Enter Sandman
Кэб трясся по мостовой, маленькая Элис, как качающаяся фарфоровая кукла, тряслась между маменькой и старшей сестрой. Сама старшая сестра покачивалась как шпилька и улыбалась, как будто корсет натягивал ей лицо, и даже будто не дышала. Хотя на самом деле улыбалась от того, что танцевала с сынком Бромфилдов. Этим, похожим на осла, который, случайно столкнувшись с Элис на празднике, стал озираться и неуклюже шутить, и дышал вином. Маменька же, тяжёлая и беременная, сидела неподвижно, обмахиваясь веером и тяжело дыша. Папенька сидел рядом с ней, смотрел в окно на дымные улицы и иногда покашливал, но не позволял себе это более чем на пару секунд — показывал, каким волевым человеком был.
Кэб резко встряхнуло, и Элис повалилась бы вперёд, если бы не вцепилась крепко в сестру и маменьку. Что-то случилось с лошадью или самим кэбом — Элис не видела. Кучер спрыгнул с козел, побежал поправлять… И пока экипаж стоял, девочка особенно чувствовала городской смог и раскашлялась.
В окно постучал нищий, как будто собравший весь запах уличной грязи, и даже через стекло казалось, что он дышал тяжёлыми волнами. Отец погнал его словами решительными, угрожающими, и при том такими, которые можно говорить при жене и дочерях. Целое искусство. Но всё же лучше подействовал кучер, замахнушийся кнутом. Прогнав нищего, он вернулся к лошадям, которые так и храпели, успокаивать их. Так прошло какое-то время в дыму, пока экипаж снова тронулся…
В тёмную прихожую кошечкой вбежала старая нянюшка Мэри Маккензи, зажгла газовый рожок и засуетилась, раздевая господ и причитая, как все должно быть измучились, особенно дети.
— Матерь Божья! Она же сейчас задохнётся! — воскликнула няня на улыбавшуюся сестру и мигом повела её в комнату, откуда вскоре послышались вздохи облегчения.
Подошёл и доктор Льюис. Бегло взглянув на кашлянувшую в кулачок девочку, он бросил пронзительный взгляд на родителей, колыхнув тёмные пряди.
— Вы всё-таки поволокли её через этот чудовищно-серый город, когда я просил вас…
— Доктор Льюис, на Бромфилдов нужно было произвести должное впечатление для подобающего разговора о делах. Что же способствует этому лучше славного дитя, в чьи уроки танцев я столько вложил?
— И пожалуйста, не говорите грубости при наших дочерях. Ваше дело — забота о них. Не вмешивайтесь в наши дела, и мы не будем вмешиваться в ваши. — сказала мать по-хозяйски важно и, как большой корабль, побрела к себе. Почему-то маленькая Элис с каких-то пор называла это “ушла ждать ребёнка”.
Отец же пошёл в столовую комнату, уже доставая и зажигая сигару. Было видно, что он давно тянулся к ней, но не мог себе позволить курить на улице и при женщинах.
— Прошу вас, только не при Элис! — возмущённо воскликнул доктор.
— Если вы не видите, я уже ухожу! — не менее возмущённо ответил отец, и доктор плотно закрыл за ним дверь.
Гибко развернувшись и оказавшись перед Элис на коленях, Льюис стал осматривать её. Тогда же подошла и няня, с тревогой стала смотреть на них. Доктор подставлял её головку под слабый газовый свет, удерживал крепкими руками, тыкал какими-то инструментами из саквояжа в нос и рот, всматривался… Как всегда — руки холодные, дыхание тёплое.
Элис и любила доктора больше всех, и ненавидела его больше всех. Любила — потому что он был заботлив с ней, впрочем как и нянюшка, но он был куда веселее и красивее нянюшки. Ненавидела — потому что он отнимал её время. Это слова очень деловых взрослых вроде папеньки — “отнимать время”, но Элис усвоила их и так и представляла, как доктор кусочек за кусочком вырывает минуты и секунды. Вот и сейчас: всю первую половину дня она провела в сборах, ей надевали громоздкое платье, долго держали волосы в горячей газете, белили кожу, чтобы Бромфилды просто ахнули, потом весь оставшийся день и вечер она провела на этом очень скучном празднике, страшно устала от танцев, ещё и дорога туда-обратно через весь Лондон… Элис надеялась хоть немного поиграть перед сном, и вот доктор забирал эти оставшиеся крупицы времени. Потом они оба с нянюшкой скажут, что надо спать: нянюшка так скажет, потому что “все хорошие девочки спят в это время”, доктор — потому что “ей нужен здоровый сон”.
Доктор волновался, бормотал что-то нехорошее. Нянюшка чувствовала это и сказала с волнением:
— Может быть, ей растёртой коры дуба?
— Прошу вас, не вмешивайтесь с вашими горскими суевериями. — раздражённо проговорил доктор, не отрываясь от осмотра.
— Ах, вам лишь бы обвинить! Я же не предлагала переколдовать болезнь на петуха и закопать! — ответила няня с задетым достоинством.
Минуты спустя Льюис отпустил Элис, глядя в пол с полуприкрытыми веками.
— Что, доктор? Не пора ли ей идти спать? — спросила няня, и в голосе слышалось, что она всё понимает, но делает вид, что не понимает.
— Я был бы рад, если бы ей вообще не нужно было засыпать… — вздохнул доктор. — Но рано или поздно ей придётся… — и, полуобернувшись к няне, он решительно сказал: — Позвольте мне рассказать ей сказку.
— Боже упаси! У вас всегда такие страшные сказки, девочка и правда не заснёт! Лучше я почитаю ей!
— И вы прочтёте очередную побасёнку о том, как дети встретили в парке прелестную фею, а затем проснулись и поняли, что это был лишь сон, и фей не бывает! Да это нагонит на неё ещё большую тоску! Нет, сейчас я вам категорически не позволю!
Ещё немного поспорив с няней, доктор всё же убедил её. Но не мог рассказывать сказку Элис, стоящей в прихожей в неудобном платье, и дал няне переодеть и уложить её.
Нянюшкины руки были тёплыми и, с их морщинками, мягкими. От её тёплого дыхания веяло капустой и чем-то таким от старых людей. Вроде и сам по себе запах неприятный, но всё-таки это нянюшка, она тут рядом, поэтому и запах был милым. Заботливо уложив Элис в кровать, она неохотно позвала доктора. Широкими шагами тот прошёл не к Элис, а сразу к окну, распахнув его.
— Что вы делаете?! Простудите девочку! Ещё и доктор!
— Ей категорично нужен свежий воздух, вот что я говорю как доктор! О, проклятый город, хорошо хоть это окно на парк выходит!
Няня всплеснула руками.
— Не желаю слушать ваши страшные сказки. — и скорым сердитым шагом вышла за дверь.
Проводив её взглядом, Льюис сел около девочки и начал свой рассказ. Там были рыцари, поющие принцессы, ужасные пираты, летающие волшебники, цветочные башни, драконы на пламенных крыльях. Иногда рыцарь обращался к Элис, она выбирала его пути. Девочка слушала заворожено, не спуская глаз с доктора. Под конец он дал ей обычные пилюли, поцеловал в лоб и шепнул:
— Я люблю тебя.
И какая-то грусть была в его голосе. И он вышел, уступив место няне. Та всё же свела ставни, хоть и не закрыла окно совсем.
— Элис, ты ведь не возражаешь, если я сделаю так? Да, может я и не понимаю современных методов доктора, но всё же доверяю тому, как мы всегда жили.
И она подошла к кроватке, окончательно поправлять одеяло и подушки.
— Понравилась тебе сказка доктора? Не прочитать ли другую, более спокойную? Впрочем, уже очень поздно…
— Не надо, няня. Лучше спой. — сказала Элис, чтобы Мэри не подумала, что она любит доктора слишком сильно больше её. И нянюшка, растроганно улыбнувшись, запела старую-старую песенку с непонятными горскими словами, которых, может, не понимали и сами горцы.
— А теперь помолись, как хорошая девочка. Помнишь ведь как? — сказала Мэри ласково.
— Помню, нянюшка.
И Элис зачитала то же, что в эти самые часы читали тысячи детей, молитву-колыбельную:
— Спать ложусь, гашу огни,Боже, душу сохрани,Коль умру я до зари,Боже, душу прибери.
— Молодец. — няня погладила её. — А теперь спи. Придёт Песочный Человек, который навевает хорошим детям хорошие сны, а плохим — страшные. Но ты же хорошая девочка?
Она загасила рожок и ушла, затворив дверь. Элис осталась одна среди обоев в цветы, из тёмно-зелёных ставших очень тёмно-синими, с тикающими часами, с кивающим фарфоровым китайцем, которого Элис всегда боялась, но никогда не думала, что можно просто попросить убрать…
Она лежала и лежала… Ей казалось — а как это вообще можно — спать? Я совсем не чувствую, что человек просто может такое — спать. Но ведь все прошлые ночи я же как-то спала? А сколько их было — ночей? Элис стала считать все дни своей жизни, сначала пытаясь умножить дни на годы, потом, сбившись, просто складывать 365 и 365… А интересно, сколько среди них было таких, когда она, как сейчас, не могла поделать что хочет? Кажется много…
Прошло очень много времени. Элис не понимала, засыпала ли она или так и лежала, но был какой-то разрыв: это “сейчас” — совсем не то же самое, что “тогда”, когда няня её укладывала. Мир какой-то совсем другой, хоть комната и та же. И — ей показалось — или не показалось? Цветы на тёмных в ночи обоях скорчились в гримасы, которые смеялись. Смеялись над ней? За что? Неужели она плохо танцевала? И страшный китаец кивал уже не просто так, а будто укоризненно… А тиканье часов вдруг стало таким громким и гулким, что отдавалось в глубине головы. Как будто стрелки были огромными валами, что рвались сквозь столетнюю ржавчину. И из щели под дверью плавно посыпался песок. И раздался голос с рыхлым дыханием, как будто с каждым вдохом и выдохом говоривший втягивал и вытягивал воздушные потоки с песком:
— Уходи свет, входи ночь. К тебе приходит Песочный Человек, девочка. Возьми меня за руку и идём со мной, в Никогдаландию, где ты никогда не станешь взрослой.
Элис не хотела идти с этим страшным голосом. Но не могла сказать, и откуда-то знала, что и не надо говорить: Песочный Человек и так знает, о чём она думает. Не могла она и встать, пошевелиться… В этом мире можно было только лежать, а “идти” голос предлагал как-то иначе.
— Почему же ты не хочешь идти со мной, девочка? Ведь ты мечтаешь никогда не становиться взрослой, ведь жизнь взрослых такая нудная и сложная! А в Никогдаландии уже никто никогда не будет заставлять тебя танцевать у Бромфилдов, ты никогда не будешь ездить на кэбе по душному городу…
Элис поглядела на солдатиков, что едва виднелись во тьме под комодом. Когда братец был жив, няня не позволяла играть с ними, потому что это игрушки для мальчиков. Но когда братец умер, доктор перенёс их в комнату Элис, и няня почему-то не убирала их. Доктор говорил, что они защитят её от всех чудовищ. И правда — однажды Элис снилось, что под её кроватью завелось чудовище, и тогда солдатики ожили и прогнали его… Защитят они и сейчас? Но они лежали под комодом без движений, без дыхания…
— Солдатики не помогут тебе, девочка. — сказал Песочный Человек, и цветы на обоях засмеялись ещё противнее, а меж тем песка у двери становилось всё больше, начал он сыпаться ветерком и из окна. — Но почему ты боишься меня? Я самый ласковый из слуг Мрачноликого. Многие мечтают обо мне: каторжники и разбойники, тираны, нищие, старики и калеки, о которых некому позаботиться… Всё было бы проще, если бы и маленькие дети сразу мечтали обо мне.
Песок собирался в маленькие горки, и горки двигались друг другу под лёгким ветерком — Элис слышала, что так движутся дюны в пустыне. И было песка всё больше, он сыпался уже не только из щели под дверью, но из щелей с боков двери.
Тут мимо окна пролетел доктор! В руке его блестела шпага, и на голове его были загадочные шляпа и маска, а за ним струился длинный плащ, который звёздной россыпью украшали блестящие докторские пилюли! И когда кончик плаща скрылся за рамой, послышались звуки фехтования, мешающиеся с пересыпанием и разбрасыванием песка, в то время как из щелей и из окна песок перестал сочиться. Элис стала надеяться на доктора. Она думала, что надеяться надо как можно сильнее, и очень-очень постаралась в этом.
Вот звуки стихли…
И раздался хриплый песочный смех.
— Твой доктор проиграл, девочка. Интересно, и кто же из нас больше любит тебя? Заметь, он не пускает тебя в Никогдаляндию и мучает лекарствами.
Песок уже кажется яростно сыпался даже из верхней щели, а из окна просто летел комьями. Бурые прозрачные тучки уже летали над Элис, песчинки попадали в глаза и нос…
И тогда появился сам Песочный Человек. При чём, в этом мире у события могло быть несколько предысторий: так что он и собрался из песка, который сыпался в комнату всё это время, и просто вошёл через дверь.
С шуршанием он приближался к кроватки Элис. Его лицо было как песчаный холмик, но на месте рта, носа и глаз зияли выемки. И он склонил это лицо над Элис… Ржавый гул часовых валов пронзал голову...
По коридору кто-то отчаянно пополз — видимо, поверженный доктор. Но вряд ли у него хватит времени и сил добраться до комнаты Элис…
И песок заструился между лицами Песочного Человека и Элис. И то ли направлялся от него к ней, то ли от неё к нему, как будто уже был заранее у неё во рту и носу. У них было общее дыхание с Песочным Человеком. Или он как будто забирал её дыхание, создавая себе песочные нос, рот и глаза...