Когда она умрет

Она была не рыжая, а какая-то рыже-пегая. Невысокая, крепенькая, с удивительно тонкими ножками и попкой стульчиком (очень точное выражение, я его от бабушки знаю).

— Ты, — говорила она, — в меня не влюбляйся. Тебе же самой потом больно будет.

А я стояла рядом и улыбалась. Так бывает иногда. От скуки, может? Дочь не хочет заниматься музыкой, сын разбрасывает по ковру солдатиков, а ты сидишь в туалете (ну а где еще?) и думаешь, что жизнь проходит, а счастья нет. Навсегда запомнила фразу из какого-то старого спектакля: "Я стою у ресторана. Замуж поздно, сдохнуть рано!".

Холодная весна дышала прозрачным воздухом чего-то еще нераспустившегося, но уже рожденного, ждущего, волнующегося и волнующего. И она произносит эти слова. Спокойно, смакуя, пробуя на вкус. А я стою. И чувствую, что время, такое безнадежно легкое, вдруг превращается в какую-то густую массу, которая неторопливо стекает за воротник, обжигая холодом спину.

Помолчали еще и разошлись. На прощание она прижала меня к своей упругой груди.

Потом я шла домой темными дворами, пытаясь разогнать время, дать ему ход. Но что-то изменилось в природе и казалось, что можно было протянуть руку и поймать за хвост ускользающую вертлявую секунду. А потом положить ее в карман и принести домой и кормить пряниками и конфетами (их у нас всегда навалом).

Они думали, что я много работаю. А я бродила по высокому берегу широкой реки (той, что впадает в Каспийское море). Cчитала окурки на грязном берегу, вспоминала глаза, улыбку и голос. Наверное, все дело именно в голосе. Низкий и глубокий. И за каждой фразой слышался двойной смысл и намек на что-то такое интимное, которое может быть только у нас. Наверное…

А секс получился убогий. У старого дерева. Когда кончилась холодная весна, и началось теплое лето. Она, правда, сказала, что стоя не очень удобно. И низко стонала, привалившись к стволу.

Дома я вышла на балкон. Солнце вставало, нелепо путаясь в стандартных балконах старых хрущевок. Я — женщина, которая любит женщину, которая любит женщин и не любит меня. Сын проснулся и попросился в туалет…

Уходила она осенью, грустно погладив меня по голове и называя почему-то другим именем. Время опять понеслось с привычным фанатизмом непобедимого чемпиона, пугая приближением финишной ленточки…

Я купила газовый баллончик. И поменяла работу. Вспоминая о ней, забиралась в теплую ванну и мастурбировала.

Странно… Теряя любимых, где-то в глубине души мы предпочитаем чтобы они умерли, а не покинули нас сознательно, сославшись на отсутствие чувств. То есть, приходя поклониться чистенькой могилке с парой увядших роз, мы почти счастливы, зная, что вот они, тут, и будут любить вечно. И можно вспоминать только хорошее. И другим рассказывать про хорошее, а про темное, страшное и не вспоминать вовсе.

Но придумать идеальное убийство не так легко, как кажется на первый взгляд. Я ковыряла грязный снег засохшей веточкой, отгоняя ненужные воспоминания, и выбирала способ.

Способ №1

Я позвонила старому знакомому. Он удивился моему звонку и даже обрадовался, кажется. Виталиком его звали. Мы познакомились лет десять назад, на какой-то дискотеке. Потом он проводил меня домой. Позвонил через несколько дней, пригласил в гости. Мы бесстыдно резвились несколько часов, а потом он вдруг достал откуда-то из под кровати наручники и пистолет. Начал хвастаться, шутя нацепил на меня наручники. Наручники захлопнулись. Мы еще немного посмеялись, пока он не понял, что не может найти ключей от них. Стали ковырять шпилькой — бесполезно. Попробовали отрезать ножницами — эффекта ноль. Я, наконец-то, осознала некоторую абсурдность ситуации.

В общем, он оказался в некоторой степени джентльменом: вызвал друзей, прикрыл меня кое-как одеялом. Те приехали через полчаса и освободили меня. Больше мы не встречались с тех пор…

— Что тебе нужно? — он растолстел и обрюзг, что сделало его похожим на откормленную гориллу.

— Ты все правильно расслышал. Достанешь или как? — я была напориста и невозмутима.

— А зачем?

— Бабу одну замочить хочу, — он натужно рассмеялся.

Пистолет он достал через десять дней. Потом долго учил меня стрелять по ржавым консервным банкам. На зимнем солнце банки казались рыжими. И это придавало мне энтузиазма…

Еще через десять дней я стояла в темной арке ее дома. В желтом свете унылого фонаря танцевали какие-то усталые простывшие от холода снежинки. Конечно, я хотела убежать домой, забраться к сыну в теплую постель, и слушать его дыхание, медленно засыпая. Но картинка с ее уютной ухоженной могилкой уже крутилась в мозгу, как бешеный видеоролик, проецируясь на серую стену подворотни. Интересно, почему все подворотни могильно — серого цвета? Если бы она была, например, розовая? В такой странной цветовой гамме и убийство совершать как-то неудобно…

Когда показалась знакомая фигура, я зажмурила глаза и нажала на курок. Потом грохнула пистолет об стену и побрела домой. Но жертву даже не посмотрела, сил уже не хватило. В конце следующего дня не выдержала, позвонила ей на сотовый. Трубку взяла ее новая подруга и с отвращением (а, может быть, мне показалось) сказала, что на нее напали около дома и сильно ранили.

— Как она, — голос у меня задрожал (как и полагается).

— Плохо, — ответила подруга и бросила трубку.

Через пару дней я нашла ее в больнице. Грязно-рыжая голова лежала на подушке. Я села рядом, взяла за руку. Хотелось зарыдать, завыть во весь голос. Однажды она открыла глаза:

— Чего тебе? — спросила.

— Сижу вот, — ответила я и тут же вытерла ей лоб мокрой тряпочкой.

Когда врачи сказали, что она не сможет ходить, я взяла ее к себе. Она сидела в инвалидном кресле и молча смотрела в пол. Я присела у ее ног, и начала читать ей книжку. Вслух.

Того, кто стрелял в нее, так и не нашли… Она прожила еще двадцать лет и умерла в окружении моих детей и внуков…

Способ №2

Цианистый калий по запаху напоминает горький миндаль. Это я еще в детстве читала у Конан-Дойля. Надо сказать, с тех пор как я заполучила яд, я каждый день доставала кристаллик и нюхала его с каким-то вожделением. Его кристаллик помещался на темном кружочке линии жизни и казался спасительным островком.

Интернет, надо сказать, творит чудеса. Достаточно загрузить поиск в Яндексе, и вот уже через двадцать минут мне звонит тонкобасый Вова и, заикаясь, предлагает купить яду качественного и недорого. Вова пришел на один, а с уютным хомячком в стеклянной банке. Хомяк был типа доказательством.

— Щас мы ему цианид бросим, банку закроем, он копыта откинет, тогда расплатишься, — голос Вовы временами переходил на фальцет.

Отравить хомяка было совершенно невозможно. Он сиял черными каплями глаз и беззащитно скребся в мутное стекло банки. Пришлось поверить Вове на слово, а заодно забрать и хомяка:

— Нах он мне нужен теперь? — Вова тряхнул банку.

Дети обрадовались хомяку. А я — цианиду. Удивительно все же работала моя голова. Я с нетерпеливым волнением ждала удачного случая отравить ее, а хомяка пожалела.

Иногда была страшно до головокружения. Она снова уйдет навсегда, а я снова останусь. С пустым стаканом, пахнущим горьким миндалем.

Потом я позвонила. Раз десять набирала ее номер, но что-то останавливало в последнюю секунду. Я позвала ее в гости, она сказала, что не может. Я заплакала.

— Что-то случилось? — думаю, жалость и презрение были сейчас в ее душе на равных.

— Да… Я хочу тебя убить. Придешь?

— Ого! Тогда конечно! Как думаешь действовать?

— Я тебя отравлю цианистым калием, который добавлю в пиво.

— Нет, я не согласна. Я хочу изящно умереть, со стаканом вина.

— Вино может снизить действие цианида, оно слишком сладкое. Так Распутина пытались отравить, и ничего не получилось…

— Ладно. Приду. Готовь свою отраву, — и она рассмеялась.

Она рассмеялась. Кристаллик щекотал линию жизни, хомяк грелся в банке, а пиво стыло в холодильнике.

Я одела джинсы и майку. Никогда я не одевалась так медленно, я знала, что она умрет. Знала, что я буду делать с телом (с ее телом), когда она умрет. Я не знала, что буду делать со своей душой. Но, в конце концов, цианистого калия у меня грамм триста, а смертельная его доза равна половине.

— Ну что, сыграем в Шекспира? — усмехнулась я своему отражению. Кажется, не помогло…

Она опоздала на двадцать минут…

— Где мое отравленное пиво?

— Вот… и орешки… твои любимые…

— Чудесно. Зачем звала?

— Я же тебе уже сказала…

— Кончай этот дешевый треп, — она сделала большой глоток, — Любви хочешь?

Я смотрела на ее руку с бутылкой. Господи, я никогда не видела, как умирают люди. Открыла другую бутылку и приложилась к ней сама.

Она погладила меня по коленке. Черт, сейчас, кажется, стошнит.

— Я хочу в туалет…

— Описаться боишься?

Я заперлась в узкой кабинке и села на унитаз. Ждать чьей-то смерти страшно до жути. Скорей бы что ли, господи…

Когда я вышла, она прикончила целую бутылку пива с ядом и, кажется, принялась за другую. Она порозовела, расслабились. Черт, она и не собиралась умирать.

Я пошла на кухню и растворила все кристаллы в самом большом стакане, плеснула еще пива. Она выпила. Сели на диван, она снова положила мне руку куда-то на ногу…

Когда она ушла, я легла на диван. Где-то во Вселенной уже появилась аккуратная могила, с парой изящных цветов. Оставалось только ждать…

Способ №3

Она жила в доме номер 9 на 6 этаже. Меня всегда забавляли эти эротичные цифры. Она говорила, что ее всю жизнь преследуют эти близнецы-перевертыши. Три девятки на номере машины подтверждали ее слова.

Окна ее маленькой квартиры выходили на пустырь. Летом мы часто встречали на балконе рассвет, лежа голыми на старом каком-то пионерском матрасе.

Я подумала, как это просто, всего лишь подтолкнуть, и посмотреть на нее сверху. Наконец-то сверху. Я продумала все до мелочей. Прихожу к ней в гости, глажу кошку, выхожу на балкон покурить. Зову ее, роняю зажигалку за балконную решетку, перегибаюсь… Она перегнется, конечно, следом. И тогда я дерну ее за руку и подтолкну под попку. Кажется, все. Нелепая шутка, запредельный розыгрыш и ее долгожданный проигрыш.

Я измерила высоту балконных перил, перегибалась через них и замирала в небе, стоя на носочках. Я точно знала, что я смогу. Я решила, что это будет шестого числа — символика цифр в ее жизни должна сохраниться до последнего выдоха.

Я сказала, что должна отдать ей кое-что.

— Не иначе сердце? — она без энтузиазма рассмеялась.

— Возможно…

— Может, встретимся просто в кафе?

— Нет. Лучше дома, без лишних глаз и ушей.

— Ты умеешь заинтриговать, — она согласилась слишком легко. Настолько слишком, что я сразу поняла — все будет не так…

Все так и было. Она сделала ремонт и застеклила балкон.

— Ну что у тебя? — она явно пыталась избавиться от меня побыстрее.

— Ничего, — я смотрела на закрытый балкон.

— Слушай, ну ты издеваешься что ли?

— Когда ты застеклила балкон?

— Ровно два месяца назад. Тоже шестого. Эта цифра меня преследует просто.

— Я хотела тебя убить. Выбросить с балкона, — Меня тошнило.

— Ну, значит во время я ремонтом озаботилась, — она поднялась, — Ты домой иди ладно, ко мне гости сейчас приду.

— Кто? Твоя новая пассия?

— Тебя это не касается. Дверь вот там! — Она махнула рукой…

А я вытащила пистолет. Тот, который Виталику все же удалось его достать. Спокойно нажала на курок, упершись на ноги, как учил меня бывший любовник. Выстрелила. И пошла к двери. Она привалилась к шкафу, с удивлением глядя, как быстро краснее ее футболка.

Пули были холостыми, но она этого не знала…

У меня замерзли руки, я отбросила засохшую ветку и огляделась. Дежурные придорожные сугробы напоминали забытые могилы, ставшие верным прибежищем для разномастных собак. К весне о них забудут все. Даже собаки…