Там, высоко в небе...
...Подслеповатые, серые дни, которые не знают, откуда они пришли и куда уйдут, путались у меня под ногами, надеясь, что я-то уж знаю, как их потратить... Как и все впрочем, ведь все на кого-нибудь надеются... Но на кого надеяться мне?.. На нее?..
Я погладил ее тонкие пальчики, замершие неподвижно. Нет, она не видит меня... Наверное...
Она... Когда я вижу ее, мне кажется, что меняется даже цвет моих крыльев, так сильно она вмешивается в меня, одним взглядом встряхивая все мое существование, переворачивая с ног на голову замысловатые построения моих убеждений, смешивая одним точным движением во мне черное и белое... Она — Ангел... Я — ее пес... Скажете, где это видано, чтобы у ангела был пес? И правы будете... Но я ее пес...
Я вам обязательно расскажу всю мою историю, только не будите моего Ангела, пусть отдохнет. Ведь стоит только кому-нибудь разлить лужицу грусти или высморкнуться во вне мелкой, никчемной досадой, или рассыпаться солью на голову близкому, как она, распахнув свои небесной чистоты крылья, уже стремится туда... Во что вы превратили моего Ангела, люди? В носовой платок? Мне, псу глупому, не понять вас людей...
...Он опять, как это было и вчера, и сегодня... здесь... Мне бы надо было давно избавиться от его неизбежности, но, когда он, свернувшись у моих ног, замирает неподвижно и следит за каждым моим движением словно пес, праведная однозначность во мне замирает, натолкнувшись на одиночество этой бесприютной души. Но... сонмы придуманных догм, оставленные без доказательства аксиомы, скопище собственных теорем, которые доказываешь сам себе всю жизнь... Они не давали мне коснуться этой его замершей где-то глубоко внутри боли... Он думает, что я его не вижу... Его сутулая худая фигура со сложенными смиренно за спиной черными крыльями в последнее время следует за мной по пятам... Может быть, я что-то делаю не так? Почему он не оставляет меня? Но кто мне ответит на этот вопрос?..
...Мой Ангел спит... Извечное ее желание истратить себя всю до остатка, уменьшая хоть сколько-нибудь чужую боль, истончает ее... Она, словно лучик яркий на рассвете к концу дня становится прозрачной... будто капля росы, упавшая на лист и бессильно стекающая по гладкой, неудерживающей ее поверхности... она падает без сил... невесомая, не издающая ни звука... Не будите ее, люди... Я не хочу ее потерять.
...Хмурый сторож метет усыпанную листьями аллею парка. Мелкий дождь сеется вот уже который час подряд на пожелтелые клены, разросшиеся сирени вдоль дорожек, на траву. В его серой пелене плывут раскрытые зонты, неясные фигуры прохожих торопливо пробегают мимо... и лишь сторож никуда не спешит.
Он останавливается время от времени и оглядывается... Там, куда устремлен его взгляд, замерло огромное колесо. Колесо обозрения... Его разноцветные чаши неподвижны и, словно большие, яркие цветы, виднеются в сырости осеннего воздуха. На самом верху, там, где кончаются вместе с листьями деревьев границы города, в круглой, с резным навесом, чаше синего цветка, покачиваются двое. Они не видны никому, и только старик с пластиковой, зеленой метлой, прищурясь, мрачно смотрит на них... Не может, не должно так быть! Но чаша продолжает висеть неподвижно...
Все, что угодно, только не это... непозволительное равновесие! Подвешенный в воздухе сосуд с ангелом и демоном это взрывоопасная смесь... Близко не подходи... Он может взорваться, вскипеть, завертеться огненным смерчем... убить всякого, кто окажется рядом...
А чаша продолжала висеть неподвижно... нарушая все законы подлунных миров...
Сторож, наконец, отвернувшись, принялся вновь скрести мокрые листья, шебурша раздраженно по асфальту. Его сгорбленная спина одиноко маячила в сетке осеннего дождя...
...Когда и где я увидел ее впервые? Названия и числа не имеют значения... Тогда не случилось ничего необычного в моем понимании... Очередная молодая мать умирала сразу после родов... Я запомнил лишь ее улыбку, счастливую улыбку в тот миг, когда ей сказали, что она умрет, и добавили, что ребенок, родился крепким и здоровым... Я подивился отсутствию страха, страха перед смертью и ее наивной радости за другого... и ушел — там мне нечего было делать.
Потом, спустя долгое время, она мне встретилась в одной мрачной халупе, жилище прокаженного. Старик влачил свои жалкие дни в одиночестве, изгнанный людьми, пожираемый горьким отчаянием и гнойными струпьями... И она опять сумела удивить меня — она тайком приносила ему еду, лечила его отвратительные язвы.
Вы, люди, всегда отличались лицемерием — называя себя царями природы, вы поступали как звери со своими собратьями. Она была другая...
Мне тогда быстро надоело наблюдать эту идиллию, она никак не отпускала несчастного на тот свет, потому что старик все время ждал ее... Вы не знаете, как важно надеяться и ждать... Так вот она дарила ему надежду, что завтра придет вновь, принесет хлеб, скрасит его одиночество беседой... Так тянулось долго, и лишь болезнь прервала затянувшееся действо смерти...
А в третий раз она спасла меня... Ха!.. Она же не может пройти мимо страждущего, и даже то, что это демон, не остановит ее! Но это я сейчас смеюсь, а тогда радость надолго оставила меня... Гнев и злоба точили мою суть... сменяясь жалкими стенаниями в ночи, я был изгнан... своими же... за то, что стал вести себя не как все... я, видите ли, стал снисходителен к свету... да, он перестал мешать мне своим существованием... Я совершил страшный проступок — не дал оступиться... Имена не имеют значения. И меня наказали, замуровали в стенах старого дома, где я подвывал жалко по ночам, распугивая редких прохожих... Это она спасла меня от удушливой обреченности... Как же я был удивлен, когда увидел ее перед собой... Тогда и стала она моим Ангелом...
...Светлая фигурка, спавшая, укрывшись белым крылом, на скамейке синей чаши колеса обозрения, вздрогнула. Что-то встревожило ее... Словно птичка, встрепенувшись, она уже через мгновение нырнула в холодный воздух... Ее крылья раскрылись, и прекрасное видение стало удаляться...
...Я же просил вас не будить моего Ангела!!!
Сторож хмуро вглядывался в небо вслед двум птицам, улетавшим прочь. Черная птица настигала белую... Уже почти настигла... Но что это? Демон продолжал лететь рядом...
Старик в очередной раз покачал головой. Что-то странное творится в мире... Так не должно быть...
...Дом, деревянный, старый, занялся со всех сторон словно факел. Гул бушующего пламени, тянущегося длинными языками вверх, треск дерева, чернеющего, скручивающегося в огне, заглушал собой все: крики обезумевших от страха и горя людей, кружащих бессильно вокруг... вой сирен пожарных машин... звуки льющейся из брандспойтов воды... и тоненький писк угасающей жизни там... в огне.
Ангел летел туда...
...А куда же еще она могла полететь? Туда, в самое пекло... Огонь... Эта стихия бывает очень опасной... Но я не могу ее оставить... С тех самых пор, как на нее объявлена охота, с тех пор, как она спасла меня... Помнит ли она об этом?
...Круг черных силуэтов демонов сужался. Языки пламени плясали дикий танец, пожирая все, что попадалось на пути. Треща, обрушивались перекрытия, лопалось со звоном раскаленное стекло, плавилось, капая каплями. Там, впереди, мелькал светлый силуэт Ангела, она стремилась туда, где еще всхлипывала жизнь... Эти редкие, становившиеся все тише, звуки еще раздавались иногда в глубине горящего дома.
Конечно, это была западня... И сейчас он видел, как за его Ангелом заскользили темные тени. Его меч тускло блеснул в сполохах огня...
— Что тебе этот ангел? Оставь его нам... Посмотри, в кого ты превратился! — злобный хохот раскатился эхом, отскакивая многократно от рушащихся стен.
Но меч мелькнул, и пронзительный тоскливый визг воплотившейся так ненадолго темной души раскатился над пылающим домом...
...Их слишком много... Мне не удастся их остановить... Слышишь, ты, Белокрылая?! Улетай!..
— Оставь меня... Что тебе я? — тихий шепот прилетел и коснулся теплым дыханием...
— Значит, видишь...
— Всегда...
— Мне некуда больше идти... Я потерял себя...
— Напротив... Ты идешь к себе...
— Все слова!!! Я не нужен никому! И ты гонишь меня! Меня ждет пустота!
Светлая фигурка, теряя силы, билась отчаянно в наступающем мраке... Дым черным саваном застилал весь дом, и люди боялись подступиться к нему, страшась неведомого, что творилось там... Только старый сторож с зеленой метелкой невозмутимо скреб дорожку к дому, и вот уже его сгорбленная фигура скрылась в пылающем зеве пожарища. Люди качали головой и удивлялись ему, и невдомек было им, что лишь одно волнует старого сторожа — пошатнувшееся равновесие... "Так не должно быть... — бормотал он, — но кто-то должен быть на их стороне..."
...А воронье носилось с криками над догорающими, торчавшими словно гнилые зубы, останками стен. Люди, удивляясь тому, как быстро сгорел такой большой дом, расходились понемногу... и останавливались вновь... Кто-то принимался бродить по дымившемуся пожарищу в поисках то ли выживших, то ли еще чего-то, а может быть — просто надеясь поживиться...
...Вечер опускается осенью на город быстро. Не успеешь оглянуться, а на улицах уже темно... Только небо еще горит светлой полоской у самого горизонта, черные силуэты ветвей мечутся в закатных лучах солнца, и не хочется отпускать свет, давая ночи войти в свои права...
...Если взлететь в еще светлое небо высоко, туда, где кончается вместе с верхушками деревьев граница города, раскинуть крылья, и взглянуть сверху на старый парк с уснувшими на зиму аттракционами, фонтанами... то увидишь огромное колесо обозрения и синюю чашу его, что застыла неподвижно на самом верху. Там белая фигура моего Ангела и то, что осталось от меня...
— Не плачь, Белокрылая... Я не стою твоих слез... Скажи мне, Ангел, зачем я жил?
— Чтобы задать себе этот вопрос...
— Будешь ты меня вспоминать?
— Я буду ждать...
— Чего, Белокрылая?
— Встречи с тобой...
...Мой Ангел плачет, люди. Кто успокоит Ангела? Есть ли кто-нибудь, кто утешит ее?
Солнечные лучи с рассветом заиграли на мокрых листьях, ветер срывал весело их и гнал по дорожкам парка, устилая ими траву, скамейки, столы. Старый сторож, позабыв про свою метлу, стоял опершись на нее и не сводил грустных глаз с одинокой белой птицы, кружащейся над парком. Ее пронзительный крик больно отзывался в нем, он зачем-то сорвал багряный лист с мокрой ветки облетающей рябины, растер его в руке и, поднеся к лицу, вдруг жадно вдохнул его горький запах. Запах горечи... запах жизни... Встретятся ли они когда-нибудь? Никто не знает... А она... А что она? Она будет ждать...