Один вечер из жизни топ-менеджеров
Единство противоположностей -
в том, что они существуют
По пятницам, после работы, они всегда встречались на первом этаже. Грохочущая клеть лифта, отдуваясь и сопя, неимоверно долго ползла вверх с нулевого, и Ааз, любивший движение, уставал скучать, глядя на коричневые стены шахты, плывущие вниз, и всегда прибывал на встречу в раздраженном настроении, ему не свойственном. Обычно он бывал бодр, подтянут и полон жизни. Он любил жизнь во всех ее проявлениях, время от времени не чурался экзотических опытов и увлекался многими видами экстремального спорта. Он был высокий, широкоплечий, на смуглом лице ярко выделялись теплые карие глаза с золотыми крапинками, внимательные, иногда наполняющиеся черной бездной, в которой любая бедная душа, попавшая под гипноз его взгляда, рисковала пропасть навсегда. Вот и сейчас, покидая лифт, он окидывал нехорошо сощуренными глазами пустой вестибюль офиса и боролся с собственным гневом. Раздражало еще и то, что, во сколько бы Ааз не выходил к назначенному месту — скамейке в скверике неподалеку — Габи уже ждал его там. Сидел с очередной книжонкой формата poket-book, забыв обо всем на свете. Книга обычно лежала на коленях, придерживаемая одной рукой, а пальцы другой методично выщипывали и так уже редкую, на пух похожую растительность, что покрывала круглую голову. Габи был полноват и, стесняясь этого, носил мешковатые рубашки и сутулился, что совсем превращало его в бесформенного толстяка. Многолетние попытки Ааза приобщить его к спорту ни к чему не приводили.
Иногда друг до того зачитывался, что минутами не замечал терпеливо стоящего рядом Ааза, который ожидал — когда же, наконец, тот оторвется от хилых бумажных листков, заполненных всякой ерундой?
— А, ты здесь! — Габи, наконец, покинул царство книжных грез и с готовностью вскочил, засовывая книгу в карман широких штанов. — Что сегодня делаем?
Ааз поморщился.
Места посещений они определяли по очереди. В прошлую встречу — о ужас! — выбирал Габи, и они три часа таскались по абсолютно пустым и гулким залам Музея современного искусства. Ааз не понимал кричащих образов и техногенных ассоциаций, бредовых фантазий современных мастеров не ценил и уродцами, называемыми здесь скульптурами, не любовался. Он предпочитал чистые, как детские слезы, краски божественного Рафаэля и, это уж как водится, старого безумца Еруна Антонисона ван Акена с его терракотово-черными адскими пейзажами.
— Футбол, — лаконично заметил Ааз, — идем в спорт-бар!
Габи кротко вздохнул и неохотно двинулся за другом.
Теплым пятничным вечером сквер был полон уставшими за неделю, но оживленными людьми, детским гомоном, неспешными стариковскими парочками, мамашками с не умолкающими чадами, хозяевами и их собаками, воробьями, пьянящим воздухом предвкушаемых выходных, пылинками в солнечных лучах, шелестом молодой зелени. Шедшая мимо матрона с коляской, более похожей на танк, едва не снесла их с узкой пешеходной дорожки, на которую они свернули с центральной аллеи. В коляске сидела яростно грызущая ручонки малышка лет полутора в ажурном чепце. Чепец сполз на крутой лобик, ротик блестел от слюней — у нее резались зубки, и она, не переставая, хныкала.
Габи, пропуская коляску, погладил ребенка по щеке. Набравшая в грудь воздуха для возмущенного залпа мамаша, наткнувшись на его взгляд, споткнулась и неожиданно заулыбалась.
Коляска уехала. Детский плач смолк, сменившись радостными визгами — боль прошла, и малышка спешила знакомиться с миром, выбравшись наружу и ощущая непознанную землю новенькими еще ногами.
Ааз вздохнул, искоса поглядев на Габи. Тот шел, запрокинув лицо солнцу, и улыбался — просто и хорошо.
Спутники миновали скамейку, на которой, обнявшись, сидела парочка, ловя дыхание с губ друг друга. Габи все еще радовался солнцу и по сторонам не смотрел. Ааз усмехнулся, и у юноши зазвонил мобильный. Не глядя, тот поднес трубку к уху и застыл. Истеричный женский голос, выплевывающий слова-пули из черного дула телефона, донесся и до его спутницы. Выражение ее лица менялось на глазах. Юноша растерянно слушал лившуюся на него брань, забыв, что телефон можно выключить. Через пять минут девушка потребовала объяснений. Через десять они поссорились. Через пятнадцать разошлись в разные стороны. Неважно, что звонок был ошибочен и предназначен совсем другому — распутнику и изменнику — этот не смог ничего объяснить.
Ааз удовлетворенно улыбнулся и, подражая Габи, подставил лицо ласковым пальцам солнца.
Мимо прошла девушка-мечта, прекрасная своей юностью, красотой и глупостью. Оба отвлеклись от светила и проводили ее заинтересованными взглядами: один — хищно подрагивая ноздрями, другой — явив миру растерянную улыбку очень близорукого человека.
Ааз ледоколом вошел в толпу перед баром, которая безмолвно раздалась перед ним, признавая его право. Шедший сзади Габи извинялся направо и налево. Люди улыбались ему — вместо того, чтобы обругать или позавидовать.
Внутри шумела толпа. Все столики были заняты, кроме одного — в углу, с прекрасным видом на плазменную панель, висевшую сбоку от барной стойки. Официанты проходили мимо, словно он и не существовал.
Ведомый Аазом, Габи проследовал вглубь бара и сел за пустой столик с интересом оглядываясь. Его спутник щелкнул пальцами — и бежавший мимо, доселе не замечавший самого места, официант неожиданно увидел их. Глаза его на мгновенье полыхнули багровым, маленькие рожки означились под дредами, дурь и таблетки приветственно заскакали в карманах. Он склонился в низком поклоне, старательно не обращая внимания на Габи. Тот только вздохнул.
— Господин!
— Мне абсент, — процедил Ааз, — моему другу нефильтрованное пиво. Ужин, как обычно. МОЕ мясо должно быть с кровью.
— Я помню! — подобострастно улыбнулся официант. — Сию минуту!
Неуловимое движение — и стол оказался накрыт, абсент змием зеленел в рюмке, бокал с пивом привлекательно потел.
Между тем трансляция началась. Играли латиняне и европейцы. Первые выходили на поле живыми сгустками энергии, блестели зубами и кожей, жестикулировали и смеялись. Вторые были хмуры и сосредоточенны. Камера наплывала на лица, меняла ракурс. Вот переметнулась к игрокам первой команды. Один из них — крупный план — упал на колени и вознес хвалу Господу, трепетно поцеловал и спрятал на груди крестик. Габи толкнул Ааза локтем в бок — дурацкая привычка! Ааза передернуло.
— Рабы! — фыркнул он и отхлебнул абсента.
Экранные трибуны экстатически возопили — матч начался.
— Дети! — укоризненно поправил его Габи.
— Все вы рабы, — Ааз скривился то ли от застывшего иглой в крыле давнего спора, то ли от абсентовой горечи.
— Тогда, может быть, ты объяснишь мне, почему МЫ зовем друг друга братьями, а твой мелкий пакостный коллега обратился к тебе "Господин"? — доброжелательно поинтересовался Габи.
Футбол был ему неинтересен. Ему нравилось наблюдать за людьми — за их лицами, полными надежд и ожиданий, за руками, вскидываемыми в ликующих жестах, когда любимой команде удавалась атака. Присутствующие стянулись к столикам, топали ногами, обнимали друг друга, и пиво лилось рекой, и с хрустом разгрызались сухарики, и, шелестя, разжевывались чипсы.
Барная стойка опустела. Лишь один посетитель остался сидеть на высоком табурете. Его крепкие плечи были обтянуты черной футболкой, голова склонена — он упорно смотрел в стакан.
Габи скользнул по нему глазами, обежал взглядом коллаж из красных веселых лиц, нахмурился… И в этот момент рев Ааза трубным гласом изорвал воздух у него над ухом — фавориты-европейцы забили первый гол. Габи кротко вздохнул — он был должен другу три часа за хождение по музею. Он надеялся, что футбол закончится быстрее!
— Я в следующую пятницу могу опоздать, — когда восторги поутихли, заявил Ааз. — Шеф возвращается из командировки. Будет разбор полетов.
И он повел плечами, словно конфискованные крылья жали ему.
— И куда он? — Габи искал глазами человека в черном и, не найдя, отчего-то разволновался.
— В параллельную Вселенную.
— Диверсифицируетесь?
— Осваиваем новые рынки сбыта! Ваших ТАМ еще нет, значит войны не будет!
— ЗДЕСЬ войну начали не мы!
— Да, но вы ее поддержали!
Они, тяжело дыша, смотрели друг на друга.
На экране снова началась атака. Мяч оказался у футболиста, возносившего хвалу Иисусу. Игрок находился в крайне невыгодном положении — наискосок и далеко от ворот. Забыв обо всем, Габи подался вперед.
— Не смей! — рявкнул его спутник. — Слышишь? Это нечестно!
— Иди к черту! — по-доброму пожелал Габи. — Я не могу иначе!
Футболист обошел двух дюжих противников и, не задумываясь, послал мяч в воздух. Пушечное ядро прошло в миллиметре от штанги — вратарь, увы, не успел долететь до противоположного угла ворот. Первый тайм окончился вничью.
Весь перерыв они молча пили. Им не нужно было разговаривать — слишком хорошо они знали друг друга.
В возбужденной толпе сновали фигуры, призрачные в табачном дыму. Многие казались прозрачными. Вот прошел мимо старик с разными глазами. Он подходил к столикам, заглядывал в лица и что-то бормотал себе под нос. Обойдя зал, исчез, пройдя сквозь дверь.
Ааз кивнул ему вслед.
— Смотри — кто здесь? Отчего бы?
Габи нахмурился.
— Он всегда появляется там, где есть отчаяние. Он умел видеть геенну в сердцах людей и рисовал каждому собственный Ад. И до сих пор смотрит людям в глаза, надеясь увидеть иное. Странно. Здесь ведь весело, да?
— Жалко его! — искренне вздохнул Ааз. — Не знаешь, решение по нему приняли или нет еще?
— Нет, — покачал головой Габи, — кажется, нет. Он слишком правдиво изображал Геенну…
— …И потому мы претендуем на него!... — перебил его Ааз.
— Но правда оказалась ужасающей…, — продолжил Габи.
— И поэтому вы не хотите его отдать!
Тень неожиданно закрыла свет. Человек в черном отодвинул стул и сел за их столик.
— Мужики, — сказал он, — не ссорьтесь, мужики. Выпейте лучше со мной!
Оба изумленно воззрились на него. И увидели — одновременно и ясно — что тот балансирует на грани отчаяния. Глаза его были черными от горя, словно зрачок лопнул и залил радужку чернильным пятном. Он видел мир черного цвета, вместо людей вокруг себя замечал лишь смерть: десятки, сотни, тысячи маленьких смертей. И одну большую.
— Ой-ой-ой! — покачал головой Ааз. — Какие глаза! Жаль Ерун ушел! Конечно, выпьем, друг. Как тебя звать-то?
— Влад.
— Очень приятно, Влад, — мягко улыбнулся Габи, — у вас что-то случилось?
— Чего ты его спрашиваешь? — удивился Ааз, разливая по рюмкам остатки абсента. — И так все ясно.
Он призывно махнул рукой. Перед мужчиной появился горячий ужин, пустая бутылка исчезла, ее заменила ледяная купель водки. От нее шел пар. Габи меж тем рылся в кармане брюк, насупив брови. Наконец, вытащил на свет божий новенькую бумажку — едва светящуюся, хрустящую, отяжелевшую печатью небесной канцелярии. Обе головы — черная, с буйными кудрями и белая, с рано появившейся лысиной, склонились над ней.
— Вера А., 33 года, — прочитал вслух Габи — незнакомец его не слышал, медленно пил абсент, словно яд всасывал, — мультиформная глиобластома с метастазами в легкие. Рентген и томография сделаны двадцать второго января, похороны двадцать первого мая. Местонахождение: уровень два.
Убирая справку в карман, Габи морщился, словно от боли. Врачи называли опухоли мозга "болезнями дьявола" и кому, как ни ему и его спутнику было не знать об этом?
Они выпили. Потом еще раз. Молча, не чокаясь. Чернота из глаз незнакомца растеклась по лицу. Осунувшееся и заросшее, оно казалось лицом тяжко больного человека.
— Сегодня сорок дней! — воскликнул Ааз. — Давай вспомним твою подругу. Какая она была?
— Зачем ты это делаешь? — прошептал Габи.
Ааз злобно опрокинул в себя стопку.
— За футбол!
— Вера, — непослушными губами произнес Влад, — Вера, она была…
И он замолчал. Она была невысокой, кудрявой, энергичной и неунывающей. Глядя на нее, люди улыбались, и неприятности отступали. Она могла решить любую проблему, ответить на любой вопрос. Она была… Была. И теперь ее нет. И пусто во вместилище души, сама она забилась в уголок, пугаясь толпящихся вокруг призраков. Призраков памяти.
— Ты не можешь заплакать! — догадался Габи, и повел рукой, очерчивая ощутимую сферу тишины вокруг столика. — Плачь, брат, тебя никто не услышит!
— Будь мужчиной! — встрял Ааз. — Давай лучше выпьем за помин души!
— Плачь, — с мукой в голосе повторил Габи.
Влад поднял голову и в его глазах мелькнул и пропал проблеск понимания. Он странно сморщился, словно у него заболели все зубы разом и вдруг совсем по-детски всхлипнул. Неумело размазывая слезы по лицу, он уткнулся лбом в столешницу. Плечи его тряслись.
— Вера, Верочка!...
— Твоя Вера умерла! — жестко проговорил Ааз — в ЭТИХ устах фраза прозвучала двусмысленно.
— Она жива, — все так же тихо сказал Габи. — Если ты любишь ее, вы обязательно встретитесь! Господь добр. Не совершай ошибку, брат, не отворачивайся от него! Не отворачивайся от жизни!
Мужчина поднял голову. Лицо его казалось умытым дождем, но боль еще плескалась в глубине черных дышащих зрачков.
— Она умерла! — закричал он, грохнув кулаками по столу. — И я тоже хочу умереть!
— А это по-мужски! — одобрительно заметил Ааз и подвинул к нему полную рюмку. Ладонь Габи преградила ей путь.
— Смотри на меня, — сказал он Владу и накрыл его руки своими, — и слушай, что я скажу: Твоя — Вера — Жива!
На мгновение полыхнуло белым и золотым. И человек увидел бескрайнее поле. Босые ноги колола стерня, ястреб кружил в небе, гоняясь за собственной полуденной тенью, с закатной стороны приближалась гроза, клубясь и рокоча глухо, наползала на золотое море. Перед ним стояли двое — один со стороны солнца, другой под штормовым фронтом, и путь, начинающийся между ними, уводил…
Пьяная одурь разом слетела; разбившись рюмкой, ахнула об пол.
В расслабленности Ааза угадывались кольца гюрзы. Он не любил проигрывать. Но человек уже сделал выбор.
Влад вскочил, опрокинув стул.
— На той стороне улицы есть храм, — подсказал Габи.
Ааз резко поднялся. Футбол больше не интересовал его.
— Пойдем, проводим его, что ли? — предложил он.
За пару кварталов от бара молодой человек ввалился в новенькую иномарку. Ключ не сразу попал в замок зажигания.
Человек в черном робко улыбнулся. Крепко потер щеки. С удивлением посмотрел на мокрые ладони.
— Спасибо, мужики! — сказал он. — Хороших выходных вам. Извините, что я… того…
— Ничего, — махнул рукой Ааз, — бывает.
Габи улыбнулся в ответ.
Влад шел к выходу, а они смотрели вслед. Считали шаги. На пятом белое и золотое было сокрыто милосердным саваном памяти до срока. На шестом человек вспомнил, что после похорон ни разу не был в церкви. На седьмом начал думать о том, как будет жить дальше. ЖИТЬ. Жить, черт возьми!
— Запиши на мой счет, с чаевыми, — бросил Ааз давешнему официанту и поспешил на воздух. Габи последовал за ним.
Было еще светло и душно. Ждали грозу.
В лучах заходящего солнца кресты на куполах взыгрывали золотыми росчерками.
Человек торопился войти в храм. Светофор улыбнулся ему зеленым. Завизжали тормоза. Тело подкинуло в воздух и отшвырнуло метров на тридцать вперед. Мягкой куклой оно упало под металлический отбойник. Черная футболка и брючины задрались, обнажая жалобную белую плоть, один ботинок слетел с ноги...
Водитель новенькой иномарки с выбитым стеклом, ничего не понял. Он был пьян.
— Ах, Асмодей! — прошептал Габи, в тоске сжав руки.
— Что, Гавриил? — невинно поинтересовался тот. Настроение его уже нельзя было назвать испорченным.
Завизжала женщина. Остановилось движение. Люди побежали к лежащему. Другие выволокли из машины водителя...
Оба смотрели на сутолоку, одинаково засунув руки в карманы.
— В следующую пятницу ты выбираешь! — напомнил Ааз.
— Я помню.
— Только не в музей — я тебя умоляю!
— Хорошо. Может быть, сходим в оперу?
Убиенная, но спасшаяся, душа воспаряла к облакам.
Примечания:
Гавриил — архангел, согласно христианской традиции, открывает тайное знание Бога; согласно Евангелию от Луки архангел Гавриил, явился в Храме праведному Захарии, отцу Иоанна Крестителя, и возвестил о рождении у него сына; он же был послан Богом в Назарет к Деве Марии возвестить благую весть о Рождении Иисуса Христа.
Асмодей — в иерархии демонов Бёртона — князь четвертого чина "карателей злодеяний", злобных мстительных дьяволов. Существовало поверье, что змея Асмодей, которой поклонялись в Египте, и змей, соблазнивший Еву — одно и то же существо. "Асмодей — дух или бог слепоты-темноты, разрушитель, рассыпатель, или изобилие преступлений, или изобилующий грехами, или измеряющий огонь" (Вир "Об обманах").