Тот, кто дает надежду
Как упал ты с неба, Денница, сын зари!
Книга Исайи, 14:12
Если бы Бога не существовало, его бы следовало выдумать.
Вольтер
На шестой день заключения недоумение Люциуса потеряло границы. Он ожидал оказаться в холодном каменном мешке, полном голодных крыс, охотящихся на объедки, и нескончаемых пыток, которые вырвут у него признание во всех возможных преступлениях и дадут путевку в карьеры Тофет, где его кости перемешаются с останками сотни тысяч таких же "врагов государства". Но шло время, а за ним не приходили. Надзиратель трижды в день приносил довольно сносную еду, и ни одно живое существо, кроме Люциуса, на нее не покушалось. Камера была просторной, с двумя большими окнами, и солнце легко проникало сквозь плотную решетку, ложась на кафельный пол тонкими дрожащими линиями. Постель заменял соломенный тюфяк, на котором было не так-то просто заснуть, но сам факт того, что позволялось спать, противоречил всему, что Люциусу приходилось слышать и писать о ЦУ-21.
ВЫПОЛНЯЙТЕ ПРИКАЗЫ НЕ МЕДЛЯ И НЕ ЗАДАВАЯ ВОПРОСОВ.
ОТВЕЧАЙТЕ НА ВОПРОСЫ ЧЕТКО И НЕ ЗАДУМЫВАЯСЬ.
ПОЛУЧАЯ УДАРЫ, ВЫ НИКОГДА НЕ ДОЛЖНЫ КРИЧАТЬ.
Голова уже не болела, только изредка при неудачном повороте напоминала о себе шишка, но и она существенно уменьшилась в размерах. Память возвращалась постепенно: он вышел из дома, бросил взгляд на освещенные окна и мысленно пожелал Марии спокойной ночи, открыл дверь автомобиля — и тут же на него навалились две плотные тени, набросили на голову мешок и, скрутив руки за спиной, потащили в сторону. Люциус пытался кричать, но мешок так плотно затянули у горла, что он не мог даже пискнуть. Он начал вырываться, и у него почти получилось высвободить правую руку — и тогда на затылок коротко и тупо опустился какой-то предмет (по всей видимости, резиновая дубинка), и Люциус провалился в черную бездну. Очнувшись в окружении четырех каменных стен, он обнаружил, что голова перевязана, ноги и руки ватные, а перед глазами плывет, словно накануне он прилично набрался. На второй вечер в камеру вошли два надзирателя и человек в белом халате — Люциус вскочил с тюфяка и, мысленно попрощавшись с Марией, приготовился к долгим истязаниям и страшной смерти… Человек в белом халате осмотрел его шишку, сделал новую перевязку и покинул камеру, не сказав Люциусу ни слова.
Единственное, что доносилось до его слуха — это шаги за дверью, глухие и гулкие одновременно. Они стали для Люциуса мерилом времени, словно секундная стрелка на часах. Двадцать пять влево, остановка, нарастание, длинные тени под дверью, тридцать восемь вправо, остановка, нарастание… Шестьдесят три шага — один коридор. Сто сорок три коридора — около двух с половиной часов. Солнечный день, как и звездная ночь, длится тридцать шесть тысяч тридцать шесть шагов и имеет длину пятисот семидесяти двух коридоров. Нехитрая арифметика милостиво помогала ему не сойти с ума в ожидании мучительной смерти.
— Вы верите в чудеса, мистер Фер?
— В чудеса? — Люциус оторвал взгляд от портрета над камином и вопросительно посмотрел на мэра, не потрудившись согнать с лица брезгливое отвращение, с которым он разглядывал масляное изображение Сальвадора Месси. — Какого рода, господин мэр? Что моря выйдут из берегов, и потоки воды смоют терзающую нас чуму?
— Это очень призрачное чудо, — усмехнулся мэр, опускаясь в массивное вольтеровское кресло. — Я все-таки человек приземленный и предпочитаю смотреть себе под ноги, тем паче что одна из них требует пристального к себе внимания. — Он похлопал себя по сухой коленке и прислонил трость к подлокотнику кресла. — Нет, мистер Фер, я говорю о простом человеческом чуде под названием "революция".
— Не слишком ли громко вы о нем говорите?
— У этих стен давно отрезали уши. — На заостренном аскетическом лице блеснули крупные желтоватые зубы, и Люциусу вдруг подумалось, что уши эти не отрезали, а откусили. — Так что вы скажете?
Люциусу нечего было сказать. Более того, он не мог этого сделать, потому что в горле вырос плотный ком, словно он проглотил с десяток канапе не жуя. Изо всех сил пытаясь сохранить на лице равнодушие, он чувствовал, как, набирая обороты, бешено стучит в груди сердце, встрепенувшееся от страшного слова.
— Скажу, что у этого чуда нет никаких шансов, — наконец произнес он, четко взвешивая каждое слово. — Революцию делают не в кабинетах, не в лабораториях и не в типографиях — революция должна совершиться в умах. А наши соотечественники не способны ни на что, кроме как пускать слюни в телевизор и галдеть на демонстрациях во славу Великого Сальвадора.
— Мне кажется, вы слишком предвзято судите о людях.
— Я вас умоляю. — Люциус нарочито небрежно поднял стакан, но тот все-таки чуть заметно дрогнул в пальцах. — Эта ничтожная чернь едва способна разобрать имя своего кумира под портретом.
— И это говорит журналист — слуга и глас народа!
— Я говорю то, что вижу, господин мэр — а в силу профессии я повидал достаточно. Эти люди не пойдут на баррикады. Они для этого слишком глупы и доверчивы. Недаром Он называет их смиренным стадом овец.
— Да, но в таком стаде порой попадаются очень упрямые бараны. — Мэр задорно подмигнул Люциусу, заставив похолодеть кончики пальцев. — Чего вы добиваетесь, мистер Фер? Ваша вера в человечество слабо сочетается с тем рвением, которое вы выказываете в сборе информации по ЦУ-21. Насколько я знаю, никто из ваших родственников и друзей не попадал… Или я ошибаюсь?
Люциус сделал большой глоток, заставивший поморщиться от крепости виски, а кубики льда — весело звякнуть друг о друга. Горячая струя ударила в горло, пошатнув упругий ком, который никак не удавалось проглотить.
— С нами работал один человек… Журналист-одиночка, талантливейший, знаток своего дела. Мы с ним писали статьи… С ней. — Люциус наконец нашел в себе силы поставить стакан. — Она пропала шесть месяцев назад. Я хочу знать, что с ней произошло.
Лежа на колючем тюфяке, Люциус раз за разом дословно вспоминал разговор с мэром, состоявшийся за три дня до ареста, и клял себя на чем свет стоит, тихонько похныкивая в ладони. Зачем он рассказал о Полли? Ведь если бы он промолчал или ушел от ответа, он бы ничем не запятнал себя — разве что тем, что не доложил вовремя о разговорах, в которых ему пришлось участвовать.
"Неужели это была проверка? — мучился он, с тоской глядя в зарешеченное черное небо, скупо посыпанное звездами. — Или же мэр переоценил себя, и у его стен давно отросли новые уши? А я попался, как последний дурак! Ведь я всегда знал, что нельзя доверять политикам, что за каждым их словом кроется ложь и желание добиться собственной выгоды. Почему же я выложил ему правду? Почему не отшутился, не соврал, не вознегодовал, в конце концов? Как мог я пойти у него на поводу, не будучи ни в чем уверен?"
Ни один из этих вопросов не занимал Люциуса, пока он был на свободе. Нетерпеливое желание докопаться до истины жгло его изнутри, не давая работать и спать. И когда спустя два дня после откровенной беседы мэр позвонил ему и сказал, что Люциусу предстоит провести собственное расследование, материалы которого наверняка заинтересуют читателей "Хинном Вэлли Ньюз", он, не задумываясь, взял на работе недельный отгул, сообщил жене о том, что его отправляют в командировку, вечером вышел из дома, открыл дверь автомобиля… Ждал ли его кто-нибудь на вокзале, чтобы сообщить информацию для начала "расследования"? Не сидит ли этот человек сейчас в соседней камере, так же поджав под себя ноги и мучительно прислушиваясь к гулко-глухим шагам, меряющим Коридор времени? Ответы остались по ту сторону решетки. В распоряжении Люциуса Фера были только бесконечные вопросы — и страхи.
НЕ ПЫТАЙТЕСЬ СКРЫТЬ ФАКТЫ. ВАМ СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО ПРОТИВОРЕЧИТЬ.
НЕ ГОВОРИТЕ О СВОЕЙ БЕЗНРАВСТВЕННОСТИ И СУЩНОСТИ ВЕЛИКОГО САЛЬВАДОРА.
НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ВЫГОРОДИТЬ РОДСТВЕННИКОВ И ПРОЧИХ ВРАГОВ ГОСУДАРСТВА.
Мысли о Марии пришли только на четвертый день. До этого были лишь короткие воззвания без образов и размышлений, но когда Люциус свыкся с положением вещей, в него вонзил зубы новый страх. Где она, что с ней? Ведь если его арестовали, то в доме должен быть произведен обыск — и глупо надеяться, что они не нашли черновиков статей, содержащих отчеты о массовом производстве оружия, повышении детской смертности, вспышках эпидемии холеры в трущобах Хинном Вэлли, количестве жертв, задавленных беснующейся толпой на последней демонстрации… Как Мария сможет доказать, что непричастна к этой еретической подборке? Да и нужны ли будут кому-то эти доказательства? Куда проще стереть ее с лица земли во благо государственной безопасности, чем выслушивать скомканные оправдания и проверять факты.
Ему очень хотелось увидеть ее. Люциус мечтал о том, как она присядет рядом с ним на тюфяк и, робко улыбнувшись, положит свою маленькую руку ему на плечо. Он словно наяву видел ее худенькое бледное личико, кажущееся совсем прозрачным на фоне темных стен, и чувствовал прикосновение трепетных пальцев. Все сильнее болело сердце, вытесняя страх за собственную жизнь: по странным обстоятельствам ему еще не перекрыли кислород — но, кто знает, может, это уже сделали с его женой?
Иногда видения менялись, и нежные пальцы на его плече наливались огнем, а черты родного и до боли знакомого лица вытягивались, змеились и наполняли облик фантома яркими красками. Щекоча и как будто подразнивая, касались его шеи и лица пушистые темные пряди. Люциус чувствовал на себе тяжесть и жар напряженного женского тела и даже почти ощущал его запах — привычно терпкий и резкий, он мгновенно просачивался в мозг и отключал возможность рационально воспринимать ситуацию. Женщина, мысли о которой мучили его последние полгода, не позволяя забыть сладостно-вязкий сон и продолжать влачить привычное существование, настигла его и здесь — или же он настиг ее призрак, все еще блуждающий в темных стенах ЦУ-21 и не находящий покоя.
Постепенно жизнь, четко размеренная гулко-глухими шагами, утонула в атмосфере равнодушного уныния. Волнения и страхи стали привычными гостями и уже не заставляли метаться из угла в угол, а лишь скромно напоминали о себе время от времени, но производили куда меньшее впечатление, чем поначалу. Замкнутый в четырех стенах, имеющий связь с внешним миром только через плотно зарешеченное окно, из которого открывался тускло-серый вид на задний двор тюрьмы, Люциус скучал по привычным вещам, которых лишило его заключение. Ему, человеку, привыкшему ежедневно встречаться с новыми людьми, катастрофически не хватало общения. Когда на пятое утро тюремщик принес еду, Люциус, забывшись, машинально поблагодарил его и поразился тому, как хрипло и незнакомо прозвучал собственный голос. Днем он осознанно повторил слова благодарности и осторожно поинтересовался, который теперь час, но надзиратель в ответ сдвинул брови и коротко кивнул на стену, где днем и ночью горели Девять заповедей ЦУ-21.
СИДИТЕ ТИХО И СПОКОЙНО. НИЧЕГО НЕ ПРЕДПРИНИМАЙТЕ, ПОКА К ВАМ НЕ ОБРАТЯТСЯ.
НЕ НАЧИНАЙТЕ ГОВОРИТЬ О ЛЮБВИ К ВЕЛИКОМУ САЛЬВАДОРУ, ПЫТАЯСЬ СКРЫТЬ СВОИ СЕКРЕТЫ.
ЕСЛИ ВЫ НЕ БУДЕТЕ ПОВИНОВАТЬСЯ ЛЮБОМУ ИЗ ПРАВИЛ, СРАЗУ ЖЕ ПОЛУЧИТЕ 10 УДАРОВ ДУБИНКОЙ.
Эти красные буквы отпечатались в сознании Люциуса и виделись ему даже сквозь прикрытые веки. Он тщательно исследовал стены и нашел еще несколько надписей — выцарапанных на камне или намалеванных кровью: "Да воссияет свет", "Не обрекай себя на боль, сознайся", "Меня зовут Велиар. Я был здесь, и я здесь умер". Люциус не решился оставлять посланий. То, что за шесть дней его ни разу не вызвали на допрос, страшило и одновременно воодушевляло. Как бы сильно ни угнетали одиночество и бездействие, приходилось признать, что жизнь в камере все-таки лучше, чем призрачное небытие.
* * *
Скрип отодвигаемого засова донесся сквозь сон, разорвав его на мелкие клочки. "Неужели время завтрака?" — удивился Люциус, но ночная темнота разрушила его предположение. Полоска света под дверью исчезла — и тут же проем заполнило слепящее сияние, ударив по глазам острыми колючими иглами.
— Люциус Фер, — разнесся по углам четкий невыразительный голос, — встаньте и выйдите из камеры.
Сидя на тюфяке, Люциус смотрел в сияющий дверной проем и ощущал каждую соломинку, пытающуюся впиться в кожу. Ледяная ладонь страха сдавила внутренности, так что невозможно было ни вздохнуть, ни пошевелиться. "Вот и всё, — щелкнуло в голове. — Вот. И. Всё". Он перевел взгляд на свои руки, но не увидел их — глаза все еще были залиты светом. Люциус принялся лихорадочно оглядываться в надежде найти хоть что-нибудь из того, к чему привык взгляд за последние шесть дней, но боковое зрение уловило лишь тускло горящие фосфорные буквы:
ВЫПОЛНЯЙТЕ ПРИКАЗЫ НЕ МЕДЛЯ И НЕ ЗАДАВАЯ ВОПРОСОВ.
Люциус встал. Пошатываясь и щурясь, добрел до двери. Ожидающий его надзиратель молча указал рукой направление, и журналист двинулся налево по коридору, глядя прямо перед собой — и ничего не видя.
"Этого не может быть, — гудело в голове в такт тяжелым шаркающим шагам, — не может, это кошмарный сон, они не могут так со мной поступить, это неправда!" Люциус изо всех сил сжал зубы, но истерический стон все же прорвался сквозь них, заполнив уши и ударив в правый висок. Он готов был броситься на каменный пол, кричать и плакать, молить о пощаде, сознаться во всем, в чем ему прикажут — только бы разрешили вернуться в камеру и остаться там еще на месяц, на неделю, на день!
— Прошу вас. — Люциус обернулся, но тут же получил тычок дубинкой в правую лопатку. — Пожалуйста, я не…
Но более ощутимый удар заставил его продолжить путь. Они спустились по ярко освещенной лестнице — шесть пролетов по одиннадцать ступеней, — и Люциус увидел перед собой длинный коридор, утопающий в непроглядной темноте. Новый тычок безмолвно указал путь… Тьма медленно подступала, поглощая звуки шаркающих шагов и судорожные всхлипы. Люциус уже не видел ни стен, ни пола. Он поднял руки, но не смог разглядеть даже своих пальцев. В это мгновение сзади громко хлопнула дверь, и темнота набросилась со всех сторон, окончательно ослепив и с головой окунув в безумный леденящий ужас.
— Нет! — истошно закричал он, упав на колени и обхватив голову руками. — Не убивайте! Не надо!
— Успокойтесь, мистер Фер, — раздался рядом с ним знакомый голос. — Вас никто не собирается убивать.
Чиркнула спичка, осветив худое остроносое лицо — запахло дымом и серой.
— М-мэр Фисто? — едва слышно проговорил Люциус, с трудом разлепив мгновенно ссохшиеся губы. — Вы?..
— Да, друг мой. — Спичка погасла, но ей на смену пришел мягкий желтоватый свет настольной лампы, вырвавший из темноты сидящего за столом Самюэля Фисто, безмятежно раскуривающего сигару. — Прошу вас, встаньте. В кресле вам будет гораздо удобнее, чем на полу.
Не без труда поднявшись на ноги, Люциус опустился в вольтеровское кресло, стоящее слева от него. Сердце продолжало колотиться, словно хотело выпрыгнуть из груди, а зубы выбивали дробь и не давали произнести внятного слова.
— Зачем вы это сделали? — наконец выговорил он. — Вы же знали, что я не…
— Вы хотели получить ответы.
— Я хотел узнать, что случилось с Полли! — Пальцы свело судорогой — так сильно они впились в ручки кресла. — Я хотел только этого, зачем вы…
— Потому что вы хороший журналист, мистер Фер. А хороший журналист не поверит пустым россказням, если есть возможность узнать наверняка, испытав все на собственной шкуре.
— Вы убили ее. — Чувства захлестывали Люциуса волнами — страх, боль, отчаянье. — Вы убили ее, не Сальвадор.
Улыбнувшись, мэр откинулся на спинку кресла.
— Позвольте открыть вам большой секрет, мистер Фер. Дело в том, что Сальвадора Месси не существует.
— Не существует? — эхом повторил Люциус, пробуя на язык слова, не доносящие до него никакого смысла. — Как — не существует? А как же…
— Портреты, телепередачи, экраны на демонстрациях? Не самая сложная часть представления.
— Но зачем?
— После Великой Чумы Хинном Вэлли нужна была твердая рука. Она должна была заставить работать в полях и на заводах, восстанавливать жилища, рожать и растить детей. Методы были жесткие, но этого требовало время. Людям нужен был такой человек, как Великий Сальвадор — тот, кто спасет их жизни, накормит и напоит, даст вещи первой необходимости и поселит в их сердцах любовь, почитание и смирение. Но времена меняются, и мы должны меняться вместе с ними. Хинном Вэлли не сможет развиваться и процветать, если его и впредь будет населять тупое необразованное стадо. Хинном Вэлли нужны ученые, врачи, инженеры, учителя, музыканты, писатели. Подданные, которые сами способны изменить свою жизнь… Или поверить в то, что они — творцы собственной судьбы. Возьмите сигару.
— Спасибо, — пробормотал Люциус, машинально приподнимаясь с кресла и принимая сигару и коробок спичек.
— Я помню ваши слова: "Эти люди слишком глупы и доверчивы, чтобы пойти на баррикады". Я согласен с вами, мистер Фер. Мы сами сделали их такими. Но если вчера нас это устраивало, завтра подобное положение вещей может привести к регрессу. Наш долг — изменить людей. Открыть им глаза, выковырять всю подноготную их нищенского прозябания и ткнуть в нее носом. Конечно, это потребует немалых усилий, но, как я уже сказал, вы очень хороший журналист — а значит, не отступите ни перед какими трудностями, чтобы добиться цели.
— Я?
— Вы, друг мой. — Мэр Фисто положил руки на стол и наклонился вперед. — Вы станете их учителем, откроете им правду, пробудите ото сна. Вы расскажете им, что жизнь состоит не только в работе и раболепном поклонении, что их деды знали миллионы других дел и вполне обходились без Великого Сальвадора. Вы укажете им на те зверства, что позволял творить их кумир. Вы подробно опишете то, что происходит в этих стенах — с теми, кто рискнул думать иначе, жить иначе, любить иначе.
Слово "любить" ударило Люциуса тупым лезвием в грудь, и снова захлестнула тягучая и больная тоска, смешавшись с горьким отчаяньем.
— Почему я? — хмуро спросил он, глядя на свои колени. — Я понятия не имею, как это делать. У вас было достаточно претендентов, которые хотели что-то изменить, но вы уничтожили их. А я ничего не хочу. Я хотел только…
— Я помню, чего вы хотели, — усмехнулся мэр, отводя взгляд. — Мисс Аваддор, подойдите к нам, пожалуйста.
Сигара выскользнула из пальцев Люциуса и рассыпала по тускло освещенному полу сноп оранжевых искр. Шелест легких шагов медленно нарастал, приближаясь, и каждый звук заставлял вздрагивать и горбиться, словно хлесткий удар.
— Нет, — выдохнул он, стоило горячим пальцам знакомо лечь на плечо, обжигая кожу и разливая по спине бурлящий огненный жар.
— Вот, значит, как? — прозвенел над ним смеющийся голос, от которого приподнялись и взмокли у корней волосы. — Похоже, я больше устраивала тебя мертвой!
Шаги устремились к столу — и она предстала перед ним в полный рост, в коротком темном платье и с распущенными волосами, с яркими губами и асимметричной улыбкой, убегающей к левой щеке, все такая же страстно желанная и безумно пугающая.
— Так ты все это время… — Люциус с трудом перевел дыхание. — Ты была с ними?
— Мисс Аваддор — одна из тех, кто будет вам помогать. Она хорошо изучила историю нашего государства и просветит вас в этом вопросе. Ну и, конечно, я надеюсь, что в дальнейшем вы будете работать вместе — у вас неплохо получалось это раньше, и ничто не мешает наверстать упущенное за полгода.
Глядя в улыбающееся лицо мэра, довольно поглаживающего острую бородку, переводя взгляд с него на Полли, безмятежно поигрывающую прядью волос, Люциус чувствовал, что погружается в какое-то странное состояние, похожее на дрему. "Может, я все-таки сплю? — с надеждой подумал он, впиваясь взглядом в письменный стол, словно пытаясь найти в нем подтверждение своим мыслям. — Сплю и проснусь как раз к завтраку?"
— Вас ждут великие дела, мистер Фер, — словно сквозь вату, доносился до него голос мэра. — Вам предстоит тяжелая борьба с человеческим невежеством, страхами и предрассудками. Конечно же, государственные деятели не будут смотреть на ваши действия сквозь пальцы: они заставят вас покинуть дом и скрываться, они лишат вас семьи и друзей… Зато когда ваши приспешники увидят, на какие жертвы вы готовы ради них, они потянутся к вам с новой силой. Они будут идти за вами, даже когда свобода будет казаться недостижимой, и ни на минуту не забудут о том, что вы, именно вы принесли им надежду на лучшую жизнь. Вы ведь теперь знаете истинную силу надежды, не правда ли, Люциус?
Люциус молчал. Ему казалось, что пол уходит из-под ног, и кресло быстро движется вперед и вот-вот врежется в стол — лампа разобьется, и комнату снова окутает непроглядная тьма.
— …вряд ли захотите отказаться. Ведь вы находитесь в Центре Убеждения, пусть и на правах гостя. Поверьте, не каждому посчастливилось оказаться в такой камере, которую на этой неделе занимали вы. Вам не мешало бы осмотреться здесь перед уходом. Мисс Аваддор, не проведете ли вы для мистера Фера небольшую экскурсию?
Цепкие горячие пальцы обхватили запястье Люциуса, выведя его из полусна.
— Идем, — хищно улыбнулась Полли, заставляя его подняться на ноги.
* * *
Люциус шел по тротуару, то и дело спотыкаясь о выбоины в асфальте, хотя первые лучи солнца уже легли на Хинном Вэлли, освещая его грязные серые улицы. В окнах на втором этаже горит свет — значит, Мария уже проснулась.
— Я так скучала по тебе, — глухо проговорила она, не отнимая лица от его груди. Ее мокрые волосы приятно пахли шампунем, маленькое тело трепетало в его объятьях, словно птичка в силках.
— Прости, что не звонил.
— Ничего. — Мария робко улыбнулась, заглядывая ему в глаза, и от этого до боли знакомого проникновенно-подобострастного взгляда у Люциуса защемило сердце. — Я знаю, ты позвонил бы, если бы была возможность. Главное, что теперь ты здесь.
Через силу улыбнувшись, он заставил себя опустить глаза.
— Как ты себя чувствуешь?
— Устала, — вымученно и радостно ответила она, поглаживая огромный живот. — Так толкается…
— Потерпи, недолго осталось. — Люциус сжал зубы и отвернулся. — Совсем чуть-чуть.
— Ты в порядке? — На ее лице отразились недоумение и испуг. — Ты такой бледный…
— Просто устал, не спал всю ночь. — Он аккуратно снял с себя ее теплые руки. — Пойду вздремну.
— Конечно. — Мария снова расцвела в робкой благоговейной улыбке. — Сладких тебе снов.
Люциус зашел в спальню и, не включая свет, присел на кровать. Небо в проеме окна быстро наливалось светом, и только одна яркая звезда до сих пор сияла над крышами домов, напоминая о том, что еще совсем недавно была ночь, жесткий тюфяк в камере, мэр Фисто за письменным столом, узкие коридоры ЦУ-21 с бесконечным числом каменных мешков, похожих на туалетные кабинки, залитый кровью пол, стоны и крики из комнаты пыток…
— Я скучала по тебе, — прошелестел в ушах глухой страстный голос Полии, и его передернуло, словно огненный пальцы снова легли на плечо, а яркие красные губы завладели его губами, заставляя вжаться в спинку пассажирского кресла и ощутить едва заметную гудящую боль в том месте, где была шишка. — Я позвоню на днях. Не расслабляйся.
Утренняя звезда медленно угасала, постепенно исчезая в светлеющем небе.