энергичная радость и глубокая полная страданий печаль. Правда, вторая была незаметна, только в очень редкие моменты обнаруживал ее. Но в день, когда ты узнала ту страшную новость, глаза раз и навсегда потускнели, сделав улыбку призрачной. Не смотря на это, энергия в тебе не исчерпалась. Просто ты выпустила наружу вторую сущность. И все же, даже эта вторая была гораздо сильнее моей, ведь я впал в отчаяние. А ты оставалась спокойной. И лицо отражало безмятежность. Я прижимал тебя к груди, проводил рукой по волосам, говорил ободряющие слова. Больше для себя, чем для тебя…

Помню твои волосы. Длинные, черные, спускающиеся ниже плеч. Твой греческий нос. Родинку на правой щеке. Все черты лица отпечатались в сознании. Даже при большом желании не смог бы тебя забыть. Невозможно выкинуть из памяти это лицо. И это тело.

Ты была невысокого роста, но сложена прекрасно. Тело — картинка, воплощение грациозности: упругий живот, нежная грудь… Тебе нравилось, когда я долго рассматривал его. Тихо шептала "Роб, Роб" и твои пальцы зарывались в мои волосы. Ночь была создана для нас.

Помню твои губы. Не пухлые, не тонкие. Очень притягательной формы. Легкий изгиб верхней, нижняя чуть больше. Я не перестаю вспоминать их вкус, когда ты нежно обволакивала мои. Сладкие и страстные поцелуи — схватка наших ртов: приз за победу мы оба получаем в процессе. Воспоминание о вкусе твоих губ — все, что осталось сейчас.

И еще их беззвучные движения в попытке что-то сказать…

Утром, когда ушла навсегда, ты стояла на улице под дождем и смотрела в мое окно. Я высунулся, взглянул в твои глаза и все понял. Ты что-то говорила, — я не разбирал слов, — а потом побежала прочь. Я кинулся следом, — босиком, в одном халате, — в осенний ливень, но поздно: тебя уже нигде не было. Думал, мы справимся вместе, но ты хотела быть одной. Я до сих пор смотрю из окна, словно ты можешь там появиться и посмотреть на меня…

Я не знал твоего имени. Только прозвище, которое ты придумала сама. Исиль. Я не спрашивал, как тебя по-настоящему зовут. А ты мне так и не сказала. Второе, после дневника, что было секретом. Имя осталось загадкой и после той статьи в газете (там использовался псевдоним), ну, когда журналисты узнали, что с тобой. Это заинтересовало полгорода. Правда, только на время.

Мне никогда не хватало слов описать твой характер. Ты была особенной, совершенно не похожей ни на кого из моего окружения. Я не мог найти тебе аналогов и в кино. Поэтому сначала считал инопланетянкой, прилетевшей из далекой галактики за женихом. Еще и придумал целую историю. Даже собирался написать книгу. Но не решился. А однажды задал вопрос, как тебе живется на Земле. Я спрашивал несерьезно. В ответ ты засмеялась. Как и всегда смеялась над моими, пусть даже не забавными, шутками. Все же, ты осталась той необычной девушкой, из другого мира, что и при первой встрече. С загадочным именем Исиль.

Помню, как мы впервые встретились. На той заправочной станции. Ты сразу понравилась мне. В случайно начатом разговоре сразу определилось, что у нас много общего. Но мы ехали в разные стороны. А твой номер телефона узнать я забыл. Но в тот же вечер судьба улыбнулась мне. Когда, возвращаясь на автомобиле обратно, я увидел припаркованную у обочины знакомую машину. Помог тебе починить ее... Так все и началось.

Мы как-то резко стали лучшими друзьями. Я долгое время не мог признаться тебе в своих чувствах, даже когда уже точно определил, что влюблен. Слишком много обжигался, слишком боялся... Но все-таки это произошло. И я услышал от тебя в ответ те четыре слова: "Я тоже тебя люблю".

Помню, как почти сразу после этого мы отправились в поездку на пароходе. Это был один из лучших дней в моей жизни: спокойная вода, восточная кухня, беседа, наполненная светлыми надеждами. И долгий поцелуй на фоне заходящего солнца. Конечно, это голливудский штамп. Но очень уж красивый…

Встречи были все чаще, мы становились ближе. То, что происходило, — прекрасно. И пусть райские моменты сменялись болезненными ссорами, а периоды между примирениями оказывались очень долгими и мучительными, — это была любовь. Наш горьковато-сладкий коктейль чувств и эмоций, слов и взглядов, прикосновений и запахов. Наш мирок, до которого жестокая реальность не могла добраться.

Но все развалилось. В момент, когда после очередной ссоры, — на этот раз довольно тяжелой, — за которой последовала двухнедельная разлука, ты возвратилась с этим листком от врачей. Приговором.

Ты и раньше чувствовала недомогание, но симптомы были неявными, и их можно было приписать как к простуде, так и к резким погодным изменениям. В конце концов, ты решилась обратиться к доктору. И так как ожидание результатов затягивалось, это напряжение привело к той ссоре, которая нас отдалила. Поэтому ты и не пришла сразу ко мне, а выждала время.

Помню, как ты рассказала, что болезнь имела всего один прецедент и называлась синдромом Лары Лайн — именем первой заболевшей. Нельзя было ни вылечить ее, ни замедлить развитие. Отнести заболевание можно было к группе аутоиммунных — это случаи, когда организм начинает разрушать сам себя, считая клетки чужеродными. У тебя же каждая клетка видоизменялась так, что начинала "войну против своих", и потихоньку одни разрушались, другие "переходили на сторону врага". И это происходило с ужасающей скоростью.

Я хотел быть с тобой в эти трудные дни, но трещина, появившаяся в наших отношениях, значительно росла. Поначалу ты принимала мою заботу и ласки, но все больше отстранялась с каждым днем. Пока в конечном итоге не стала чужой.

Помню, после твоего ухода я несколько раз встречал упоминание о тебе в газетах. Оттуда я узнал, что ты путешествовала по миру, искала способы вылечиться, но только тешила себя бессмысленными упованиями на исцеление. Там же я вычитал, что ты хотела быть похороненной в родном городе. А вскоре появилась информация о твоей смерти.

Я так и не увидел твоего лица и не попрощался, а похороны наблюдал издалека, боясь обилия незнакомых людей. Когда все разошлись, я подошел к твоей могиле и молча начал плакать. Эти слезы теперь сопровождают меня повсюду, без них я не могу.

Помню, что ты оставила дневник у меня дома, и это было странно, ведь берегла как зеницу ока. В который раз уже беру его в руки, осознавая, что, взглянув на обложку, почувствую страшную боль внутри. И все время это ощущение дежавю, навязчивое, словно я не могу вспомнить что-то очень важное.

Я не читал твой дневник. Или не помнил об этом, потому что как только он оказывался в руках, мое подсознание начинало вытворять странные вещи, выкидывая из памяти все последующие события. Очухивался я обычно где-то в квартире или на улице через пару дней. Но все время возвращался к этому магическому прикосновению. Или, точнее, взгляду. Который позволял увидеть ответ.

Надпись на обложке: "Исилиэль".

***

Я притормозил недалеко от входа в придорожное кафе на заправке. Почти на автомате вставил шланг в бак, кивнул работнику, чтобы проследил (мне уже привыкли заливать полный бак, я точно рассчитывал, когда бензин подойдет к концу) и вошел в помещение. Окинул взором. И сразу заметил нового посетителя, точнее посетительницу, чья дорогая фиолетовая спортивная машина была припаркована рядом с моим менее приметным средством передвижения.

Кроме нее и одинокого бармена никого не было. Сюда вообще редко кто заглядывает, особенно по утрам. Еще должны быть два официанта, но сейчас они прятались за пределами комнаты. Я с любопытством уставился на девушку лет двадцати в брендовой лиловой блузке, потертых по универсальной моде последних лет джинсах и черных туфлях на каблуках.

Внешность запоминающаяся — явно, девушка здесь раньше не появлялась.

Мое внимание сразу приковали ее глаза. Черные, таящие как меланхолию, так и веселость. Взгляд бегал по странице газеты, которая лежала на столе. Яркие губы подрагивали, словно готовые вот-вот расплыться в улыбке. Но тут, видимо, что-то встревожило, потому что она нахмурила тонкие дуги бровей и внимательно перечитала текст, убрав с лица прядку волос, что были даже темнее глаз и спускались до лопаток. Левой рукой она держала чашку с кофе. Отпивая мелкими глотками и продолжая смотреть в газету, она ставила чашку на тарелочку, слева от которой лежала раскрытая тетрадь. У девушки были маленькие пальчики, и сама она была невысокая, впрочем, все в ней было пропорционально и красиво.

Несколько секунд я стоял, зачарованный этим незамысловатым процессом. После чего еще потратил время на размышления о том, как подойти, и стоит ли вообще это делать. Никогда не славился умением легко начинать разговор. Впрочем, оно было и не нужно.

— Вы видели это? — она перехватила мой взгляд и дружелюбно улыбнулась. Я робко сделал несколько шагов вперед. — "Лара Лайн — это приговор?".

Она указала на заголовок в газете.

— Человек страдает, а они ему покоя не дают, хотят скандально проводить в последний путь.

Она протянула газету, и я прочел уже знакомую статью про женщину, заболевшую раннее неизвестной неизлечимой болезнью. Еще вчера я заинтересовался этим случаем, кажется, на работе обсуждали.

–— Она по всему миру моталась, ища исцеления, — девушка с грустью отпила очередной глоток кофе. — Так на середине пути и умерла. Но по завещанию часть ее денег шли на то, чтобы ее похоронили в родном городе.

–— Невеселая история, — вздохнул я, укладывая эти новые подробности на полочках памяти.

Девушка придвинула к себе тетрадь и принялась что-то быстро записывать. Я начал подглядывать через плечо, но она мгновенно захлопнула и осуждающе посмотрела на меня. Впрочем, сразу же улыбнулась:

— Присаживайтесь, — она указала место напротив. — Я Мелани.

— Робин.

— Очень приятно… Роб. Можно на "ты"?

— Разумеется, — более обширной речи я выдать не смог.

— Ты за мной следишь?

— Нет, что ты, просто наблюдаю, — больше двух слов подряд, прогресс… Неожиданно для себя добавил: — Очень даже приятное зрелище.

Ее улыбка стала шире. Неуклюжий комплимент сработал. Или же у нее просто хорошее настроение.

— Рада, что тебе понравилось. Этот экспонат особенный, видимо, вы ценитель.

Видимо, второе…

— Извини, и вправду неудачная фраза. А ты очень красивая девушка.

— Мне почему-то вспоминается сцена из фильма "Пророк", когда главный герой пытается познакомиться и прокручивает множество неудачных вариантов. А оказалось, что надо было просто надавить на жалость. Не принимай на свой счет. С ней бы этот твой вариант, Роб, не сработал.

— А с тобой?

— Ну, я же пригласила за стол.

— Значит, не все потеряно... Сам бы я, может, и не решился подойти.

— Тебе повезло, — Мелани на секунду поймала мой взгляд, но я сконфуженно опустил глаза. — Ну что же ты, время идет. Я сделала первый шаг навстречу, теперь твоя очередь. Я же должна о тебе что-то узнать.

Ее уверенность и доброжелательность немного передались мне.

— Я убиваю людей. Ну, так, нечасто, это как хобби, — я постарался придать лицу самое маньяческое выражение, на какое был способен.

— А что предпочитаешь? Ножи, пистолеты, пилы? — да, мы друг друга поняли.

— Чаще всего осиновые колы и целлофановые пакеты на голову. А ты чем занимаешься?

— Ну, пока жила на своей родной планете, торговала памятью, даже не спрашивай как это, очень трудно объяснить... А потом прилетела на эту планету.

— Ну и как тебе живется на Земле?..

Завязался разговор, в основном, о кино. Вкусы у нас оказались примерно одинаковыми, а страсть к волшебному обаянию кинематографа — общей. Я процитировал несколько фраз из любимых фильмов, заметив, как Мелани записала их в свою тетрадь.

Мы болтали около получаса, пока, наконец, ее взгляд не упал на часы, висевшие на стене. Мелани схватила сумку и бросилась к выходу. Подмигнула мне, остановившись у двери, и громко сказала:

— Если судьба будет в хорошем настроении, она снова нас столкнет.

Я взглянул на стол. Оставила свою тетрадь! Быстро схватив, я вскочил и бросился следом. Но девушка моей мечты уже успела уехать. Я вернулся в помещение и, положив на стол деньги за бензин, вышел. Легкие наполнились прохладным воздухом, в душу пробралась необычная радость. Я сел в машину, завел мотор и отправился по своим делам в противоположную сторону от той, в которую отбыла Мелани.

День прошел в горьких сожалениях, что я не успел узнать ее номер телефона. Не думаю, что фатум согласится помочь нашей встрече.

Даже не думал, что может быть хуже.

Возвращаясь вечером по той же трассе, я как следует разогнался. Конечно, машина старая и не рассчитана на соревнования уличных гонщиков, но если выжать по максимуму, можно ощутить капельку того адреналина, позволяющего на время забыть о тревожных мыслях.

Вскоре блаженство сменилось разочарованием: впереди неспешно полз грузовик, загородив всю правую сторону дороги. Я попытался затормозить и с ужасом обнаружил, что тормоза не работают. Впрочем, встречная полоса казалась пустой. Это был единственный, и, как выяснилось, ложный путь к спасению.

На мгновение ослеп от фар мчавшейся на меня машины. Я попытался свернуть влево, но тут последовал сильный удар. Мой автомобиль закружился в безумной пляске. На удивление, я остался жив. Не обращая внимания на боль во всем теле, я выбил дверь и вылез наружу. Рывками добрался до пролетевшей вперед фиолетовой металлической гармошки, бывшей когда-то новым транспортным средством. Видимо, водитель от неожиданности потерял управление и влетел в дерево при дороге...

Фиолетовый автомобиль? Внезапно меня пронзила безумная догадка. Чудовищное совпадение? Быть того не может…

Я подбежал и попробовал открыть дверь.

Моросил мелкий дождь. Он лил по моему лицу, затекал за воротник, оставляя неприятный холод на спине. А я бил кулаком в окровавленное изнутри стекло, уже и не думая, что там кто-то живой. Не знаю, чего добивался. Потом сообразил поднять с земли камень. Разбив издевательски целое переднее стекло, я вытащил Мелани, всю в крови, и положил на траву.

Она еле дышала, из горла доносился хрип, в открывшихся глазах мелькнуло удивление. После чего взглядом будто попыталась меня успокоить, и даже на секунду уголки губ раздвинулись в улыбке. Я прижимал девушку к груди, проводил рукой по волосам, шептал что-то сквозь полные мучения слезы. А Мелани спокойно смотрела на меня, словно ничего не произошло. Словно мы еще сидим в том же кафе при заправке.

Словно она не умирает сейчас по моей вине.

Из чудом не задетого грузовика, затормозившего, как только в нем заслышали аварию, вышли двое человек. Они приближались к нам, что-то кричали. Но в этот миг я слышал только звук столкновения двух машин…

Последующие дни для меня не существовали. Я ходил как зомби, словно во сне, отдаляясь от реальности. В моей голове шумел дождь, а перед глазами стояло угасающее лицо девушки моей мечты, которую я убил.

Пусть даже она и очнулась в больнице. Но ведь через несколько часов впала в кому. Врачи сказали, что она вряд ли выживет, можно надеяться только на чудо.

В чудеса я не верил, потому как упертый пессимист.

В ходе следствия авария была определена как несчастный случай. Помогло и то, что Мелани, когда была в сознании, отказалась от любых обвинений в мой адрес. Вообще было непонятно, как ее допрашивали в таком состоянии. Когда перед мной в последний раз открылись двери суда, я вышел, прижимая к груди тетрадь Мелани. Последнее, что я сделал будучи в сознании, — шагнул в свою квартиру.

А потом придумал тебя, Исиль.

***

Я не хочу вспоминать, потому что это страшно. Стоит только устремиться мыслью в прошлое, и в сердце будто вонзается стальной клинок. Каждый раз порожденная моим подсознанием фантазия рушится, как карточный домик, и начинает возводиться снова. Стена, защищающая память от мучительных событий, не выдерживала напора одного единственного факта — надписи на дневнике. Почему именно она выбралась как маркер, я не знал. Все равно это продлится недолго. Скоро безумие опять охватит и затащит в пучину выдуманного мира.

Теперь припоминаю, как я возвращался в себя на разные промежутки времени от пары секунд до нескольких часов. Первым что приходило тогда в голову — позвонить в больницу и узнать, что с Мелани. Но я этого не делал. Чувствовал бессмысленность такого поступка. Чудес не бывает. Наверняка она давно на том свете. И потом я просто рыдал до бессилия. Здравый ум подсказывал, что не стоит делать выводов без подтверждения, но чувство вины злобно нашептывало: "Ты — убийца".

Вот и сейчас началась внутренняя борьба, победу в которой одержит обвинитель, после чего я окажусь во Вселенной болезненных грез. Пока опять не увижу надпись на обложке дневника.

На всю квартиру раздался звонок. Наверняка это один из тех добрых друзей, заставших мое сумасшествие, и теперь пытающихся отвезти меня в психиатрическую лечебницу. Они, конечно, не вламываются, — своим бредом я никому не мешаю, — но настойчивости некоторых удивляюсь. Но я никого не пускаю. Просто жду, когда уйдут.

В этот раз что-то подняло меня с места. Ноги сами донесли до двери. Я поглядел в глазок и отшатнулся. Похоже, в мою голову забрело долгожданное продолжение грустной истории с Исиль и воплотилось в виде галлюцинации по ту сторону двери. Интересно, как это объясняется? Оказалось, что болезнь не смертельна, и похоронили кого-то другого? И теперь она вернулась ко мне, чтобы забрать меня на родную планету...

Я удивился не столько своему сарказму, сколько наличию осознанных мыслей, что значит, я не в плену шизофрении. Но ведь это значит, что у двери стоит Мелани. А этого быть не может. Она умерла в больнице.

От замешательства меня избавил повторный звонок.

— Чудес не бывает, — с сомнением прошептал я, поворачивая ключ.