Оседлавший тигра спешиться не сможет

Война в Афганистане — наше недалекое прошлое, которое, хотим мы или нет, накладывает отпечаток на настоящее. Свидетельством тому может служить чеченская компания, где события разворачиваются по афганскому сценарию. Эта повесть — всего лишь небольшой мазок, штрих в картине афганской войны и отношений между христианской и мусульманской религиями.

Над миром витает идея панисламизма и ситуация напоминает пожар на торфянике. Огня не видно, а пятки жжет.

 

И угол падения равен углу отражения.

Граф Ал. Войнов

Часть 1

Афган

Мурал часто вспоминал маленький дремлющий под ласковыми лучами весеннего солнца городок, где прошло его детство. Дом, В котором жила их семья, окруженный садом, был спрятан в глубине двора, отгороженного от пыльной улицы высоким дувалом. Узкая кривая улица, бравшая свое начало у базарной площади, незаметно переходила в ухабистую дорогу, ведущую в Фергану, до кото­рой было больше двухсот километров. Сюда, в пред­горье, весна приходила позднее, как-будто и ей было трудно подниматься по крутым извилистым доро­гам. После занятий Мурад переодевался в старый, подшитый отцовский халат, заходил на кухню к матери, клал в карман несколько лепешек, завер­нутых в старую газету, и, взяв силки и клетку с перепелкой, уходил ловить птиц.

На краю селения, вдоль дороги, тянулась посад­ка акации и миндаля. От земли исходил запах цвету­щих садов.

Здесь, в зарослях репейника, он расставлял сил­ки, вешал на соседнем дереве клетку с перепелкой, которая своим пением созывала других птиц, рассыпал вокруг горсть семечек, крошил для приман­ки половину лепешки и, протянув тонкую бечевку к соседнему кусту, ждал, когда доверчивая птичка попадет в сеть.

Сидя за кустом, он наблюдал, как над желто-фиолетовым полевым цветком вились две бабоч­ки — одна маленькая, белая с черными прожилка­ми, другая чуть крупнее, расцвеченная всеми цветами радуги. Оба мотылька, мешая друг другу, старались сесть на цветок, но теплый весенний ве­тер раскачивал тонкий стебелек и не давал им достигнуть цели. Наконец, разноцветная бабочка вышла победительницей и спряталась в лепестках цветка. Другая, помахав на прощание крыльями, вынужденно полетела прочь. Разомлевшая на солн­це, цветная бабочка наслаждалась покоем и запа­хом распустившегося цветка.

Но идиллия была недолгой. Ее слету склевал прожорливый, проворный скворец.

— Побеждает тот, кто сильнее. Но победа не все­гда идет ему на пользу,— подумал Мурад.

За день Мурад ловил несколько чижей, сквор­цов и перепелок. Попавших в силки воробьев он выпускал на волю.

На воскресном базаре, куда каждую неделю Мурад ходил продавать свою добычу, ценились только певчие птицы. Их охотно покупали чайхан­щики. В каждой чайхане висело несколько клеток, в которых на разные лады заливались крылатые пленники.

Вернувшись однажды из медресе, Мурад увидел, что перепелка, долго жившая у него и служившая приманкой, не выдержала жизни в неволе, умерла. Он осторожно достал ее из клетки и закопал а углу сада под старой абрикосой.

Возвратившись в дом, он открывал клетку за клеткой, вынимал очередную узницу несколько мгновений в ладонях и мысленно попросив у нее прошения, выпускал на свободу.

 

В детстве Мурад не читал никаких книг, кроме Корана ему говорили, что это единственная книга, достойная внимания правоверного. Текст Корана был передан пророку Мухаммеду самим Аллахом.

Аллах не раз передавал свои заповеди через пророка Моисея, но иудеи многое из них не поняли, многое упустили и извратили — так поясняли Мураду имамы в школе при мечети, куда принимали учиться малы*и ко в дошкольного возраста,— и только великий пророк Мухаммед сумел понять высшую и бесспорную божественную истину.

В то далекое время, когда семья Мурада жила в маленьком городке, отец отдал его учиться в мед­ресе, где готовили будущих знатоков ислама. Он хо­тел, чтобы Мурат изучил основы шариата и адата и стал судьей. Мураду нравилось изучать Коран, Сунну, историю возникновения ислама и жизнь вели­кого Пророка. Все что он узнал, уложилось в ясную и незыбле­мую, как закон, историю.

 

Ислам возник в среде арабов, коренных жите­лей Аравии Доисламские арабы-кочевники были язычниками и поклонялись солнцу и духам. В VI веке Мухаммед, когда Аллах явил ему свою мудрой выступил с проповедью, смысл которой сводился к тому, что существует лишь один великий Аллах и что все должны быть покорны его воле. За короткий срок Мухаммед стал полным и общепризнанным повелителем огромной и хорошо организованной общины правоверных, жаждущих активной деятель­ности во имя Аллаха и веры.

Мухаммед родился в обедневшем клане могуще­ственного племени Курейш в Мекке. Рано осиро­тев, он сначала пас скот своего дяди Али-Талиба, а затем помогал ему вести торговлю.

Согласно легенде, во время путешествия в Ви­зантию Абу-Талиб, его десятилетний племянник Мухаммед и их спутники остановились на послепо­луденный отдых у стен христианского монастыре, где в одной из келий жил девяностолетний монах. Старец вежливо пригласил их в келью отдохнуть и разделить с ним трапезу.

Абу-Талиб и его спутники, оставив Мухаммеда присматривать за верблюдами, отправились в гости к монаху. Но того интересовал только Мухаммед. Из таинственных монастырских книг он узнал о ско­ром приходе великого посланника Бога. Монах знал точные приметы Великого Пророка. Из окон своей кельи он увидел, что за Мухаммедом движется об­лако, которое бросает тень только на него одного. Когда караван остановился под деревом, произо­шло чудо-облако остановилось над Мухаммедом, а ветви дерева сплелись над ним, чтобы тень была гуще. По этим знамениям монах узнал, что перед ним посланник Бога, старец настоял, чтобы к нему привели Мухаммеда. Когда трапеза закончилась, монах стал расспрашивать мальчика о содержании его снов и еще больше убедился в том, что это бу­дущий Пророк. Осмотрев Мухаммеда, он обнару­жил, что описание, данное в таинственных книгах, полностью совпадает с внешним видом подростка. Наиболее убедительно выглядела «печать пророче­ства», поставленная на Мухаммеде с самого рожде­ния: это было крупное, величиной с грецкий орех, родимое пятно на спине, между лопатками. Когда монах узнал, что Мухаммед сирота, у него не оста­лось ни малейшего сомнения в его божественной избранности. Он велел Абу-Талибу увезти племян­ника обратно в Мекку и тщательно оберегать его.

Повзрослев, Мухаммед женился на Хадижде и стал заниматься торговлей. Брак их, благодаря Ал­лаху, был счастливым, Хадижда родила много де­тей, в том числе и любимую дочь Пророка Фатуму, которая надолго пережила отца и оставила большое потомство.

После смерти Хадижды у Пророка было много жен. Его пример — норма ислама по сей день.

Мухаммед призывал своих последователей пять раз в день молиться Аллаху, сопровождая молитву омовением, а также соблюдать пост и вносить в общую кассу правоверных налог в пользу не­имущих.

К пяти столпам исламской веры нередко добавляют еще один, джихад — «священную войну» против неверных.

Принцип джихада был наиболее понятный и доступным Мураду. Участие в нем давало осво­бождение от грехов и в случае гибели обеспечивало место в раю. Мурад был уверен, что без воли Аллаха и волос не упадет с его головы. Во время джихада члены различных орденов превращались в мощные боевые отряды, вокруг которых объединялись национальные движении направленные на борьбу с неверными. Многие из таких орденов существуют до сих пор.

В один из них, носящий название Аль-Каида, основанный еще в XII веке, в семнадцать лет, втайне от всех, и вступил Мурад. Пройдя несколько ступеней обучения, он стал мюридом. Это означало, что ученик вступил на благочестивый путь и достиг определенного познания.

С годами Мурад стал сторонником учения ре­форматора ислама, выходца из Афганистана Джамиля-ад-дин аль-Афгани, которое проповедовало идею панисламизма. Суть идеи заключалась в том, что все сыны Ислама, независимо от национально­сти и политической принадлежности, должны объ­единиться в борьбе против иноверцев-захватчиков.

— Можно спорить по поводу неясных мест в Коране,— говорил Джамиль аль-Афгани,— по-разному толковать те или иные суры и хадисы, под­держивать шиитов или суннитов, создавать иные секты или течения, но нельзя забывать объединяю­щего принципа ислама, на котором основывал свои проповеди Мухаммед: последователи Пророка долж­ны приблизить эру арабо-исламской цивилизации.

 

С тех пор прошло много времени. Мураду при­шлось всякое повидать и пережить. Он совершил паломничество в Мекку, обошел Каабу, поцеловал Черный камень и принес жертву Аллаху. По поруче­нию руководства ордена вел торговлю наркотика­ми и оружием. Дважды его задерживали с контра­бандным грузом на таджикско-афганской границе и бросали за колючую проволоку. В последнее время он занимался сбором информации и средств для Финансирования освободительного движения и выполнял самые ответственные и рискованные задания.

 

Кишлак Чандра и Баташ располагались у под­ножия гор, между двух сопок. По руслу пересыха­ющего летом ручьи уходила в горы незаметная тро­пинка к горному перевалу. По ту сторону гор была граница с Пакистаном, откуда шли караваны с ору­жием, наркотиками и пополнением в поредевшие банды, ведущие непрерывные бои с Советской Армией. Оба кишлака, расположенные почти ря­дом, насчитывали где-то с пол сотни стоящих особ­няком глинобитных построек с плоскими крыша­ми, обнесенных дувалом. После того. как в Чандаре была открыла заброшенная мечеть и в ней появился мулла, оба селения объединились в один кишлак под названием Чандара-Баташ. Все муж­ское население добывало себе хлеб насущный сбо­ром и контрабандой опия-сырца, получаемого из дикого мака, в изобилии растущего на склонах сопок. В начале мая под знойным афганским солнцем сопки покрывались кроваво-красным маковым цветом. Оставалось ждать конца июня, когда вмес­то опавших алых лепестков появлялась буро-зеленая маковая коробочка, насыщенная белым опийным молоком. Сборщик опия делал на коробочке горизонтальный надрез, из которого стекал сок, под воздействием солнечных лучей сок затверде­вал и становился бледно-коричневым. Оставалось ножом собрать затвердевшую массу. Одна и та же коробочка надрезалась несколько раз, а в конце сезона вместе со стеблем шла на кукнар(опийный отвар маковой соломки). За день каждый сборщик мог собрать до пятидесяти грам­мов опия-сырца. Их никто не контролировал и не ограничивал, в кишлаке официальной власти не существовало. Ближайшее улусольство находилось в восьмидесяти километрах, в Рустаке. Мулла аль-Ашари на торговлю опиумом закрывал глаза, хотя Коран категорически запрещал употребление нар­котиков.

Все мужское население периодически уходило в банды и воевало на стороне многочисленных по­левых командиров.

Зимней афганской ночью по узкой горной тро­пинке в сторону кишлака устало шел путник. Вся­кий правоверный, увидевший этого человека, сра­зу узнал бы в нем странствующего нищего — дерви­ша. Старый халат грязно-серого цвета, прожженный во многих местах искрами дорожных костров, меш­ком висел на его сгорбленной фигуре. Голова была обмотана куском материи зеленого цвета, один ко­нец которого был пропущен под подбородком и закреплен на противоположной стороне головы. Обувью служили старые калоши, привязанные к ступням ног веревками. Опирался он на сучковатую корявую палку, до блеска отполированную прикосновением рук. На плече висела тощая котомка, усеянная грязными заплатами. Таких паломников можно встретить на любой дороге Средней Азии и Ближнего Востока, чаше всего у мечетей, где они просят подаяние от имени Аллаха во время Велико го праздника жертвоприношения.

 

 

Остановившись у горного ручья, дервиш прислонил посох к одиноко стоящему валуну, повесил на него котомку и долго стоял неподвижно, вглядываясь в размытое ночной мглой неясное очертание кишлака. Издалека могло показаться, что рядом с гранитным валуном стоит каменная статуя чело века, заколдованного злым чародеем. Вдоволь наслушавшись ночной тишины, странник достал их котомки пустую бутылку, набрал из ручья воды и обмыл лицо и руки. Совершив намаз, путник, опираясь на посох, медленно двинулся в сторону спящего кишлака...

Внутреннее помещение мечети, куда завел дер­виша мулла аль-Ашари, выглядело очень скромно. Здесь не было ни идолов, ни изображений проро­ков и святых Единственное, что бросалось в гла­за,— богатые ковры, устилавшие пол. Мечети ис­пользовались не только для богослужения, пропо­ведей и молитв. В них собирались правоверные во всех важных случаях жизни, для сбора пожертвова­ний и решения текущих дел.

Мулла аль-Ашари, невысокий, толстый чело­век. с медлительными движениями, непропорцио­нально короткими ногами, густой черной бородой, за которой почти не было видно лица, и хищным крючковатым носом, напоминал ворона-стервятника, который только что досыта наклевался па­дали. Дав возможность сидящему на ковре дервишу отдохнуть и прийти в себя после долгого пути аль-Ашари сел напротив и, мазнув того масляным взглядом, твердо спросил:

— Ты в состоянии выслушать и запомнить?

Дервиш молча кивнул головой.

— Тогда слушай и запоминай,— сказал мулла. — Они будут в кишлаке через четверо суток, на вели­кий праздник Рамазан. И помни, ты должен сде­лать все возможное и невозможное, чтобы обма­нуть неверных. Для достижения цели ты можешь говорить ложь, даже подтверждая ее клятвой на Коране.

Дервиш закрыл глаза, давая понять, что понял сказанное. Оба долго молчали. Каждый думал о чем— то своем. Первым заговорил дервиш:

—Могу ли я полностью положиться на Джафара? — поинтересовался он.

— Джафар — мудрый и сильный человек. До вне­дрения к шурави он много лет провел в секте ассисинов. Единственный его недостаток — употреб­ление гашиша.

— Стреле не подобает кривизна. Кривая — в цель не попадет она,— тихо произнес дервиш. И, помолчав важно добавил: — так сказал мудрыйрый Аб-аль-касим.

— Не иметь ни одного недостатка так же невозможно, как и не иметь ни одного достоинства, — спокойно заметил, поглаживая бороду, аль-Ашари. — А теперь собирайся в обратную дорогу и по мни: то, о чем мы говорили, знаем только мы с тобой и еще один человек, имени которого тебе лучше не знать. Это с его помощью мы заманили их в кишлак. Пока мы будем скрывать нашу тайну, она наша пленница. Если кто-то из нас ее выпустит, то мы станем ее пленниками. Ты узнал все, что необ­ходимо. Назад поедешь на моем ишаке. Потом пришлешь его с очередным караваном. И да поможет тебе Аллах! Если он дарует нам новую встречу, ты получишь следующее задание в борьбе за веру. Путь твой будет лежать через океаны, а о деяниях твоих узнает весь мир...

 

Привязав котомку к ремню мягкого войлочного седла, дервиш взял ишака за уздечку и, опираясь на посох, медленно побрел в горы. При тусклом свете луны он внимательно посмотрел на красные жилы гранита, выступающие на склонах диких скал, и подумал: «Это не просто причудливое ниє кристаллических пород. Это кровь Авеля, уби­того своим братом, проступила сквозь землю, что­бы, окаменев, вечно напоминать о первом неслы­ханном злодеянии».

Много веков спустя в этой забытой Богом стра­не, помимо войны с неверными, афганцы вели братоубийственную войну. Воюя между собой, они продолжали страшное дело Каина. А шурави поощ­ряли стычки между полевыми командирами моджа­хедов, используя межнациональную рознь много­страдального афганского народа. Необходимо было положить этому конец.

Он уходил все дальше и дальше в горы, не огля­дываясь, не жалея об оставленном и не страшась того, что ждало его впереди.

 

 

Мотоманевренная группа, так называемая «точка», находящаяся под Рустаком, была самой удаленной в погранотряде. Пограничники не должны участвовать в боевых операциях на сопредельной территории, в их задачу входила только охрана границы. Но война в Афганистане диктовала свои правила игры, и пограничники, переодетые в обще— войсковую форму без знаков указания рода войск несли службу в пятидесяти километрах от государственной границы, на территории Афганистана. «Точка» располагалась на одной из самых высоких сопок и тактически занимала выгодное положение. Территория подразделения ограждалась забором из нескольких рядов колючей проволоки, перед которым на расстоянии пятидесяти метров были уста­новлены мины и сигнальные ракеты на растяжках. По периметру стояли доты, в которых часовые круг­лосуточно нести службу. Ворота контрольно-про­пускного пункта охранялись двумя вкопанными в землю боевыми машинами пехоты.

Если смотреть на «точку» с вертолета, то, кроме ограждения из колючей проволоки и караульных помещений, ничего нельзя увидеть. Весь военный комплекс, включая штаб, медсанчасть, помещения личного состава, прачечную и пекарню, находился глубоко пол землей. Наверху располагались только домик разведчиков, прозванный пограничниками центром афгано-советской дружбы, минометная батарея и площадка для посадки вертолетов, вы­полненная из скрепленных между собой металлических листов. Несколько единиц бронетехники на­ходились в капонирах и были накрыты маскиро­вочной сеткой.

«Точка» поддерживала представителей офици­альной власти в Рустаке и контролировала ситуацию в радиусе пятидесяти километров. Разведчики подразделения вели агентурную работу в Рустаке и соседних кишлаках, собирая информацию о пере­движении банд и выявляя пособников душманов.

У командира мотоманевренной группы капита­на Сергеева было приподнятое настроение. Через два часа на «точке» ожидали «вертушку», на которой Сергееву предстояло лететь в Союз. Три дня назад был получен приказ о его назначении начальником заставы на одном из участков таджикско-афганской границы. На этом же вертолете должен был прилететь новый коман­дир мотоманевренной группы. Три дня Серге­ев наводил порядок. Вместе с заместителем по тылу он придирчи­во проверял материаль­ную часть, лично обо­шел казармы, солдат­скую и офицерскую столовые, санчасть, банно-прачечный ком­плекс и пекарню. Общее руководство уборкой было поручено прапор­щику Козорезу, кото­рого солдаты за глаза называли Тормозом. Прапорщик был медлительным, нерасторопным, но исполнительным службистом, воинский устав знал как свои пять пальцев и исполнял неукоснительно. Поручив Козорезу наведение порядка, Сергеев был твердо уве­рен, что все будет нормально.

 

В полдень над «точкой», подняв облако желтова­то-серой пыли, завис МИ-29. Получив разрешение на посадку, он мягко приземлился на вертолетной площадке. Из багажного отсека молодцевато спрыг­нул розовощекий крепыш в полевой форме, с по­гонами старшего лейтенанта. Сергеев в окружении командиров отделений поджидал его на плацу. Офи­церы с интересом рассматривали нового командира. Поступила информация, что старший лейтенант неспроста назначен на капитанскую должность — он был сыном командующего Среднеазиатским пограничным округом генерала Свинарева.

Старший лейтенант четким шагом подошел к группе офицеров и, отдав часть, представился старшему по званию капитану Сергееву. Капитан пожал руку и поочередно представил ему офицер­ский состав. В сопровождении офицеров оба коман­дира обошли территорию. Старший лейтенант при­дирчиво осматривал жилые и хозяйственные по­мещения, капониры, минометную батарею, парк БТРов и БМП, склад оружия и боеприпасов.

По традиции обход закончился в офицерской столовой. Прапорщик Козорез отрапортовал и, стоя навытяжку, ждал указаний. Старший лейтенант, заглядывая по углам, осмотрел помещение столовой. По всей видимости, приему пиши он уделяя особое внимание. Протерев носовым платком длин­ный стол и скамейки и убедившись в их чистоте, перешел на кухню. На пищеблоке два повара в бе­лоснежных фартуках и колпаках готовили обед. Стар­ший лейтенант заглянул в котел, снял пробу с пер­вого блюда и продолжил обход кухни. По выраже­нию лица можно было понять, что он находил состояние кухни удовлетворительным. Собираясь возвращаться в столовую, где его ждали офицеры, командир «точки» заглянул в шкаф для посуды. Там за стопкой тарелок сиротливо стояла пустая бутыл­ка из-под водки.

Осторожно взяв ее двумя пальцами за горлыш­ко, как будто он собирался отправить бутылку на дактилоскопическую экспертизу, старший лейтенант поднес ее к лицу Тормоза:

— А это что? — воскликнул он, краснея от воз­мущения.

— Виноват, товарищ командир. Свинья всегда грязь найдет.

Офицеры, наблюдавшие эту сцену через двер­ной проем, разразились дружным смехом. Можно было талько гадать, кого имел в виду Козорез, но с этого момента к старшему лейтенанту намертво прилипла кличка Свинья.

 

Хмурых зимним утром разведчики получили информацию о передвижении каравана верблюдов, который двигался в сторону Пакистана в сопровож­дении семи погонщиков. Первое отделение во главе с лейтенантом и переводчиком выехало на задержание.

Пограничники на двух бэтээрах перехватили караван в русле высохшей речки. Бойцы, на ходу выпрыгивая из бронемашин, взяли караван в плотное кольцо.

Лейтенант через переводчика приказал погон­щикам лечь на землю липом вниз. Афганцы выпол­нили команду и, закинув руки за голову, улеглись рядом с переступающими с ноги на ногу вьючными животным. Верблюды восприняли это как останов­ку на привал и, глухо звеня медными бубенцами, поджав под себя длинные голенастые ноги, охотно расположились рядом с хозяевами.

— Всех обыскать! — скомандовал лейтенант.— Цель поиска — оружие, боеприпасы, наркотики, валюта.

Бойцы действовали уверенно и сноровисто, но, кроме продуктов и пожитков, ничего не обнару­жили. Тщательный обыск погонщиков также не дал результата. Это были обычные афганские крестья­не, кочующие в поисках лучшей доли. Зацепиться было не за что. Но и возвращаться на «точку» с пу­стыми руками лейтенанту не хотелось. Что-то в этой ситуации ему было непонятно, а потому тревожило и требовало решительных действий. Лейтенант слу­жил в Афгане уже третий год и успел многое пови­дать. Сейчас он был почти уверен, что караван по­явился здесь неспроста.

— Всех раздеть до пояса и осмотреть,— прика­зал он прапорщику Козорезу.— У кого найдешь свежие шрамы, забираем на «точку».

Из семерых задержанных только у одного был свежий шрам под лопаткой. Он объяснил, что подорвался на мине, собирая хворост.

Лейтенант был уверен, что афганец врет, противопехотная мина поражает прежде всего нижнюю часть туловища. Теперь он точно шаг мог человек принимал участие в боевых действиях, а свежее ранение было, скорее всего, от осколка мины, выпущенной из миномета, прозванного солдатами «пле­вательницей». Присмотревшись к нему, лейтенант обратил внимание на мускулистые руки, подтянутый живот и развернутую, выпуклую грудь: наверняка, перед ним стоял воин, и не простой душман Лейтенант представил его в камуфляже и зеленой чалме, с автоматом Калашникова в руках, обвешанного запасными рожками и сумками с боеприпасами, легко перескакивающим через валуны и горные ручьи. Без сомнения, это был враг, сильний и безжалостный, лейтенант не хотел бы поменяться с ним местами: окажись он во власти этого человека, смерть показалась бы ему избавлением.

— Этого берем с собой, скомандовал он, остальных под конвоем в Рустак и сдать царандоям(афганский милиционер).

На «точке» афганцем занялись разведчики. Трое суток он держался, повторяй заученную легенду, пo которой он был обычным дехканином. Допросы велись круглосуточно. На афганце не было живого места. К вечеру третьих суток разведчики пригласи­ли фельдшера.

— Крепкий орешек,— с неприязнью заметил начальник разведки,— придется применить «растормозку». Но не переусердствуй. Мне он нужен жи­вым.

Фельдшер сделал пленному внутривенную инъ­екцию фенобарбитала, разведенного чистым спир­том. Такая смесь в повышенных дозах полностью отключала сдерживающие центры, и человек был не в состоянии молчать.

Через несколько минут афганец заговорил. Речь его была отрывистой, бессвязной, он перескакивал с одной темы на другую. Разведчики едва успевали задавать вопросы и записывать, старались направлять его ответы в нужное русло.

Оказалось, что он был командиром отделения в банде Башира. Банда насчитывала более двухсот человек и имела на вооружении восемь пулеметов, три миномета и около десятка безоткатных орудий. При необходимости Башир мог удвоить численность банды за счет населения, которое его поддерживало. После повторного укола пленный сказал самое важное: Башир хочет женить своего сына на дочке муллы из кишлака Чандара-Баташ и вся банда завтра будет в этом кишлаке. Командир разведки глянул на часы: до рассвета оставалось шесть часов и сорок три минуты.

— Быстро доложи обо всем Свинье,— приказал он сержанту.

 

План операции по уничтожению банды Башира был готов далеко за полночь. Первыми налегке ушли две группы по сорок человек, они заняли удобные позиции на сопках, между которыми у подножия гор располагался кишлак. В их задачу входило не дать возможности душманам уйти в горы. На рассвете на бэтээрах выдвинулась основная удар­ная группа, подкрепленная двумя ротами сарбозов, через час она вышла на боевой рубеж. В смот­ровые шели машин были отчетливо видны дувалы, плоские крыши мазаных глинобитных построек и уходящий в небо высокий минарет старой мечети. С восходом солнца, когда площадь перед мечетью стала заполняться людьми, над кишлаком пролетели два вертолета.

Свинарев. устроивший командный пункт на одной из сопок, с которой просматривались весь кишлак и подходы к нему, по рации руководил операцией. Разглядывая в бинокль спокойно прогуливающихся по площади душманов он удивлялся их беспечности, обычно они вели себя очень осторожно. На ум пришли пушкинские строки:

Стамбул гяуры нынче хвалят,

А завтра кованой пятой,

Как змия спящего раздавят.

Стамбул заснул перед бедой.

По команде авианаводчика первыми в бой вступили вертолеты. Они опустились на высоту прицельного боя и начали обстреливать кищлак из крупнокалиберных пулеметов и автоматических пушек. Со стороны долины, с бэтээров, выстроенных в ряд, пограничники почти в упор расстреливали селение из пулеметов. Моджахеды попали под перекрестный огонь. Минометная батарея, расположенная на скло­не сопки, била прицельным огнем. Пронзительно завыли мины. Разрывы один за другим брызнули на площади у мечети, накрывая бегущих. Кверху взмет­нулись камни, лохмотья одежды, послышались сто­ны раненых. Выжженная палящим солнцем красно­вато-желтая земля, пропитанная кровью, комьями падала на крыши домов. По площади, дико крича и прыгая из стороны в сторону, метался ошалев­ший от разрывов тощий ишак. Приоткрыв вися­щую на одной петле дверь, из дома выскочил босо­ногий мальчишка, догнал обезумевшего ишака и, схватив оборванный поводок, стал тащить его в дом. Ишак дал дотащить себя до дверного проема, а за­ходить в дом упорно не хотел. Мальчик, не желая больше рисковать, скрылся в дверном проеме. Из-за двери показалась загорелая мускулистая рука. Моджахеды не ожидали нападения, и на какой— то момент весь кишлак стал добычей страха. Несколь­ко разрозненных групп, отчаянно отстреливаясь на ходу, пытались прорваться в горы, сулящие жизнь. Засады на сопках поливали их свинцовым дождем, отрезая от гор и лишая надежды на спасение. Но шок от внезапного нападения начинал проходить. Старший лейтенант Свинарев без бинокля видел, как высокий, широкоплечий моджахед, одетый в черный стеганый чапан, стрелял по сопкам на ходу из ручного пулемета и что-то кричал, показывая рукой в сторону гор. По тому, как душманы подчи­нялись его командам, Свинарев угадал командира, который хладнокровно превращал паническое бег­ство в продуманное отступление. Его высокая чер­ная фигура, перетянутая в поясе пулеметной лен­той, мелькала в разных местах, внося уверенность в ряды отступающих. Вместе с ним короткими пе­ребежками, укрываясь за стенами разрушенных до­мов и за стволами одиноких деревьев, в сторону гор неуклонно двигалась группа душманов, насчитывающая не более двух десятков человек. С каждым ша­гом расстояние между ними и пограничниками на сопках увеличивалось, а возможность вести прицель­ный огонь уменьшалась.

— Кажется, Башир уходит,— кивнув в сторону гор, с сожалением сказал Свинарев начальнику раз­ведки.

— Нет, это не Башир,— мрачно ответил раз­ведчик,— Башир низкорослый и бородатый. А этот под два метра ростом и без бороды. Скорее всего, это командир одного из отделений банды. Пошлите роту сарбозов, может, успеют перехватить его до перевала.

«Не считая этой досадной мелочи, операция прошла успешно»,— подумал Свинарев, мысленной принимая поздравления и сверля дырочки на погонах. За три часа боя банда была почти полностью уничтожена. Дав по рации команду прекратить обстрел кишлака, командир послал на «зачистку» вторую роту сарбозов.

— Пленных не брать,— приказал он через пере­водчика.— Выявить дома пособников душманов и сжечь.

Вернувшись на «точку», командир связался по рации с погранотрядом и доложил о разгроме бан­ды Башира.

— О каком Башире ты докладываешь? — послы­шался в трубке недовольный голос замначальника погранотряда полковника Карабана.— В кишлаке Чандара-Баташ находилась «договорная банда» выходца с Северного Кавказа, полевою командир Утурбека, которую ты ошибочно принял за банду Башира. С бандой Утурбека, входящей в соединена Ахмеда Шах аль-Масуда, заключено перемирие; он должна была способствовать безопасному прохождению колонны бензозаправщиков из Союза в Рустак. Час назад колонна попала в засаду и была полностыо уничтожена бандой Масуда.

От страшной догадки у старшего лейтенанта по спине пробежал холодок.

— Разведчиков ко мне! — приказал прапорщик Свинарев.— И пусть прихватят с собой «языка».

Но помещение, в котором находился пленный душман, было пустым.

Перед открытой дверью лежал часовой с перерезанным горлом.

Переводчик-таджик, переодев душмана в камуфляжную форму, провел его через КПП, и под шум разгорающегося боя они ушли далеко в горы.

...Теперь Мурад-эфенди был спокоен. Он выполнил свое предназначение.

 

 

В конце XI столетия на севере Ирана возникло новое религиозное течение исламистов. Центром секты стал горный замок Аламут. Осевшие в районе правоверные создали здесь «государство ислами­стов» — строго организованную и дисциплиниро­ванную секту, близкую к суфийским орденам. Но в отличие от суфиев, стремившихся слиться с Алла­хом и выступающих против неверных, исламисты ставили своей целью воспитывать и использовать в своих целях фанатиков веры фидаинов — попрос­ту убийц. Окруженные атмосферой тайны, шейхи исламистов стремились воспитывать у последовате­лей готовность к самопожертвованию и беспреко­словное повиновение приказу руководителя, кото­рого никто из них не знал в лицо. Внушая будущим убийцам, что смерть во имя веры — это прямая до­рога в рай, наставники стимулировали их рвение гашишем. В возбужденном состоянии их приводили в скрыто устроенный сад, где находились красивые девушки. Будучи в полной уверенности, что они побывали в раю, юноши не сомневались в истин­ности слов наставников и были готовы на все, что-бы заработать пропуск в рай. От слова «гашиш» эта секта стала именоваться гашишинами, откуда в европейской транскрипции возникло слово «ассисины», т. е. убийцы.

Ассисины по заданию шейха проникали в лагерь противника и точным ударом кинжала убивали намеченную жертву. Ужас перед этими непредсказуемыми акциями способствовал созданию атмосферы страха вокруг неприступного замка Аламут с его фактически обожествленными шейхами. Только в XIII веке «государство исламистов» было уничто­жено вместе с замком татаро-монгольскими завое­вателями. Остатки секты мигрировали в Пакистан, где она существует и поныне во главе с имамом, носящим титул Ага-хана. Авторитет Ага-хана очень высок не только среди исламистов, но и среди дру­гих мусульманских сект и течений.

 

Последователем Ага-хана был переводчик Джафар. Он не верил в рай на земле, но ненавидел не­верных и был фанатично предан исламу.

Джафар уходил в Пакистан, а Мурад оставался в Афганистане.

— Я хотел спросить вас, господин Мурад, — поинтересовался на прощание Джафар,— есть ли границы человеческих возможностей?

— Для того чтобы узнать границы возможного, нужно хотя бы один раз их перейти,— ответил Мурад.

Расставшись с переводчиком, он через Таджи­кистан вернулся в Союз, а Джафара постигла страш­ная участь — через полгода с территории Пакистана его выкрали разведчики и привезли на «точку». Он сидел в той же камере, из которой помог бежать Мураду. Кроме разведчиков, к нему никого не пускали. Никто не знает, как он погиб, но однажды утром пограничники увидели его труп в большом муравейнике, расположенном на краю «точки». Че­рез два месяца от Джафара остался только высушенный знойным афганским солнцем и отполирован­ный ветрами скелет. Осенью разведчики перенесли останки в «домик афгано-советской дружбы» и, обложив различным оружием, сделали панно, символизирующее эту дружбу. То, что осталось от ассиснна Джафара, они использовали как учебное пособие, показывая новобранцам.

 

 

В кабинете генерал-лейтенанта КГБ Ерофеева царил полумрак. Высокие окна, выходящие на Лу­бянскую площадь, были наглухо зашторены. Он неторопливо встал из-за стола, по толстому ковру, заглушающему шаги, прошел к окну, поднял што­ру и с высоты шестого этажа посмотрел на памят­ник первому чекисту Феликсу Дзержинскому.

Под таким углом «железный Феликс» выглядел не таким монументальным, вдобавок на голове и плечах оставили свои отметины голуби.

— Таков удел всех памятников и великих чеки­стов,— недовольно подумал генерал.

Он опустил штору, вернулся за стол и стал ли­стать папку с грифом «Совершенно секретно». В папке на десяти печатных листах был изложен план опе­рации «Горный кишлак». Ерофеев уже два часа ждал доклада о ее результатах.

Суть операции полностью отражала извечное противостояние между Комитетом Государственной Безопасности и Главным разведывательным управ­лением. Провоевав два первых года в Афганистане, командиры Советской Армии поняли, что войну с душманами невозможно выиграть путем фронтального противостояния. Линии фронта как таковой не существовало. Душманы действовали мелкими разрозненными группами, нанося войскам ограниченного контингента значительный урон в живой силе и технике, применяя тактику ведения парти­занской войны, включавшую в себя минирование дорог, обстрел автоколонн с горючим и боеприпа­сами, засады в ущельях и на горных перевалах. По­бедить такого противника, а тем более, полностью уничтожить, используя обычные методы войны, было невозможно. Офицеры среднего звена учли ошибки первых лет войны и начали воевать не чис­лом, а умением, стараясь свести потери до миниму­ма, больше внимания стали уделять разведке.

Разведчики, ведя агентурную работу и исполь­зуя национально-этнические различия между груп­пировками моджахедов, научились воевать «чужи­ми руками», направляя одну банду на другую. Выго­да от этого была налицо: потери в рядах Советской Армии редко сократились. Появились так называе­мые «договорные банды», с которыми происходил поиск баланса интересов. В новой афганской «систе­ме координат» образовалось пространство, в кото­ром «договорной банде» разрешалось передвигаться. По такай тактика ведении войны никак не вписыва­лось и устав Советской Армии.

Зазвонил телефон, Генерал снял трубку и не­громко произнес:

— Ерофеев слушает.

— Докладывает командующий Краснознаменным среднеазиатским пограничным округом, — голос говорившего был приглушен расстоянием. — Операция «Горный кишлак» прошла успешно. Потери минимальные.

— Молодец, Свинарев. Готовь список представлений к правительственным наградам. Троим первым погибшим — звание Героя, посмертно. И не забудь муллу.

— Служу Советскому Союзу! — ответил командующий округом.

Генерал облегченно вздохнул и задумался. Он вспомнил, как после закрытого пленума ЦК члены правительства перешли в банкетный зал, где между тостами продолжалось обсуждение текущих вопро­сов. Генеральный секретарь, выпив очередную рюмку коньяка, глядя в сторону маршала Устинова, раз­дельно произнес:

— Мы послали вас в Афганистан воевать, а не договариваться с бандитами. Ну а насчет потерь, так война без потерь не бывает. Мы в Великую Отече­ственную потерь не боялись.

Пресечение практики «договорных банд» было поручено погранвойскам, которые считались элит­ным подразделением КГБ. Так в недрах Лубянка был разработан план операции «Горный кишлак».

 

 

 

Лагерь Усамы бен Ладена располагался у подно­жия гор, в двух километрах от Джелалабада. За мо­стом, где дорога делала крутой поворот и резко уходила в гору, стоял пост моджахедов. Следую­щий блокпост, охраняемый личной охраной шейха, находился на въезде в хорошо укрепленный лагерь. Среди телохранителей бен Ладена не было ни одного афганца. Усама никогда не доверял им до конца.

Подходы к территории лагеря прикрывал про­текающий с двух сторон Нингахарский канал, на берегу которого в укрытиях были расположены батарея реактивных минометов и зенитные уста­новки.

Охрана лагеря состояла в основном из судан­цев, но были среди них и пакистанцы, египтяне, выходцы из Саудовской Аравии. Всех их отличала фанатичная преданность исламу и Усаме бен Ла­дену.

Шейх Усама бен Ладен был семнадцатым сы­ном саудовского миллиардера Мухаммеда бен Ла­дена.

В 1932 году Мухаммед приехал в Саудовскую Аравию, обладая небольшим капиталом, и открыл строительную компанию, которая за несколько лет стала одной из ведущих в стране. Получив подряд на строительство королевского дворца, он сбли­зился с королем Саудом и его семьей. Впоследствии активно участвовал в борьбе за престол между Саудом и наследным принцем Фейсалом. Дально­видный Мухаммед втайне финансировал ту и дру­гую стороны и, когда престол занял Фейсал, стал одним из влиятельнейших людей в Саудовской Ара­вии. Положение Фейсала было шатким, в государ­ственной казне денег почти не было, и Мухаммеду бен Ладену почти год приходилось выплачивать зарплату государственным служащим из своего бюд­жета.

благодарность король издал декрет, по кото­рому бен Ладен становился монополистом строи­тельного бизнеса в королевстве и вдобавок занял пост министра общественных работ.

После своей смерти удачливый предпринима­тель оставил несколько миллиардов, процветаю­щее дело и более пятидесяти сыновей-наследни­ков, одним из которых был Усама. Его компания сохранила права на монополию госзаказов. При ее участии в стране были построены шоссе Мекка — Медина, здание национальной безопасности в Джидде, казармы национальной гвардии в Мек­ке военный городок Харадж.

Сыновья не стали дробить наследство и оста­лись крупнейшими предпринимателями как в Азии, так и в Европе. Координацией междуна­родной деятельности компании семейства бен Ла­денов занималась швейцарская фирма SIКО, од­ним из руководителей которой был Йеслам бен-Ладен, а его брат Салем занимал пост председателя совета директоров крупнейшего банка Саудовской Аравии.

Семнадцатый сын Мухаммеда родился 28 июня 1957 года в Джидде. Из всех сыновей только Усама рожден саудовкой. Как правоверный мусульманин, Мухаммед воспитывал детей в духе ислама. В доме бен-Ладенов бывали паломники, ученые-теологи и лидеры мусульманских движений.

Детство и юность Усама провел в Джидде, где окончил школу и колледж. Завершил свое образование буду­щий лидер исламского освободительного дви­жения в университете Абдуллы Аззама.

Усама исповедовал ислам суннитского на­правления. Сунна — это священное предание, состоящее из рассказов-хадисов о жизни и дея­тельности Пророка, о его изречениях и под­вигах. Сложившаяся на протяжении двух веков существования ислама, вобравшая в себя много исторического материала и легенд, шеститомная Сун­на стала пояснением Корана. Для суннитов только Пророк Мухаммед является высшим символом, осу­ществляющим непосредственную связь правоверных с Аллахом.

В университете Усама бен Ладен сблизился со сподвижниками Ясира Арафата, преподавателем ислама Абдуллой Аззамом и во многом перенял его взгляды. В 1979 году, сразу же после вторжения советских войск, Усама отправился в Афганистан, где встретился с лидерами афганского сопротив­ления. Со многими из них он был знаком по ре­лигиозным собраниям в доме отца. Первый визит в Афганистан был недолгим. Но вернувшись на родину, Усама начал активную деятельность по оказанию помощи моджахедам.

Многие богатые мусульмане охотно отклик­нулись на призыв. Доставка оружия и денег была поручена Усаме, так он снова оказался в Афгани­стане. Периодически он возвращался на родину, а в 1982 году решил перебраться в южную часть Афганистана. Бен Ладен своей активной деятель­ностью завоевал доверие вождей пуштунских эт­нических группировок, контролирующих горный Джелалабад, и близко сошелся с руководителем совета моджахедов кори Кадыром.

Со временем Усама бен Ладен втянулся в орга­низацию военных действий. В середине восьмиде­сятых он набрал армию из добровольцев-мусуль­ман, командирами которой были кадровые воен­ные из Сирии и Египта, и вступил в войну против Советской Армии и войск Наджибуллы. Присут­ствие бен Ладена в Афганистане широко исполь­зовалось моджахедами, и они сделали его симво­лом джихада.

Проснувшись на рассвете, Усама вышел из бе­тонного бункера, засыпанного метровым слоем красновато-бурой земли. Личный телохранитель шейха, двухметровый тунисец Али, ни на шаг не отставая от бен Ладена, шел сзади, нес кувшин с водой и полотенце. Шейх совершил омовение и мысленно заявил о намерении совершить мо­литву, настраиваясь на торжественное общение с Аллахом. Затем он поднял руки, вкладывая одну в другую, присел и снова встал, подняв руки квер­ху. После этого опустился на колени, лицом в сто­рону Мекки, на коврик, постеленный Али, и со­вершил земной поклон, сопровождая все это не­внятным бормотаньем формулы исповедания и первой суры Корана. Как правило, Усама ни о чем Аллаха не просил. Во время каждой из пяти ежедневных молитв он повторял этот молитвен­ный ритуал, выполняя не менее трех ракатов. От молитвы шейх не освобождал себя даже во время болезни, ибо те, кто не молятся пять раз в день,— неверные.

После молитвы он перешел под навес, укрытый от посторонних глаз маскировочной сеткой, и за небольшим столиком начал завтракать финиками, медом и курагой. Из-за заснеженных гор показался тусклый солнечный диск, освещая долину скупыми зимними лучами. Лагерь начинал жить своей обыч­ной жизнью.

В программу подготовки боевиков были вклю­чены основы проведения диверсий и терактов с применением взрывчатки и горючих смесей, из­готовление фальшивых документов, отрабатывалось поведение на допросах в случае задержания. Лагерь был создан на деньги Усамы, а также на сборы в фонд джихада. В нем готовились профес­сионалы военного дела, владеющие всеми видами современного оружия и приемами рукопашного боя. Инструкторы, в основном выходцы из араб­ских стран, получали до пяти тысяч долларов США в месяц.

После завтрака Усама пошел на стрельбище и долго упражнялся в стрельбе из автомата Калаш­никова. Расстреляв больше десяти рожков, он в со­провождении Али вернулся в бункер и стал про­сматривать корреспонденцию. Шейх не доверял письмам и другим видам связи, предпочитая ис­пользовать связных. Чаще всего это был кто-то из его личной охраны, насчитывающей двести пять­десят человек.

Шейх Усама бен Ладен старался избегать кон­такта с простыми афганцами, которые считали его причиной многих несчастий, постигших страну. Но тот, кого он ждал, был исключением. Мулла аль-Ашари был двойным агентом и, работая одновре­менно на разведку бен Ладена и КГБ, приносил пользу обоим. Усама знал, что аль-Ашари агент не­верных, но, взяв в заложники жену и детей муллы, был уверен, что тот в точности выполнит его указа­ния. Тем более что в данном конкретном случае его планы полностью совпадали с планами КГБ. Необ­ходимо было пресечь налаживающиеся контакты отдельных полевых командиров с русскими и вдо­бавок ослабить набиравшего силу гордеца Масуда, который не хотел идти с ним на контакт. Шейху очень не нравилось, что шаха Масуда в последнее время стали называть Панджерским тигром и его авторитет среди полевых командиров сильно воз­рос. Бен Ладен ненавидел Масуда, считая его недо­стойным занимать лидирующее положение в «свя­щенной войне».

«Рано или поздно от него придется избавить­ся»,— подумал Усама.

В кабинет неслышно вошел телохранитель.

— Пришел тот, кого Вы ждете,— сказал он по-арабски.

— Пусть войдет,— ответил шейх.

В открытую дверь, низко кланяясь, вошел аль-Ашари. Бен Ладен взглядом приказал ему остано­виться.

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его,— скороговоркой проговорил мулла и упал на колени.— Благодаря Аллаху, отряд Утурбека почти полностью уничтожен. А шах Масуд прервал пере­мирие и разгромил автоколонну с горючим. Рус­ские зажали его в Панджерском ущелье, где третьи сутки идет бой.

— Можешь уйти. Когда ты снова понадобишь­ся, я за тобой пришлю. Но помни: мудрец закры­тым держит рот, он знает, что и свеча от языка сгорает,— угрюмо промолвил Усама.

Бен Ладен подошел к оперативной карте и дол­го всматривался в уходящую с севера на юг тонкую

Через неделю охране тоннеля на перевале Са­ланг было приказано пропускать колонны, идущие из Кабула в Пули-Хумри по четным, а из Пули-Хумри в Кабул по нечетным числам. Это было вы­звано чрезвычайным происшествием, произошед­шим на перевале.

Двое афганцев-смертников на военном грузо­вике затесались в колонну, идущую из Кабула в Термез, и, достигнув середины трехкилометрово­го тоннеля, поставили машину поперек обеих по­лос движения. Образовался затор. Две колонны во­енной техники, идущие в разных направлениях, не имея возможности разминуться, заполнили тон­нель до отказа и вынуждены были остановиться.

Грузовики и сопровождающие их бронемаши­ны стояли с работающими двигателями, и тоннель быстро наполнился выхлопными газами. Вентиля­ционная система, рассчитанная на карбюраторные, а не дизельные двигатели, не смогла очистить воз­дух от скопившегося угарного газа, и тоннель пре­вратился в газовую камеру, в которой погибло боль­ше ста человек.

 

Часть 2

Побег

Преобладающее большинство людей

попав в места заключения мечтают об амнистии.

И только единицы думают о побеге.

 

Из всего отрезка времени, именуемого «от звонка до звонка», Мурад-эфенди больше всего не любил этапирование. Когда приходила пора идти по эта­пу, это значило, что следствие и суд уже позади, твоя судьба на несколько лет предопределена и ты, с тоской заглядывая в будущее, находишься в пере­сыльной тюрьме.

В одну из ненастных ноябрьских ночей Мурада в числе партии заключенных погрузили в «воро­нок» и доставили на товарную станцию, где в тупи­ке стояли два «столыпинских» вагона. Бетонная пло­щадка перрона перед вагонами по периметру была оцеплена плотной шеренгой конвоиров с собаками. Начальник конвоя, краснолицый, кривоногий тол­стяк с погонами капитана внутренних войск, кута­ясь в плащ-палатку, недовольно наблюдал, как зеки медленно выгружались из «воронков» и строились в пятерки.

Мурад спрыгнул и огляделся, оценивая ситуа­цию. «Краснопогонники» плотным кольцом оцепили место пересадки зеков, не оставляя ни малейше­го шанса. Еще раз мельком глянув в сторону оцепле­ния, ощетинившегося автоматами, Мурад понял, что время для побега еще не наступило» кроме пули в спину он сейчас ничего не получит. А если оста­нется живым, то в его личном деле в углу появится красная полоса, означающая «склонен к побегу». Это обречет вторую попытку на неудачу, потому что с такого заключенного администрация колонии не спускала глаз ни днем, ни ночью.

Начальник конвоя, обходя лужи, медленно про­хаживался вдаль колонны.

«Какие тупые, бездумные у них рожи,— по­думал он,— ни одного осмысленного лица».

Настроение было под стать погоде. С похмелья болела голова.

Хотелось побыстрее в теплое купе, где ждала непочатая бутылка чистого медицинского спирта.

— По сторонам не смотреть! Смотреть только под ноги! — крикнул он и добавил несколько креп­ких выражений. Посчитав, что команда выполняет­ся недостаточно быстро, он благим матом заорал:

— Всем лечь! Руки за голову!

Конвойным собакам передалось настроение хо­зяина, и они, брызгая слюной, рвали поводки. Уг­рюмые зеки нехотя повалились в осеннюю грязь. Попросив у Аллаха даровать ему терпение, Мурад вместе со всеми растянулся на перроне, предусмотрительно подложив под голову тощий «сидор».

Очутившись одним из первых в купе, Мурад снял телогрейку, бросил ее на верхнюю полку и стал осматриваться. «Столыпинский» вагон чем— то напоминал обычный, плацкартный. Единствен­ным отличием были мелкие двойные решетки на окнах и решетчатые двери, отделяющие каждое купе от прохода.

Способ доставки заключенных к месту отбыва­ния срока не изменился со времен царского мини­стра Столыпина. До этого осужденных заковывали в кандалы и по Владимирскому тракту, под конво­ем казаков, пешком гнали в Сибирь. Партия катор­жан двигалась медленно, и этапирование затягива­лось на долгие месяцы. Министр посчитал, что это бесчеловечно, и предложил этапировать их по же­лезной дороге, чем и увековечил свое имя.

Мурад лежал на верхней наре и наблюдал, как купе наполнялось мокрыми, промерзшими зеками. Вскоре вагон качнуло, послышался лязг отпускаемых тормозов, и поезд пошел на восток, в неизвестность.

Под мерный стук колес Мурад размышлял о брен­ности и непостоянстве всего земного: «Жизнь — это призрачная утеха, обольщение и тщеславие, прах и суета, забава и игра, она только пользование обман­чивое»,— вспомнил он строки из Корана. Не так дав­но у него все было нормально. Еще год назад он был жив, здоров и на свободе, а теперь было все иначе. Под утро щелкнул замок, металлическая решетчатая дверь отодвинулась и в купе, пригнувшись чтобы не зацепиться головой о верхнюю планку дверного проема, протиснулся горилоподобный «особист». Одет он был в полосатые телогрейку и штаны. На огромной голове чудом удерживалась полосатая шапка-ушанка, одно ухо которой торча­ло вверх, другое — свисало. На спине с левой сторо­ны была нашивка в форме бубнового туза. Тех осужденных, кого суд вследствие тяжести преступлен» и повторных однородных судимостей признавал особо опасными рецидивистами, из соображений безопасности переодевали в полосатую робу сразу же после суда — в пересыльной тюрьме. Заключен­ные остальных режимов шли по этапу в тех вещах, в которых были при аресте. По мере продвижения верхняя одежда не раз меняла своих хозяев и обме­нивалась на водку, наркотики, чай. Вертухаи на «пересылках» и на этапе охотно участвовали в таких сделках.

— Смерть легавым и чекистам, привет ворам-рецидивистам! — прорычал «особист» и стал по-хо­зяйски осматриваться.

Обитатели купе спросонья нехотя ответили на приветствие.

— Так, мужики,— добавил негромко «осо­бист»,— во избежание эксцессов все дружно развя­зывайте мешки и по очереди высыпайте содержи— мое на стол. А я буду решать, что ваше, а что мое. Деньги, чай, курево — пополам, остальное как придется.

Зеки выжидали и не спешили расставаться со своим добром.

Как тонкий психолог, «особист» начал с самого слабого. Он наотмашь ударил по голове тыльной стороной громадной ладони сидящего с краю пере­пуганного долговязого очкарика, у которого без­ошибочно просвечивался на лице общий режим, то есть первая судимость.

— Ты, гнида очкастая, еще какаешь домашни­ми пирожками,— пробасил он,— а я уже восьмой год, кроме арестантской пайки, ничего не пробовал.

Этот аргумент произвел на всех неизгладимое впечатление. Собрав кровавые сопли в кулак, по­страдавший высыпал содержимое своего «сидора» настал.

«Особист» достал из-за пазухи необъятный ме­шок и стал не спеша складывать в него консервы, чай, колбасу, сало и предметы первой необходимости, которых входили конверты, носки, трусы, мыло и зубной порошок.

— Отдавайте с легким сердцем,— приговаривал он.— Вам от этих продуктов одни хлопоты. Впереди — свердловская «пересылка». Все равно у вас там все это отнимут. А я отвезу «грев» братве на Чинья-Ворик, на особый режим, И вам это зачтется.

Окинув всех внимательным взглядом, он опять остановился на очкарике.

— Скидывай дубленку, она тебе ни к чему. Все равно, пока будешь сидеть, ее в каптерке моль по­бьет. А я из нее себе душегрейку сошью.

Парень покорно снял и отдал дубленку.

Мурад молча наблюдал за происходящим. Он хорошо понимал, что этот «особист» — обыкновен­ный махновец и шерстит вагон с молчаливого согласия начальника конвоя, что часть улова в виде дубленок, кожаных курток и плащей достанется «красноперым».

— А ты что там затихарился, потомок Чингис­хана? — обратился к Мураду «особист».— Что, не хочешь проявить арестантскую солидарность? За та­кой проступок в Порту-Ванино на сходке зарезали двоих.

— А ты ничего не перепутал, неверный? — спо­койно спросил Мурад, усаживаясь на верхней наре по-турецки.— Мне, кажется, это было не в Порту-Ванино, а в Магадане, и зарезали двоих не за отсутствие солидарности, а за то, что они грабили мужиков на этапе.

Что-то в поведении Мурада было непонятно «особисту», и он на мгновение потерял инициати­ву Мурад не замедлил этим вое пользоваться, схва­тил «особиста» двумя руками за голову и резко уда­рю его липом о край верхней полки. Тот «поплыл», но, не потеряв самообладания, стал молотить на право и налево огромными, как гири, кулаками. В тесном купе досталось всем, кроме Мурада, он легко уклонялся от тяжелых ударов, потом спрыг­нул в проход и сильным ударом ноги в пах согнул здоровяка пополам. Не давая ему прийти в себя, Мурая обхватил противника за шею и, пригнув к полу, несколько раз ударил коленом в голову. Чув­ствуй. что сопротивление еще не сломлено, он за­хватил «замком» шею «особиста» и провел удушаю­щий прием.

Боясь переборщить, Мурад отпустил обмякшее тело, которое безвольно свалилось в проходе. На шум прибежали «краснопогонники» и утащили «особи­ста» в коридор. Мурад-эфенди взял стоящий в углу огромный мешок, достал из него дубленку и отдал очкарику, остальное содержимое высыпал на стол и лег на верхнюю полку.

Тихо и незаметно под стук колес подкрался долгожданный сон. Сначала в мозгу с калейдоскопической быстротой сменялись образы, обрывки тревожных мыслей, а затем они стали оформляться в странное сновидение. Мурад увидел себя скачущим на тигре, которого невозможно было остановить, а попытка спешиться была равносильна смерти.

Несмотря на субботний день, начальник колонии строгого режима, майор внутренних лично принимал этап. Это не входило в его прямые обязанности, тем более в выходной, обычно этим занимались его заместитель по режимно-оперативной части или дежурный помощник начальника колонии. Но сейчас был особый случай. В понедельник ожидался приезд комиссии из столичного УИТУ, и хозяин хотел избежать малейших неожиданностей.

Колония, находящаяся в его ведении, вот уже третий раз занимала первое место в управлении по производственным и режимным показателям. хозяин уже год ждал повышения, от результатов этой колонии зависело, переведут его в управление с по­вышением в звании или он еще надолго останется в этой глуши. Майор обошел выстроенный на пла­цу этап, придирчиво вглядываясь в лицо каждого заключенного.

— Хочу сразу дать вам понять, что хозяин здесь я. И по должности, и по положению, — начал он свою речь хорошо поставленным голосом.— От меня здесь зависит многое, если не все. Я требую от своих подчиненных и от осужденных неукоснительного выполнения моих указаний. На этой зоне есть две категории осужденных. Первая и основная — это мужики, которые работают. И вторая — это блат­ные, которые сидят в штрафном изоляторе и ПКТ, а самые несговорчивые отправляются на тюремное заключение. Основными видами нарушений режи­ма содержания я считаю невыполнение распоряже­ний представителя администрации колонии и отказ от работы. А сейчас проверим, как вы усвоили мой урок.

Хозяин махнул рукой, и к нему подошел пра­порщик с граблями в руках.

— Я буду вызывать вас поочередно, а вы будете брать грабли, идти в предзонник и рыхлить конт­рольно-следовую полосу. Каждый из вас должен взрыхлить пять метров. Выполнившие мое указание пойдут в этапное помещение и уже к обеду будут распределены по отрядам. Отказавшиеся получат по пятнадцять суток штрафного изолятора.

Из ста человек только трое отказались взять в руки грабли. Мурад был в их числе.

Помещение ШИЗО находилось в подвале ад­министративного корпуса. В сопровождении двух прапорщиков Мурад вошел в караульное помеще­ние карцера. На стене красовалась надпись шестидесятых годов «Позор салоедам». В те га употребление сала давал и десять суток, а за чай — пятнадцать. С годами режим содержания стал не таким консервативным. Теперь сало и чаи можно было приобрести в лагерном ларьке, а надпись осталась как свидетельство «чуткого» отношения к зекам.

Первые пять суток, проведенных Мурадом в ШИЗО, прошли в обычном карцерно-изолятор. ном режиме. Ровно в шесть часов утра в камеру захо­дил надзиратель и пристегивал откидную металлическую нару к стене. Теперь до отбоя можно было сидеть на маленькой железной табуретке или ходить из угла в угол по диагонали, меряя камеру короткими шагами.

Дни здесь делились на «летные» и «нелетные». По «летным» эфенди получал три раза в день сто пятьдесят граммов хлеба, черпак каши в обед и ки­пяток. В «нелетный» — только хлеб и кипяток. На шестые сутки щелкнул замок, открылась первая металлическая дверь. Теперь камеру от коридора от­деляла только решетчатая дверь. — Давай руки,— приказал прапорщик-коридор­ный.

Мурад протянул руки в одну из ячеек решетки. Надзиратель надел на них наручники, застегнул на ключ и открыл вторую дверь.

Из темноты коридора в камеру не спеша вошли два приземистых, коренастых надзирателя в камуф­ляжной форме и шлемах, верхняя часть лиц была закрыта мотогоночными очками, поэтому они напоминали водителей мотопехоты.

Один из «мотоциклистов» сбил подсечкой Мурада с ног, а второй раз ударил его деревянным молотком на длинной ручке по ногам и спине. Свою работу они делали буднично-монотонно, чувствовалось, что это их обычный повседневный труд,

— Это меры противопожарной безопасности, — пояснил прапорщик, снимая наручники и закрывая дверь, — на тот случай, чтобы «во время пожар» вы не застоялись и быстрее шевелились. Привыкай каждую пятницу у нас профилактика.

Щелкнул замок соседней камеры, и пятнистые«мотоциклисты» продолжили «противопожарный инструктаж».

Комиссию из столицы возглавлял тучный, седовласый генерал, занимающий должность заместителя начальника УИТУ по кадровым вопросам. Шел слух, что он вскоре должен был занять кресло своего начальника, уходящего на пенсию, а затем уйти в министерство на должность замминистра. Он важно спускался по трапу самолета, как-будто уже представлял у себя за спиной «министерские крылья».

Начальник образцово-показательной колонии строгого режима во главе своих подчиненных стоял рядом с несколькими черными «Волгами», приго­товленными для именитых гостей.

Шел снег с дождем, и осенний ветер гонял по взлетной полосе последние желтые листья.

Самолет задержался на четыре часа, встречающие успели промокнуть и промерзнуть до костей. Для того чтобы согреться и не подхватить простуду, они с молчаливого одобрения «хозяина» ходили по очереди греться в машину, где тайком употреб­ляли горячительные напитки. «Хозяин» не отставал от подчиненных, и к прилету самолета бутылка армянского коньяка, предусмотрительно прихваченная им в дорогу, оказалась пустой.

Спустившись до последней ступеньки трапа, генерал остановился и нерешительно потоптался на месте.

Впереди была лужа из воды и мокрого снега, ему очень не хотелось мочить ноги, обутые в кожа­ные туфли на тонкой подошве. В спину ему нетерпеливо дышали адъютанты. Начальник колонии бросился навстречу генералу.

А у вас тут дождь? — полувопросительно про­изнес генерал, обращаясь к встречавшему.

— Да, дождь,— кивнул головой майор. На секунду задумавшись, он снял с себя шинель и постелил под ноги генералу.

Тот важно ступил на импровизированную дорожку, внимательно посмотрел начальнику коло­ши в глаза и, протянув для рукопожатия руку, отчетливо проговорил:

Хвалю за смекалку.

— На выходе из ШИЗО Мурада ждал хромой, тощий нарядчик. Он заглянул в формуляр и бесцветным голосом произнес:

— Ты зачислен в двенадцатый отряд, сто двадцать первую бригаду. На вечерней проверке должен стоять в своем отряде.

Мурад сдал на склад костюм, свитер, туфли и получил взамен робу, фуфайку, кирзовые ботинки и шапку-ушанку. Взяв подмышку тощий матрас, подушку и одеяло, он пошел в отряд. Шнырь от­ряда показал Мурад у свободную нару, записал его в регистрационный журнал и, потеряв к нему вся­кий интерес, заперся в каптерке.

Барак был пустым. Три бригады, входившие в состав отряда, находились на рабочей зоне. Брига­да, в которую попал Мурад, занималась пошивом строительных рукавиц. Две другие работали на строй­ке. Мурад осмотрел помещение отряда, комнату ПВР**, умывальник и туалет. Везде были чистота и порядок. В туалете над писсуаром красовалась над­пись «Подойди ближе. Не льсти себе». Мурад вер­нулся в спальное помещение, лег на нару и забылся тяжелым сном. Проснулся он от топота ботинок и шума голосов. Это возвращались из промзоны все три бригады, работающие в первую смену. Судя по внешнему виду, начальник колонии был прав, в основном это были «мужики», которые ни во что не вмешивались и уныло тянули свою лямку до конца.

Распорядок дня не отличался большим разнооб­разием. Подъем в шесть утра, скудный завтрак и выход на работу! По окончании смены — возвращение в жилую зону, обед, личное время, провер­ка, ужин и отбой. Праздничными были два дня в неделю. Первый — это суббота, день отоварки в лагерном ларьке, второй — воскресенье, когда в клубе показывали фильм. Затем было утро поне­дельника и все неотвратимо повторялось.

Азартные игры категорически запрещались. Книг было мало, читали их неохотно. Спортом почти никто не занимался. Любимым занятием заключен­ных было составление кассационных жалоб и про­шений о помиловании. Писали во все инстанции, начиная от Верховного суда и заканчивая Красным Крестом и ООН. В каждом отряде был мастер по написанию жалоб, прошений и кляуз. За пачку си­гарет он мог каллиграфическим почерком написать любое прошение и, порывшись в блокноте, найти нужный адрес. На особом месте в эпистолярном жанре стояли письма «заочницам». В этом деле здесь были настоящие виртуозы. Раздобыв где-нибудь адрес незамужней женщины, зек посылал ей первое письмо, В котором говорилось, что он бывший старший научный сотрудник или офицер запаса. В места лишения свободы попал по недоразумению. До конца срока осталось меньше года, он холостой и полон творческих планов. В конце письма была цитата из Гете, Шиллера или Шекспира. По возможности прилагалась фотография какого-нибудь красавца а родным и близким советовалось говорить, что надпись на конверте, в графе «адрес отправителя— ИТК-5» — это секретный объект, институт торпед­ных катеров № 5. Если переписка завязывалась, все сводилось к просьбе выслать бандероль или посыл­ку. Самым удачливым в этом отношении был гор­батый, лысый прощелыга по кличке Квазимодо. Он тонко умел играть на струнах нежной женской души, получал несколько передач в месяц и, если бы все его обещания исполнялись, то следующий срок получил бы за многоженство.

Квазимодо настолько прижился в колонии, что, когда пришло время освобождаться, не вышел на «вахту», а спрятался в кочегарке в куче угля. Войско­вой наряд обыскал всю зону, но не смог его найти. В кочегарке зек просидел до отбоя, а ночью по ско­бам забрался на верхушку трубы, которая возвыша­лась над котельной на высоту пятиэтажного здания, и пробыл там до утра. На рассвете хозяин в окруже­нии свиты стоял возле котельной и в мегафон приказывая ему спуститься. Тот выдвинул ультиматум: или его оставят на зоне, или сведет счеты с жиз­нью, прыгнув головой вниз. Хозяин сказал, что у него нет таких полномочий и что это нужно со­гласовать с народным судьей.

Сняли горбуна вызванные пожарные. Он уехал на машине «скорой помощи» в ближайшую псих­больницу.

Мурад не писал ни прошений о помиловании, ни писем «заочницам». Помиловать себя он должен был сам. Что касается женщин, он считал, что луч­ше хотя бы раз увидеть, чем получить несколько писем. На зоне была только одна женщина, достой­ная внимания,— стройная, голубоглазая блондинка с высокой грудью, длинными ногами и тонкой та­лией, перетянутой широким офицерским ремнем. Она работала начальником медсанчасти и имела зва­ние лейтенанта медицинской службы. Говорили, что она собирается замуж за начальника одного из от­рядов. Мурад понимал, что она недосягаема, но от этого мечта становилась еще прекраснее. При каждой встрече Мурад мысленно раздевал ее глазами. Это происходило только в его воображе­нии, но существуют иллюзии, в которых, может быть, заключается самая возвышенная реальность.

 

 

Дни, недели и месяцы проходили однообраз­ной тоскливой чередой. Прошло больше года, как Мурад попал в зону. Прежний начальник колонии с повышением ушел в управление. Его место занял начальник оперчасти по кличке Либерал. Режим стал мягче.

Лагерный быт Мурада был полностью налажен. На зоне есть три позиции, от которых зависит нор­мальная жизнь: первая — это работа, где адми­нистрация требует выполнения нормы, вторая — «помазанка» (столовая), дающая питание, и третья — «крест» (санчасть), при помощи которого можно получить диету, освобождение от работы и необходимые ме­дикаменты.

С работой было все нормально. Мурад поку­пал у «бугра»(бригадира) норму и сдавал в конце смены продукции на сто три процента. Хлеборезом в сто­ловой был толстый татарин. Сказав ему при встрече «Салам алейкум» и получив ответ «Алейкум асалам», Мурад договорился насчет белой пайки. Хле­борез познакомил его с диетиком, а тот за небольшое вознаграждение занес его в список на получение молока.

Фельдшеру санчасти он при удобном случае подогнал несколько безделушек, которые из­готовлялись на промзоне мастерами ширпотреба, и при необходимости в любое время мог взять освобождение и не выходить на работу. Можно было жить спокойно и сытно. Но это была жизнь дожде­вого червя.

Всю зиму, весну и лето Мурад-эфенди после работы уходил на спортивную площадку и трени­ровался до отбоя. Однажды, когда мимо, источая запах французских духов, прошла начальник мед­санчасти, Мурад пропел ей вслед:

В Намангане яблоки

Зреют ароматные.

На меня не смотришь ты —

Неприятно мне.

Она обернулась, оглядела его мускулистую, под­жарую фигуру и насмешливо обронила:

— Для осужденного Вы слишком много трени­руетесь. Это делает Вас излишне самоуверенным. Вам нужно уменьшить нагрузки.

— Выслушай женщину и сделай наоборот — так сказано в Коране,— ответил Мурад улыбаясь.

— Судя по Вашему хорошему настроению, Вам нравится в тюрьме,— холодно заметила женщина.

— Весь мир — тюрьма, со множеством запоров, подземелий и темниц. Причем, Дания — худшая из них. Где бы я ни был, мне будет одинаково хорошо. Наш мир внутри нас.

— Это слишком сильная параллель. На принца Датского Вы не тянете,— медичка иронично улыб­нулась.

— Мой род гораздо древнее династии датских королей. Хан Хулагу, мой предок, был правнуком Батыя. Датским королям принадлежало только Со­единенное Датское королевство, а татаро-монго­лам — полмира.

 

За год с лишним Мурад знал все сильные и сла­бые стороны караульной службы. Внутри зоны ра­ботали офицеры и прапорщики, которыми руко­водил хозяин. На вышках и КПП стояли солдаты срочной службы. Ими командовал командир роты, который напрямую начальнику колонии не подчи­нялся.

Наблюдая за сменами караула, Мурад понял, что это происходит каждые четыре часа, и самым подхо­дящим для побега было время между двумя часами ночи и шестью утра.

Осень затянулась. Листья, осыпавшись с деревь­ев, ярко-желтым ковром покрывали рыхлую полосу предзонника. Только в конце декабря начал сы­пать снег с дождем. Вместе с хмурыми облаками на Мурада навалилась тоска. Временами он слышал, как безумие воет у него в мозгу. Мысли были, словно призраки. Их невозможно было охватить.

В душе томился и жаждал воли неукротимый зверь. Хотелось как можно быстрее выпустить хищ­ника на свободу.

Тридцать первого декабря весь день шел снег.

Шныри до седьмого пота расчищали снежные завалы в локальных секторах.

Мурад-эфенди с утра пошел в санчасть и взял освобождение. Вернувшись в пустой барак, он рас­порол матрас, достал лыжный костюм, белый мас­кировочный халат, который он пошил из просты­ней, кусачки и нож. Сложив все в белый мешок, Мурад дождался, пока двор опустеет, и закопал его в снег на спортивной площадке. Из зоновского ре­продуктора, будто специально для него, мягко стру­ился голос певицы:

Кружит тихо, кружит тихо непогода,

Кружит тихо наш последний снег.

Как решиться мне в такую непогоду,

Как решиться совершить побег.

В новогоднюю ночь зеки улеглись гораздо позд­нее обычного. Сказывалось праздничное настроение и безмерное количество выпитого чифира.

В углу барака кто-то долго пел низким хрип­лым баритоном. Навевая русскую тоску и звеня удалью, голос пел о прошедшем счастье, воле и журавлях.

Часам к двум движение начало затихать, и все заснули с надеждой, что наступивший год будет хотя бы немного счастливее прошедшего. Мурад выныр­нул из-под одеяла и тихо оделся. Положив на мат­рас две старые телогрейки, он придал им форму человеческого тела. Со стороны ног Мурад закрепил два белых шерстяных носка, набитых ветошью и надетых на деревянные палки. Укрыв все это одея­лом, он оставил торчать в проходе только два белых носка.

С этого момента назад дороги не было. Нельзя было терять ни минуты. Утром, когда его недосчита­ется начальник войскового наряда, он должен быть уже далеко.

Мурад вышел во двор. Опять пошел густой мок­рый снег. Видимость была настолько плохой, что Мурад с трудом добрался до спортивной площадки. Достав из сугроба мешок с одеждой, он быстро переоделся в лыжный костюм, натянул сверху бе­лый комбинезон с капюшоном и, растворившись в снежной пелене, сквозь вьюжную белую круго­верть на ощупь пошел к забору.

Для того чтобы оказаться на свободе, ему нужно было сначала пересечь внутреннюю конт­рольно-следовую полосу, огражденную от зоны забором из колючей проволоки— Не доходя до за­бора метров тридцать, Мурад упал в снег и пополз. Коснувшись рукой ограждения, он достал кусачки и, перекусив несколько звеньев «колючки», сде­лал в нем небольшой проход.

Впереди была контрольно-следовая полоса, ступив на которую хотя бы одной ногой, человек сразу же подвергался смер­тельной опасности. Она освещалась прожекторами, и «краснопогонник» на вышке, заметив любое подозрительное движение, имел право стрелять на поражение. За удачный выстрел солдата награж­дали внеочередным отпуском. Оставалось надеяться только на Аллаха и непогоду.

— Аллах акбар,— прошептал Мурад и мыслен­но прочитал первую суру из Корана. С последними словами молитвы пришла полная уверенность в ус­пехе. По телу разлилась волна внутренней энергии, оно стало невесомым и сильным. Хотя мозг работал четко и ясно, Мурад до конца не осознавал реаль­ности происходящего. Часть его сознания находи­лась в другом измерении. Вместо засыпанного сне­гом предзонника он видел, как в безмолвных и вымерзших равнинах афганских гор вдруг вспых­нули и зацвели нежным пурпурно-алым пламенем поля дикорастущего опийного мака. Мурад ящери­цей нырнул в проход и оказался в предзоннике.

Впереди был трехметровый бетонный забор, преодолеть который было невозможно. Эфенди по­полз вдоль забора к угловой вышке.

Снегопад усилился, видимость стала почти ну­левой, и он с трудом различал очертания вышки. Добравшись ползком до вышки, к которой вплот­ную примыкал забор, Мурад поднялся и присло­нился к столбу, слившись с ним в единое целое. От подножия вышки вверх уходила крутая лестница, ведущая в караульную будку. В конце лестницы был прямоугольный люк с откидной крышкой.

«Промедление рождает трусость», — подумал Мурад-эфенди. Осторожно поднявшись по шаткой лестнице, он приоткрыл крышку, просунул в люк голову и увидел одетого в длинный тулуп и валенки солдата, который, сидя на корточках и зажав авто­мат между коленями, крепко спал.

«Дорога в рай лежит через мост толщиной в во­лос и остротой лезвия меча»,— эфенди вспомнил строки из Корана.

Сам человек пройти через этот мост не в состо­янии, его должен перевезти тот баран, верблюд или осел, которого он в свое время принес в жертву Аллаху. Сейчас была возможность принести в жерт­ву этого осла-охранника и завладеть его автоматом.

Мурад змеей вполз в будку, перевел дыхание и, выхватив из рукава нож, ударил солдата в шею. Охранник умер, не проснувшись. Высвободив из коченеющих рук уже не нужный солдату автомат, Мурад осторожно уложил труп в угол.

Закинув ствол за спину, обдирая ладони в кровь, он дотянулся до верхней кромки забора и, подтя­нувшись на руках, перекинул свое тело на другую сторону бетонного ограждения. Толстый слой снега смягчил падение, но, упав с трехметровой высоты, Мурад подвернул ногу. Не обращая внимания на боль, он пересек неглубокий овраг и, подгоняемый порывами холодного январского ветра, побежал в сторону леса.