Аминь Ведьма

Высокий, обитый серебром, нос гондолы плавно поднимался, разрезая небольшие волны, затем мягко опускался, вспенивая и сминая днищем стихию. Вода в ответ такому напору, редкими злыми порывами ударялась о невысокий борт, забрызгивая внутреннее небогатое убранство.

В темных морских водах отражалась встающая из-за горизонта луна, играя на кромках волн серебристыми бликами. Спутница ночи начинала свое противостояние с низкими облаками за право обладать небом.

Нетипично больших размеров гондола огибала город со стороны моря. Фонари на носу и корме были потушены. Неприспособленное для хождения в большой воде, судно опасно раскачивалось, когда волны ударяли под нос и в корму. Каждый крен, ловко выравнивался гондольером, который правил курсом, пролегающим мимо «Района Садов» (ит.).

Будучи одним из самых тихих и спокойных районов Венеции, через сады можно было проникнуть в город незамеченным.

Как только судно вошло в спокойные воды городского канала, качка значительно уменьшилась.

Белокаменная набережная обступила путников, постепенно сужаясь.

В центре гондолы сидел крупный мужчина, занимая сразу два пассажирских места. Голова его в треуголке была поднята вверх. Покачивания на волнах, действовали на пассажира успокаивающе. Мужчина изучал вечернее низкое небо, думая о том, выйдет ли к полночи луна, или так и останется за хмурой облачной стеной. Ухоженные насаждения эпохи римского классицизма, бережно хранимые смотрителями «Района Садов» его нисколько не интересовали. Сзади, стоя на корме, располагался очень высокого роста, облаченный в рясу, гондольер. Он сильными толчками одного весла приводил в движение большую гондолу, идущую вдоль узкого городского канала.

 

Вскоре, показались первые дома, поднимающиеся среди зелени кипарисов и елей, отделенные от набережной витыми оградами. По мере продвижения внутрь города канал становился уже, от чего создавалось впечатление, что стена наступает, пытаясь смять своим каменным ртом, любого, кто проходит водным путем.

— Поразительно… — конец же фразы мужчина пробурчал себе под нос, отвлекаясь от созерцания ночного неба. Его взгляд сфокусировался на проплывающем вверху фонаре первого по дороге в город моста, который беломраморным фронтоном выгибался над водой. Камень местами почернел от грибка, облупился и померк от соленых ветров, сохранив при этом искусство мастера камнетеса. Лицо горгульи в самом центре облицовки было суровым и мрачным. Сеточки трещин, бегущих от снования моста к его верху, иссекали барельеф морщинами. Огонь фитиля сквозь тонкое и мутное стекло слабо освещал дом рядом. Обод фонаря неустанно держала во рту горгулья. Свет тускло ложился на спокойные волны, покрывая их мерцающим масляным сиянием. Низкий, округлый портал моста угрюмо приглашал в свою каменную утробу. На несколько мгновений стало совсем темно, лишь плеск воды, рожденный движением гондолы и работой кормчего, приятно ласкал слух.

 

Пассажир сильно втянул широкими ноздрями воздух, пытаясь уловить запахи, свойственные такому месту, но, почувствовав лишь холод осеннего воздуха, мужчина удовлетворено кивнул головой. Кончился мост, и свет второго фонаря с другой стороны желтым бликом пробежал по поверхности старой треуголки и тяжелого кожаного плаща, в который была укутана массивная фигура пассажира. Спустя некоторое время, из сумерек ненадолго показался и сам гондольер, неловко согнувшийся, чтобы не задеть головой арку. Эмоции пренебрежения на его лице спрятались под низко опущенным капюшоном.

Мужчина на пассажирских местах хмуро оглядел набережную, глядя, как редкие уличные фонари скупо освещают прилегающий к ним мощеный камнем тротуар и плотно стоящие друг другу виллы. Бросив напоследок короткий взгляд в сторону домов, пассажир вытянул перед собой руки, внимательно рассматривая их. От кистей до предплечья они были, облачены в высокие краги из толстой кожи. Краги были покрыты древними письменами. «Вера и Порядок» (лат.) гласила одна, и «Человек и Бог» (лат.) другая. Повернув кисти ладонями вверх, затем вниз, мужчина сжал руки в кулак, удовлетворяясь характерным поскрипыванием толстой кожи перчаток и тем, насколько силен его захват.

— Брат Цереф, никак не поверишь? — проскрипел усталый голос кормчего, выдыхая легкие облачка пара из-под капюшона. Холодало.

— Нет, — кратко и низко пробасил пассажир, затем вновь оглянулся по сторонам, глядя то на воду, то на невысокую каменную стену набережной, нижняя часть которой узкой темно-зеленой полосой водорослей хранила воспоминания о подъемах воды. Стыки каменной облицовки чернели вездесущим в этом городе грибком. — Мне… не доводилось… бывать в таких местах… — делая паузы, подбирая нужные слова, продолжил мужчина.

— Красивый город… — неприятным голосом прокомментировал коллегу гондольер. — Красивая ночь…

— Ночь — пристанище скверны, еретиков и отступников от веры истинной… укрывательница блудниц и угодников чресл, — фанатично изрек Цереф, склоняясь в бок и опуская руку в перчатке за борт. Несмотря на достаточный размер и балансировку, гондола дала крен на правый борт.

— Аккуратнее, Брат, — проскрипело из-под низко опущенного капюшона, выбрасывая наружу пар. Фраза относительно обитателей ночи была умышленно проигнорирована.

— Г-хм, — мужчина кашлянул и многозначительно промолчал, вытаскивая правую руку из воды. Он глядел, как капельки воды, собираясь вместе, скатываются по инкрустациям перчатки вниз к локтю. Повернув руку, Цереф заставил их стечь обратно к пальцам. Поймав одну из капелек на большом пальце, он растер ее, рассматривая влажный след на грубой коже.

 

Путники покинули очередной узкий канал и, повернув, вошли в широкий проспект. Водный простор, кажущийся огромным после узких каналов, был на треть заставлен лодками и гондолами, принадлежавшим состоятельным гражданам. Каждое крыльцо и прилегающая к нему небольшая каменная пристань были освещены фонарями, которые здесь горели ярче и давали больше света. Проспект выглядел обжитым. Виллы и дворцы, возвышающиеся прямо из воды, были украшены роскошными фасадами и имели небольшой сад на одном из этажей или на крыше. Судя по цвету штукатурки, что покрывала боковые стены разными оттенками белого, дома сравнительно часто обновлялись. Однако лишь в редких окнах горел свет. Сколько бы ночной пассажир гондолы не всматривался в окна, нигде его пытливый взор не обнаруживал движения.

— Приближаемся… — снова, резко разрушив тихий шум плеска волн, произнес кормчий.

— Готов, — пробасило из-под треуголки.

— Вон тот дом, — гондольер в рясе махнул рукой, строго указывая вперед. — Проспект на нем оканчивается, — уже тише и, скорее для самого себя, закончил мужчина, одаривая ночной холод облаком горячего дыхания.

— Да, — кивком головы односложно согласился пассажир, глядя в сторону, указанную попутчиком. Прищуренные голубые глаза цепко всматривались в темноту, пытаясь разглядеть каменную пристань. Вдали украшенные кованой оградой к воде опускались лестницы. На самой набережной возвышалась роскошная двухэтажная вилла, построенная на том месте еще римскими Кавалеристами. Справа и слева от усадьбы были высажены кипарисы, ровным рядами облагораживая ее вид и защищая от ветров. Цереф не видел, но знал, что там, на заднем дворе, по мере того как взойти по ступеням, будет виден высохший виноградник с беседками. В окнах большого дома горел свет.

 

Ветер резкими порывами настойчиво сгонял облака, намереваясь скоро выдавить из них дождь.

 

 

Вскоре, изящно лавируя между пришвартованными гондолами, кормчий тихо причалил к пристани. Пассажир грузно встал со своих мест, расправляясь во весь свой немалый рост.

— Аккуратнее правь, «угря морского» (лат.) сего, — прошипел Цереф, когда борт гондолы звучно ударился об стесанный волной, сапогами и туфлями камень.

— Добрались, Брат Цереф, — игнорируя замечание, скрипнуло из-под капюшона.

Мужчина обернулся впервые за все время пути и коротко кивнул. Гондольер поднял правую руку и осенил своего попутчика крестным знамением и зашептал молитву неприятным на слух слогом.

Цереф распахнул плащ и вытащил из внутреннего кармана широкого нагрудного ремня небольшой золотой крестик. Сжав его в ладонях, он склонил голову и негромко, тяжело нараспев, зачел молитву в такт своему товарищу.

— Аминь, — тихо прошептал капюшон.

— Аминь, — кратко выдал бас.

Упали первые тяжелые капли дождя, предвещая ночной осенний ливень.

— С богом, Брат Мой, — шепотом продолжил кормчий в рясе.

Цереф ничего не ответил, лишь снова кивнул и спрятал крестик, запахивая плащ. Затем развернулся, поправил треуголку и тяжелым резким движением ступил на шероховатый камень пристани, ударив по нему каблуками высоких сапог. Гондола сильно качнулась и приподнялась из воды. Мужчина, не оборачиваясь, махнул рукой, давая понять, что гондольер может уходить.

На обратный путь мужчине приходилось рассчитывать только на свои силы. Пройти предстояло через половину города, сквозь его великое множество узких улочек и небольших мостов. И такая прогулка могла бы оказаться даже приятной, не проходи она в особенную ночь, когда оживают ночные страхи людей, и горожане, плотно закрывают окна ставнями, пугаясь полночных теней, отдаваясь молитве праведной.

Цереф легко взбежал по ступеням выщербленного мрамора и направился по мощеной камнем дороге ко входу в усадьбу. Дождь усиливался. Почувствовав, как тяжелеет намокая плащ, мужчина ускорил шаг. Оказавшись под навесом крыльца, ночной путник поднял отполированное множеством рук тяжелое кольцо на входной двери.

— Язычники, — тихо прошипел под нос ночной путник, глядя на фигуры обнаженных каменных титанов, которые удерживали карниз. Поморщившись, гость в черном несколько раз громко постучал.

 

Начался ливень.

 

— Джорджио Джованни! — молодой человек жеманно подал правую руку для поцелуя, левой придерживая густые вьющиеся темные волосы.

— Цереф… — черные точки зрачков в голубой радужне сжались, фокусируясь на красных пятнах вина, оставшихся на белом манжете. Тяжелые веки прикрыли серые белки, обтянутые сетью набухших капилляров.

— Ах да… — молодой человек опустил руку ниже, располагая запястье для рукопожатия.

— Цереф… — та же интонация, тот же низкий бас. Прищур глаз. Сильное рукопожатие.

— Ай! — юноша по-женски взвизгнул, пытаясь высвободить руку. — Оливьеро?! — истеричным криком молодой человек обратился к дворецкому, — Откуда этот варвар?

— Представился вашим сопровождающим, Дон Джованни, — спокойно ответил дворецкий, не без любопытства разглядывая наряд полночного гостя.

— Куда это сопровождающим? — рассеянно поинтересовался юноша, — Да отпустите же вы?! — молодой человек ловким и отрывистым движением освободил свою кисть из каменного захвата. — Хватит уже, больно! — он поднес холеную руку к своим губам, бережно поддерживая ее левой.

— А-ха-ха-ха! — из-за высоких дверей приемных покоев послышался веселый и хмельной женский смех. — Джорджиооо!

— Хи-хи-хи! Что ты делаешь?! — теперь смех принадлежал явно другой.

— Ой… — из-за распахнувшейся двери показалась растрепанная черноволосая девушка в минимуме кружевной одежды.

— Черт! — глаза юной догарессы округлились, увидев пришедшего в ночи, — Ай! — девушка заткнула ладошкой рот, поняв кто перед ней, и что за слово она сейчас произнесла.

— Андрэа?! Ну что там? — следом за черноволосой выскочила рыжая, — Ой! — также звонко, как и смех, прозвучал ее возглас. Внезапно смутившись, она нелепо прикрыла полупрозрачный пеньюар руками.

— "Отступницы…"(лат.) — брезгливо изломались узкие губы, тихо колебля воздух.

— Так, девочки, давайте… давайте потише, хорошо?! –лицо молодого аристократа выглядело крайне озабоченным, — Уйдите…

— Но Джорджио? Ты обещал! — упирая руки в бока заупрямилась черноволосая.

— Да, ты обещал! — заражаясь смелостью подруги, расхрабрилась рыжая.

— Хм, — неопределенно выразил свою точку зрения дворецкий, интенсивно думая, что делать с гостем, и куда девать его тяжелый, намокший кожаный плащ и стоит ли просить снять треуголку с головы.

— Ну, девочки… — нижняя губа юноши выпятилась и задрожала.

— Вон, — тихо и остро вспорол воздух низкий бас.

Лица девушек вытянулись, что придало им очаровательную нелепость. Молодой аристократ растерянно смотрел то на своих подруг, то на дворецкого, сопел и прижимал к губе руку.

Стало неловко и тихо.

Дождь за окном частым и тревожным стуком обрушился на черепичную крышу и медные подоконники, наполняя повисшую тишину.

За окном сгустилась ночь.

— Пшли вон… — так же кратко продолжил гость, рубя слова ледяным топором.

— Да что вы себе позво… — темноволосая, решившаяся бросить вызов, внезапно умолкла, наткнувшись на болезненный блеск голубых глаз, которые мгновение назад изучали фигуру рыжей.

С изогнутых краев головного убора гостя продолжала стекать каплями вода.

— Де-во-чки… — умоляюще прошептал юноша, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку.

— Так, — в коридоре раздался хруст кожи сжимающихся в кулаки высоких инквизиторских краг. Вдруг стало тяжело дышать. Воздух свинцом залил горло, сдавливая гортань.

Юноша зажмурился, опуская голову и прижимая к подбородку руки. Он единственный знал, что сейчас произойдет.

— Гав! Ав! — отрывисто, громко и внезапно гаркнул пришедший, пристально глядя в глаза темноволосой.

Звук незримым бичом пронзил пространство, хлестко ударив по ушам. Взвигнув, подпрыгнула рыженькая.

Молодой аристократ вздрогнул, беззастенчиво икнув. Громко хлопнула высокая дверь, за которой еще долго слышались девичьи повизгивания и быстрое цокание каблучков. Внезапно накативший спазм, неохотно отпустил плоть.

— Гхм, — тихонько кашлянул дворецкий, прочищая горло и сглатывая слюну, пытаясь избавится от внезапной глухоты. Он начинал догадываться о личности визитёра, но его тугие мозги вязли в болоте смятения и страха, не давая мыслям дальнейшего развития.

— Да что же вы за дикарь такой? — придя в себя раньше дворецкого, затараторил молодой человек. — Обалдели совсем уже? Девочки?! — Джорджио уже готов был побежать вслед за своими нимфами, понадеявшись, что Оливьеро справится с гостем, выставив его.

— Нам пора… собираться, уходить… — ночной гость говорил странно, словно преодолевая какой-то сильный внутренний дискомфорт.

— Да вы с ума сошли!!! — сорвался на крик юноша, всплескивая руками. — Полночь на дворе!

В это время в одной из комнат раздался шум разбивающегося стекла, который быстро сменился душераздирающим женским криком. Лицо молодого Джованни передернула судорога, ломая его правильные черты.

— Андреа!!! — истошно завизжала за дверьми рыженькая.

— Я не виноват… — кратко выпалил молодой человек, с трудом совладав с дрожью. В роскошную, просторную гостиную ворвался ледяной ветер, гася пламень свечей, горевших в изящных, витых подсвечниках. — Это не я… — быстро добавил дон.

— Бегом! — взревел ночной гость, хватая молодого человека за шкирку и кидая его в проем прикрытых входных дверей. Там за массивными деревянными створками стеной лил дождь. Осень быстро вступала в свои права после жаркого лета.

— Оливьеро, плащ! — спотыкаясь, юноша резким движением протянул руку к дворецкому, хватаясь за его пиджак, с трудом удерживая равновесие. В дальнем зале, вновь истошно закричали.

Дворецкий глянул куда-то за плечо дона, нелепо вздрогнул, схватился рукой за сердце и кулем стал оседать на мраморный пол. — Оливьеро! — в отчаянии молодой дон попытался удержать своего слугу, глядя, как бледнеет на глазах уже мертвое лицо старца.

— Уходим! — ночной гость грубо схватил за руку молодого аристократа, и направился к выходу, на ходу срывая со стойки плащ-накидку. Тело дворецкого тяжело опустилось по стене на пол. Голова его безвольно упала на грудь. Указательный палец на правой руке дрогнул, отпуская последнюю судорогу.

— Но, мои вещи, — засуетился юноша, оборачиваясь назад к широким коридорам собственного имения. В них царила тьма. Оливьеро дон постарался не замечать. Однако там, в одном из закутанных мраком дверных проемов, краем глаза молодой человек уловил движение, настолько иррациональное и зловещее, что кровь застыла в венах, заставляя сердце стучаться сильнее, расплескивая по телу дрожь перед неведомым.

— Не смотри! — кратко обронил тяжелый бас, ногой распахивая входную дверь и выводя следом за собой дрожащего молодого дона Джованни.

— Ладно-л-ладно, н-не смотрю… — заикаясь, ответил юноша, покидая имение. — Д-дождь, — молодое лицо презрительно скривилось. — М-моя шпага там осталась…

— Можешь забрать, я подожду, — в тяжелом скрипучем басе послышался сарказм.

— Ум-хум, — молодой дон отрицательно качнул головой, упорно пытаясь не смотреть в сторону дверей. — Н-нет-нет… — хватило лишь одного краткого мгновения и того, что он в нем разглядел.

Страшно.

— Плащ, — не глядя, ночной гость протянул одеяние молодому дону.

— А что д-делать с… с ним…? — стуча зубами от страха, холода и сырости, поинтересовался Джорджио, имея в виду тело дворецкого, — И с д-девочками?

— Они ее отвлекут… — процедил сквозь ровные зубы ночной посетитель. — Идем, — мужчина сильно потянул за руку юношу.

— Кого её? Куда? — цепляясь туфлями за брусчатку, поинтересовался молодой человек, — Да отпустите же, наконец! Дайте одеться! — модная рубашка быстро намокала.

— Одевайся, — пришедший в ночи, распахнул плащ, демонстрируя инквизиторский камзол, стянутый широким ремнем на животе.

— Что? — обостренное чутье молодого человека не давало ни секунды расслабиться. Дон опять чуял опасность.

Ночной гость не обратил никакого внимания на вопрос. Резким движением он раскрыл один из кармашков на походном ремне, вынул прозрачную виалу и швырнул ее в черный проем. Затем сильно ударил ногой в одну из дверей, закрывая проход. Глухо звякнув, где-то в глубине гостиной, разлетелось тонкое стекло, разбрызгивая содержимое сосуда.

— "Вар-вар" (лат.) — прошипел юноша, глядя, как обращаются с его наследственной собственностью. А за тем, на мгновение дон Джованни был готов поклясться, дом озарился изнутри ярко-голубой вспышкой. Все вокруг стало невероятно четким и контрастным. Свет пробивался через каждый проем, просвет и щель. Сквозь двери, окна, отверстия в стенах, оставленные муравьями и на стыках черепицы на крыше. Все вокруг стало настолько четким и контрастным, что можно было разглядеть каждую капельку дождя, неспешно стремящуюся к земле. А в окне второго этажа высветилась та самая жуткая тень, которая так напугала юношу.

Потом молодой дон увидел, как из-за уже расстегнутого походного плаща, назвавшийся Церефом, вытаскивает пистолет. В ослепительно бело-голубом сиянии не видна ни искра запала, ни вспышка выстрела. Лишь слышен иррациональный визг на гране сознания, сочившийся из каждого просвета в доме.

Внезапно все прекратилось, и в уши молодого дона ударил резкий свист, а следом за ним тяжелая оплеуха в затылок. Стало легче, хотя и больно. — Ай! — обиженно вскрикнул Джорджио.

— Идем! — выплюнул Цереф, пряча на ходу использованный пистолет и застегивая плащ.

— Что? Что это было? — интересовался юноша, нагоняя своего попутчика.

— Гончая, — нехотя ответил сопровождающий и ускорил шаг. — "Ходу!" (лат.) — закончил сопровождающий.

— Этого не может быть… это ведь бред, да? Выдумка такая? — начинал паниковать юноша.

— Нет, — кратко и спокойно донеслось в ответ. — И не то, и не другое…

— А зачем стрелять в закрытую дверь? — с голосом полным наивности поинтересовался юноша.

— "Ты видел свет?" (лат.) — сбавляя шаг, поинтересовался назвавшийся Церефом.

— "Да" (лат.) — неуверенно ответил юноша.

— Значит, правдива про тебя молва, — неоднозначно заключил ночной гость.

— В чем п-правдива-то? — безуспешно пытаясь унять волнение, поинтересовался Джорджио.

— "Гореть тебе, еретик" (лат.), — спокойно ответил мужчина.

Дождь начал слабеть.

— Это такая легенда? — молодой дон, казалось растерялся еще больше.

— Пошел! — заревел Цереф, больно хватая аристократа за плечо и толкая его вперед. — Я не властен судить тебя… здесь... — богатый и талантливый отпрыск семьи Джованни не видел, но чувствовал на себе тяжелый и пронизывающий взгляд холодных глаз.

— Хорошо, тогда… — дон утер слезы намокшим от дождя манжетом, — Поживу еще, — и выдавил улыбку.

— Поживешь… — многозначительно согласился Цереф. — За мной, — скомандовал провожающий и направился в слабо освещенный масляными фонарями полночный мрак узких улиц.

 

— А… а куда хоть идем-то? — в последний раз оглянувшись на свой дом, продолжал задавать вопросы молодой Джованни. Юноша хоть как-то пытался отвлечься от всего ужаса ситуации, обреченно цепляясь за остатки своего прежнего бытия. Однако, что-то неумолимо и бесповоротно изменилось в его родном пристанище. В один момент большая красночерепичная вилла с белыми стенами стала мертвой. Витые решетки в окнах, казалось, предупреждали путника о своих новых зловещих недрах.

Низкое небо, сжалившись над судьбой дона, тихо лило слезы дождя, уняв недавний ливень.

— Площадь СанМарко. Там нас встретят… если дойдем…

— Что значит, если дойдем? — Джорджио, все же, еще раз глянул на свое жилище, чтобы проститься с родным местом, но увидев, как оживает тьма за одной из решеток, пугливо отвел взгляд, встряхивая головой, и решительно шагнул в узкий переулок, обилием которых, славилась Венеция.

 

— Ты из местных… — широкая спина в плаще уверенно держалась впереди, поворачивая то налево, то направо. Берцы уверенно стучали каблуками о камень. Дождь все больше ослабевал, начиная моросить мелкой крошкой. Холодало.

— Д-да… — перед взором молодого человека в тускло-желтых лучах фонарей плыли таблички с названиями улиц. Ведущий петлял, отклоняясь от цели.

— Родился здесь? — мужчина говорил, полуобернув голову к юноше. Поступь его была тяжелой и скорой. Изо рта вырывался пар, закручиваясь в спирали за широкими плечами. Двуполая треуголка дополняла его мрачный наряд.

— Умху, — молодого человека начинала бить мелкая дрожь, он, кажется, начинал осознавать, что произошло и кто ведет его.

— Так… — ответил ночной гость, сворачивая в очередной узкий проход между домами. Джорджио покорно спешил вслед , глядя себе под ноги, отмечая, как особенно блестит вода в свете фонарей на мокрой после дождя брусчатке. Особенно, если ты видишь ее в последний раз. — У меня промокли ноги… — молодой человек разглядывал черные лакированные носы своих туфель, пытаясь угадать в блестящей поверхности силуэт висящего на стене фонаря. — И мы не туда идем… — с горечью продолжил юноша, глядя на заляпанные грязной водой белые гольфы.

— То есть как? — Цереф резко остановился.

— Эта улочка «Мэззо Мадонна» ведет через садик «Франко» к «Каса Нувау», а там направо сразу к Риалто, — оторвавшись от созерцания туфель, спокойно выговорил молодой человек.

— Как Риалто? — недоуменно басил сопровождающий.

— Сан Марко там, — юноша неопределенно махнул левой рукой совсем в другую сторону, в отличие от той, которой планировал придерживаться сурового вида Цереф. — Мне холодно, — молодой дон жалостливо попытался взглянуть в глаза своему попутчику, но тень от треуголки совершенно скрывала лицо, выдавая лишь покрытый следами оспы волевой подбородок.

— Веди! — Цереф посторонился, пропуская вперед юношу, оглядываясь назад. — Живо! — сопровождающий грубо толкнул молодого дона в спину. Тот от неожиданности налетел на камень, споткнулся и чуть было не упал.

— Эх… — как-то с особенной горечью выдохнул юноша, покорно распрямляясь. Затем он плотнее укутался в плащ, поправил волосы, поднял высокий воротник и уверенно зашагал, указывая верный путь.

 

Глядя на указатели улиц, Джорджио вспоминал, как бегал по ним с друзьями в детстве. Как прятались они в тени узких улочек от горячего летнего солнца. Как пахли цветы, обильно произрастающие в небольших внутренних дворах. Быстро перемахнув через мост, юноша направился к темной неосвещенной арке, вытаскивая из памяти фрагмент своей первой попытки поцеловать на этом мостике Патрицию и… замер. Опять! Опять дало о себе знать обостренное чувство опасности, которое стало особенно сильно в последнее время. Джорджио терпеть не мог этот всегда внезапный животный страх, сводящий ознобом живот и спину. Там, под аркой через мостик опять двигалась тьма!

— Цереф?! — жалобно пропищал Джорджио, останавливаясь и пятясь назад. Юноша был не в силах отвести полный ужаса взгляд от того, что шевелилось в глубине арки. Эти зловещие движения пугали и одновременно приковывали внимание, — Я т-туда не п-пойду! Цереф, м-мне очень страшно! — запинаясь и трясясь, произнес молодой дон.

Где-то позади, погас фонарь, и в этот момент тьма с душераздирающим визгом бросилась из арки. Набухшие щупальца скользили змеями по стенам и мощеной камнем улице, устремляясь черными остриями к юноше.

— Заткни уши! — нечеловеческим голосом проорал Цереф, распахивая плащ и выхватывая из-за пояса сразу две прозрачные виалы, которые он с силой сокрушил об камень спереди и позади себя. Канал и прилегающие дома озарились тем нестерпимым ярко-голубым светом, который Джорджио наблюдал у своего дома.

— «Дух в Плоть!» (лат.) — произнёс Цереф, хлопнул в ладоши и стремительно вытащил из ремней два пистолета.

В это время тьма явила пред глазами молодого дона свой лик, проникая в него голодными пухлыми щупальцами.

Синхронно грянули два выстрела.

— «Аминь, Ведьма!» (лат.) — закончив заклятье, проводник схватил одуревшего от происходящего молодого дона за пояс, легко оторвав того от земли. Мужчина со всех ног устремился с моста под арку, быстро сворачивая на одну из соседних улочек.

— М-м-м… — глупо мычал Джорджио, глядя на шесть кармашков для оружия на камзоле Церефа. Два из них пустовали. Запах пороха щекотал ноздри. В груди было холодно и пусто после ведьминской атаки. — Н-н-ныыы… — упорно продолжал юноша, чувствуя, что сейчас может лишиться чувств, но то, что он должен был сказать, было очень важным. Очень-очень важным. Его попутчик бежал в неверном направлении. Психика все же сдалась под напором стресса, и Джорджио лишился чувств…

 

Дождь окончательно прекратился. Вскоре жидкие тучи разошлись, выпуская из своего непрочного плена полную луну.

 

— «… спаси и сохрани наши души от…» (лат.) — молодой дон пришел в себя, как ему показалось, услышав именно эти слова. Пошевелился. Попытался встать.

Первым делом юношу поразила царившая вокруг тишина. От этого гул, постепенно нарастающий в голове, казался еще более громким.

Луна вышла из-за туч, заливая пространство двора серебристо-белым.

Джорджио огляделся: они были во дворе, отделенным от улицы изящной оградой. Цветы вьюнка, как всегда увядающие к середине осени, отбрасывали вглубь двора изогнутые полосы теней, что искажало перспективу и наделяло окружающие привычные предметы таинственным смыслом и назначением.

Под коваными воротами была проведена чем-то белым узкая полоса. А там за оградой, неподвластная лунному свету опасно и терпеливо ждала добычи тьма.

Сглотнув вязкую и сладкую от пороха слюну, молодой человек окликнул Церефа. К своему немалому изумлению, он не услыхал собственного голоса.

Сопровождающий его мужчина стоял на коленях и, сцепив руки на груди в замок, беззвучно молился. Перед ним лежала раскрытая небольшого размера книга. Судя по истрепленному виду, предмет был древний. По обоим ее краям покоилось два пистолета. В свете луны, весь в черном, стоящий на коленях воинственный приспешник церкви выглядел мрачным отступником, мстящий всему святому. Инкрустации на его высоких по локоть крагах призрачно сияли.

Джорждио снова окликнул Церефа, но тот лишь продолжил беззвучно раскрывать в молитве рот, не обращая на него никакого внимания. Молодой человек попробовал закричать, но вновь не услышал свой голос. Его попутчик все также был погружен в процесс. Держа себя в руках, юный дон отчаянно удерживал ускользающее в объятья паники сознание. Хоть как-то пытаясь отвлечься от ирреальности происходящего, дон Джованни начал припоминать, не был ли он уже в этом дворе раньше, и кому принадлежит богатое имение, рядом с которым они вынуждены коротать столь поздний час. И еще … эта странная белая полоса под витыми воротами ограды.

Юноша поднял взор и вздрогнул от того, насколько внезапно с той стороны ограды появилась девушка. Совершенно нагая. Лучия. Подруга Андреа.

— Буэна сэра! — мягко проворковала ночная гостья.

— Сэра… — растерянно ответил юноша, рассматривая упругие формы на худом и бледном теле. Растрепанная копна рыжих волос практически целиком скрывала узкое, девичье лицо, но молодой дон готов был поклясться, что перед ним именно Лучия.

— Мне здесь холодно… Джорджио… — призывно зашептала гостья, слова которой отзывались в голове юноши эхом — Согрей меня… — звонко звала девушка, похотливо извиваясь у витых прутьев ворот. — Согрей меня-а-а….

— Да… гм… конечно… — дон попытался сделать шаг навстречу, но ноги еле слушались. К тому же сердце начало бешено колотиться в груди. Мир вокруг постепенно мерк, а узкие длинные тени цветов незаметно приходили в движение. Изгибаясь, они хищно тянулись к туфлям молодого дона. Джорджио вяз, словно в кошмарном сне, когда тело наливается свинцом и воздух тяжелеет. Одна только обнаженная Лучия казалась реальной и к ней, пытался добраться юноша.

— Скорее… милый… мне тут так одиноко… — девушка резко оглянулась назад, где властвовала тьма, движение было через чур резкими, несвойственными обычному человеку. После ведьма продолжила, — И очень страшно… Спаси меня… Возьми меня… — очертания рыжеволосой порой смазывались, но юношу меньше всего волновали такие отклонения, его нестерпимо влекло к существу за оградой.

— Я и-ду… — слова лениво покидали рот, но наперекор меняющейся реальности, юноша стремился к заветной цели, чувствуя, как напрягаются чресла, глядя, как извивается в ожидании сладостных объятий рыжеволосая гостья.

— Скорее Джорджио, скорее! Янемогу_болшеждать! — речь девушки ускорилась, при этом она гладила себя, отчаянно соблазняя молодого любовника.

— Я уже здесь… — дон Джованни сбросил на ходу плащ, принявшись за шелковую рубашку. Вожделенное тело было уже совсем близко. На секунду отвлекшись, чтобы справиться с манжетами, юноша опустил глаза, пытаясь разглядеть в темноте упрямую пуговицу. А когда вновь поднял взор, то увидел, как сквозь кованые прутья к нему тянутся, безмолвно хватая в нетерпении воздух, уродливые кисти.

Тьма за оградой внезапно раскрылась тысячей злых глаз, и Лучия истерично завизжала, сменяя пронзительный визг на утробный низкий смех. — Ты мой! — пробасил женский рот и широко раскрылся, обнажая длинные сабли черных зубов.

— «… и путь плоти ее закончится здесь, дух ее да будет низвержен в ад! Аминь, Ведьма!...» (лат.).

Первое освещенное ядрышко влетело прямо в раззявленный рот, второе пронзило скрытое волосами лицо в районе глаза, забрызгивая одеревеневшего от ужаса молодого дона багровыми брызгами. Пронзительный крик ведьмы захлебнулся в хлынувшей из прострелянного горла крови. Зажимая руками кровотечение, раненое тело качнулось и завалилось назад, где его стремительно заглотнула в голодное чрево тьма. Довольствуясь наживой, которая совсем недавно ею же повелевала, субстанция лениво заползла в дом напротив, втискиваясь в щели между камнями.

Ноги молодого дона подкосились, и тот без чувств обрушился на каменную брусчатку.

 

* * *

 

— «… да сниспошлется благодать на тело в забытье, бренное сие! Внемли, прошу, устам смиренным моим, верни юношу на камне хладном без сознания возлёгшем, ибо ждут дела праведные его в миру не здесь, а в царствии людском, сию минутно и по старости лет! Аминь…» (лат.) — тихо шептал Цереф ритмично и сильно надавливая на грудь молодого дона, пока тот не захрипел и не задышал сам.

— Восстань! — взревел сопровождающий, — Поднимайся, отступник страстолюбый! — на этих словах мужчина вытащил из кармашка на поясе совсем маленькую ампулу и вскрыл ее прямо перед сопящим носом Джорджио.

— Во славу, Господа, поднимись! — Цереф ловко запечатал ампулу и проворно убрал ее обратно за пояс, — Вставай! — ночной гость залепил пощечину, не без удовольствия поняв, что перестарался.

— М-м-м… Где я…? — молодой дон раскрыл глаза, потирая щеку, которая быстро наливалась синяком. Холеная кожа четко отпечатала след удара четырьмя лиловыми бороздами.

— Вставай, чревоугодник, благодари Иисуса нашего Христа, что жив остался!

— Чем это так пахнет? — спросил юноша поднимаясь и морща нос.

— Ливером смердячим… — неоднозначно ответил Цереф и, отвернувшись от молодого дона, поспешно спрятал потрепанную книгу за ремень камзола. После чего завернулся в тяжелый кожаный плащ.

— Уф… Я долго был без сознания? — поинтересовался Джованни, вставая и осматриваясь по сторонам. Юноша не без удивления обнаружил свой плащ сброшенным. Тот был скомкан, словно от него избавлялись в спешке.

— Не очень… — хмыкнув, ответил Цереф, глядя на полную луну, которая источала таинственное мертвенно-белое свечение, прикрываясь обрывками хмурых дождевых туч.

— А почему я без…? — вдруг молодой человек заметил темно-багровые пятна у себя на рубашке, глаз его нервно дернулся, а взгляд поднялся выше, фокусируясь на воротах, решетка, которых также была покрыта пятнами. Внизу под створками пробегала белая узкая линия. — Так это был не сон?! — Джорджио вмиг задрожавшей рукой попытался коснуться пятен на рубашке.

— Не сметь, богомерзкий отступник! — оторвавшись от созерцания ночного светила рявкнул Цереф. — Коснешься ведьминской крови, будешь проклят!

— П-почему я отступник? — чувствуя, что сейчас заплачет, молодой дон, еле удерживался от истерики.

— Творение малой и средней малефиции, прорицание, возвание нижних духов — спокойным голосом зачитывал предварительный приговор сопровождающий. — Гадание, склонение дев к возлежанию… астрономия…

— Так разве… так разве, вы не провожающий меня на обряд?! — юноша закусил губы и был готов расплакаться от такого обращения.

— Нет, — монолитно изрекли узкие губы.

— Но… У вас… у вас нет доказательств! Абсолютно никаких доказательств! — охрипшим от стресса голосом отрицал Джорджио… — Все мертвы… — продолжил молодой дон, отходя в тень, прочь от лунного пятна.

— Все… все до одного… — Цереф тяжелой поступью направился к молодому Дону, — А доказательства… вот здесь, — мужчина приблизился и жестко ткнул указательным пальцем юноше в лоб.

— Ну, знаете что?! — с вызовом выпалили молодой Джованни.

— Что? — угрюмо нависая над молодым человеком, поинтересовался мужчина.

— "Идите вы ко всем вашим чертям!" (лат.) — с чувством послал Джорджио.

— Повторишь это на суде? — с издевкой спросил Цереф.

— Да… на последнем… — юноша, с трудом выдерживая пронизывающий ледяной взгляд, смотрел в необыкновенные глаза «провожающего».

— Не дерзи, Гнедок, — Цереф резко схватил молодого дона за нежную шею, сминая крагой из грубой кожи, кружевной воротничок рубашки, — Ибо запечатаю навсегда уста твои!

— Рискни… — хрипя, прошипел дон, сжимая руки в кулаки.

— Внемли мне, отродье! — свирепо зашептал мужчина, нащупывая шейные позвонки, сильными пальцами, — Ты заражен нечистивой экто-плазма-тической кровью Гончей Маски — смакуя каждый слог ученого слова, мужчина продолжил, — Будь проклята во веки душа ее. Если не изгнать частицу гончего духа из тебя, к рассвету ты проистечешь и навеки снизойдешь в ад.

— Ч-черт… — отчаянно пытаясь ослабить хватку своими руками, прохрипел Джорджио.

— Подбирай слова праведные в сией час ночной, отступник, ибо, не ровен час, призовешь, — Цереф ослабил хватку и огляделся по сторонам, сверкая свирепым огнем праведника. Затем отпустил вовсе.

— У меня что… и на лицо ее кровь попала? — молодой человек интенсивно тер руками горло.

— В уста и очи… — спокойно ответил мужчина, изучая реакцию юноши.

— Так-так-так… — Джорджио быстро посмотрел на своего ночного попутчика, и, робко обойдя его, начал ходить назад вперед. — Ты запечатал двор? — спросил молодой человек, еще раз глянув на белую полосу под решеткой.

— Да, — не поворачиваясь, ответил мужчина. Теперь он изучал крышу виллы, во внутреннем дворе которой они стали непрошенными гостями. — Кабы не суд праведный над тобою чинить, очистил бы тебя прямо здесь! — закончил Цереф и начал нашептывать очередную молитву.

— Ага, значит, до суда… Кх… Кх… — молодой человек схватил руками горло облегчая спазм, — Хр-р… Тьфу! — на освещенный мертво-серым светом камень упал черный сгусток. — Вот что, Цереф… — юноша нагнулся, упираясь руками в колени и тяжело дыша, — Мы теперь с тобой в одной повозке… — молодого человека еще могли раздражать капельки мутной воды на лакированных носах туфель. — До рассвета нам надо попасть в Собор Сан Марко… — Джоджио разогнулся и сразу качнулся, резко закружилась голова. — Иначе на костре вместе выть будем, — осмелел юноша.

— Ты ибо ведьминского ливера пережрал, либо вовсе с разумом прощаться вздумал, — утробно прорычал Цереф. Глаза его лихорадочно блестели, отражая лишь часть сознательного, ту, которая еще не коснулась религиозного транса молитвы.

— Надписи… хгм… послания на твоих крагах… Они сдерживают тебя… Ох, как же плывет все перед глазами, — юноша вновь качнулся, переступая с ноги на ногу, — Ты… ты тоже сошел с пути… Цереф… — молодой дон демонстративно отвернулся горько усмехаясь… Мужчина никак не отреагировал.

— Чья это вилла? — в ответ донесся лишь шепот, какой-то очень древней молитвы на раннем латинском языке. Удивившись столь глубоким познаниям своего «компаньона» Джорджио опять повернулся к Церефу, но тот уже глубоко погрузился в религиозный транс, на этот раз, обходясь без потертой книги и выделывая мистические пассы руками в сторону крыши.

— Вспомнил! Энцо здесь гостит! — справившись с мутью в голове, дон Джованни бросился ко входной двери. Приподняв увесистое кольцо, он несколько раз постучал в большую деревянную дверь.

Цереф не обратил никакого внимания на действия молодого человека, продолжая молитву «привлечения нечисти».

— Давай, Энцо, будь дома! — опять все закружилось вокруг, и сердце молотом ударило в груди, горло сдавил спазм, и Дон Джованни выплюнул еще один сгусток.

— Я действительно заражен… — отстраненно прошептал себе под нос молодой человек и взглянул на Церефа. Тот осенял крестным знамением фасад черепичной крыши. Юноша в очередной раз подивился внушительным габаритам ночного гостя. А потом к головокружению прибавились острые покалывания в желудке и тошнота.

— Энцо! — чуть было не сорвался на дурной крик Джорджио. В ответ за дверью тяжело заскребли, да так, как скребет отчаявшееся животное, а не человек. Послышалось тяжелое мычание. Не справившись с накатывающей волнами дурнотой, молодого дона вытошнило, прямо на дверь. Рот его исторг кровь.

— Цереф, — хватая ртом воздух, окликнул дон, — Помоги… — тихо продолжил юноша, отходя от двери покачиваясь. За тяжелыми дверями вновь зло заскреблись.

— Там… — внезапно запнушись, начал сопровождающий, — Там… на крыше… Стрига, — тяжело выговаривая каждое слово продолжил мужчина, — Не открывай двери… еретик…

— Цереф… — булькая кровью, вновь позвал молодой дон. В глазах Джорджио все плыло: залитый лунным светом камень двора, древяная зеленая дверь, тяжелое отполированное множеством ладоней медное кольцо на входе. Змеиные тени вьюнка. Чувствуя, что сознание вновь ускользает в царствие фантастикума, юноша ухватился за кольцо и, компенсируя очередную судорогу тела, отклонился назад, непроизвольно открывая дверь. А потом, молодой дон увидел своего друга аристократа, точнее то, что от него осталось после встречи со стригой. Это он, желая вырваться из дома, не понимая, что обречен, скребся еще действующей изуродованной рукой, пытаясь дотянутся до поворотного механизма, разламывая ногти в кровь. Ему таки удалось выбраться.

Через всю грудь до паха через худой живот, сквозь рубаху и модный камзол проходили три глубоких рваных разреза. В скоротечной, неравной схватке Энцо потерял глаз и фрагмент челюсти. Токсин слюны стриги избавлял от боли, но лишь на время. Крови на теле и одежде практически не было. Судя по ранениям, аристократ в один момент потерял очень много жидкости.

Дон Джорджио Джованни упал на колени, не обращая внимание на боль от удара, и взял на руки изуродованную голову своего дорогого друга. Тот еще тяжело дышал, забрызгивая вязкой слюной ладони юноши.

— Энцо… — сквозь слезы и все нарастающую боль в голове, выдавил из себя молодой человек… — Что мы наделали… — всхлипывая и глядя в единственный уцелевший глаз своего верного единомышленника и сподвижника.

— Покойся с миром, друг любезный… — собрав остаток сил, юноша резким движением, свернул другу шею. После чего обнял изуродованные останки Энцо и заплакал навзрыд.

Луна вновь скрылась за тучами.

Двор в очередной раз озарился ярко-голубой вспышкой, на мгновение разгоняя тьму. Отвлекшись, Джорджио увидел, как нечто отвратительное и злое, стремительной тенью метнулось с крыши прямо на того, кто необратимо вторгся в его привычную жизнь.

— Цереф, — прохрипел юноша сквозь пелену начинающейся лихорадки, пытаясь предупредить охотника.

— «… Именем господа, нашего Отца Всевышнего, заклинаю тебя отродье адовое, не двигаясь зреть в очи мои праведные..!» (лат.) — в левой руке Цереф держал раздавленную ампулу со «Светом Господнем», содержимое которой ручьями нестерпимого света стегало по инкрустациям краги. Свет бил сквозь сжатые пальцы. Правую же руку он держал перед озлобленным лицом Стриги, расставив пальцы в стороны, обратив ладонь к горбатому носу чудовища. Тварь тихо рыкала, но оторвать взгляда маленьких черных глазок от сияния чистой веры Охотника на Ведьм не могла.

— «… Гляди в меня, Ведьма… Гляди…». Молодой дон никак не мог понять, говорит ли Цереф на самом деле, или этот глас возникает прямо в его голове. Дона лихорадило. Юноша, внезапно осознал, что уже не играет особого значения, как он слышит голоса, внутри головы, или снаружи ее, ибо от «лихорадки ведьм» спасения вне стен церкви нет.

Стерев кровавый пот со лба замызганным лацканом шелковой рубахи, Джорджио, покачиваясь, встал. Голова резко закружилась, как только молодой человек принял вертикальное положение. Его снова вытошнило. Все вокруг казалось бесцветным и ярким, словно само мироздание подчинилось творимому Церефом заклятью. С трудом осознавая, что происходит и, постоянно борясь со слабостью и приступами помутнения, дон Джованни нагнулся и вытащил шпагу, которая все еще крепилась на косом, распоротом ремне вокруг обескровленного тела Энцо.

— «… Гляди в меня, Ведьма…» — голос внутри головы юноши слабел. Проистекающее свечение из сжатой в кулак кисти неумолимо гасло. Мерк и праведный взгляд Охотника.

Еще никогда шпага не казалась молодому дону такой тяжелой. Постоянно спотыкаясь о брусчатку, юноша, пошатываясь, шел к чудищу, что стояло к нему спиной, увлеченное удивительным сиянием. Мутным взором под готовой сомкнуться пеленой бреда, Джорджио пытался оценить габариты ночного отродья. В целом, в Ведьме угадывались смешанные очертания женщины и обезьяны, только сильно искаженные уродствами. Темно-синее тело было жилистым, а кожа, на удивление, гладкой и, вероятно, шелковистой. Меньше всего юный Джованни хотел бы это проверить. Молодой дон внезапно плотоядно ухмыльнулся самой идее: потрогать Ведьму.

— «… дай мне сил, сразить Ее Господи… Аминь!» — на этих словах Цереф отвесил тяжелую оплеуху левой освещенной рукой прямо по морде твари, оставляя след нечеловеческого удара. Ночное порожденье завизжало, сбрасывая с себя оковы гипноза. С хрустом раззявив сломанную от удара челюсть, Стрига изготовилась разорвать крупную жертву напротив. А в следующее мгновение лезвие шпаги вошло в шею ночной твари.

— «… Оружие местью заговоренное, да сразит плоть, и духа во плоти заточенного. Так есть!» (лат.) — зловеще прошептал во власти бреда молодой дон, — «Аминь! Ведьма!» (лат.) — повторив слова Церефа, юноша провернул рукоятку и резким движением отсек ведьме голову. Выронив из рук шпагу, упал на камень, лишившись сил стоять. Цереф с плохо скрываемым безразличием смотрел на умирающего дона. Лицо юноши сильно осунулось. Глаза запали. — Ты там… кхе-кхе… — юноша закашлялся кровью, — Говрил, кхе, что можешь… изгнать прямо здесь… самое время. — Губы узкой синей полосой изогнулись в улыбке и Джорджио лишился чувств. Из носа и ушей молодого Джованни потекла узкими струйками темно-багровая жидкость.

 

Поняв, насколько быстро протекает заражение, Цереф взревел. Его четкий и казавшийся простым план по доставке дона в ночь Инициации в Собор рухнул, оказавшись совершенно негодным. Кто-то очень могущественный, хотел заполучить мальчишку раньше Церкви и творил задуманное настойчиво и неотвратимо.

— Ты не отнимешь его от меня! — взревев в ночное небо, изрек охотник. — Он принадлежит Нам!

Небо безучастно затягивалось низкими тучами, демонстрируя свое пренебрежение ко всему, что происходило на поверхности.

В один порывистый, словно ветер, прыжок Цереф оказался возле растерзанного стригой тела Энцо. Одной рукой схватив его за остатки одежды, легко поднял и закинул в отворенную дверь. После чего захлопнул тяжелую створку, извлек из-за пояса мелок и нанес «печать». Надпись «Покойся с миром» (лат.) вспыхнула и погасла, замуровывая тело в недрах богатой виллы. Упаковав мелок обратно, Инквизитор тяжелой походкой направился к лежащему на холодном камне юноше. Молодое худое тело теряло жидкость на глазах.

Охотник на ведьм сбросил краги, затем стянул с плечей тяжелый кожаный плащ и расстелил его прямо на камне. На плащ грузно упал камзол и ремни, набитые экипировкой для борьбы с ночными врагами Церкви. Туда же свалилась и грубая рубаха. Оглянувшись, Цереф бросил к своей нелегкой поклаже и шпагу, которой молодой дон сразил опасную гончую. Туго завернув все снаряжение в плащ, инквизитор бросил его недалеко от тяжело дышащего юноши…

— Я взываю к тебе, владыка ночи! — Цереф изогнулся дугой, вскидывая голову вверх и назад, разворачивая руки в стороны и расправляя грудь. — Я взываю к тебе, требуя долг! — могучая распростертая фигура охотника на ведьм напряглась, вспучиваясь узловатыми канатами мышц.

Упав с дома черными кляксами, ожила за оградой тьма. Снова вышла на охоту Маска.

— Я взываю к тебе, требуя долг! — голос Церефа стал свирепым, слова с шипением покидали крепко сжатые челюсти. Тьма за оградой опасно надавила волной на ворота, не в силах пересечь белую черту. Прутья заскрипели, мрак на улице сгущался и материализовался.

— Я требую долг! — Цереф мычал от перенапряжения, капилляры узкими змейками вздувались под кожей и лопались, расцветая лиловыми звездочками. Веки были сомкнуты настолько плотно, что, казалось, глаза под ними лопнут не выдержав давления. В голове у Инквизитора стал подниматься свист. Беспокойный дух ночи, надавил на бронзовые прутья ворот сильнее, безуспешно пытаясь проникнуть во двор и прервать творившийся там ритуал.

— Требую долг! — вытолкнув хрипом последний воздух из легких, Инквизитор ввел себя в транс. В тот же момент тьма испуганно отпрянула от ворот, а холодный осенний ночной воздух ожил, закручиваясь в воронку надо лбом Охотника на ведьм.

 

— Я Тарсефон (арам.) — нечеловеческим голосом произнес мужчина, растворяясь в чудовищном свисте, что стоял в голове. Резким движением век и губ, мужчина открыл глаза и рот, делая при этом глубокий вдох. Сама ночь, сгущаясь, потекла внутрь раскрытой плоти. Словно древнее, забытое веками языческое божество, проснувшееся от вековечного сна лениво и мощно, заталкивало себя в человеческую оболочку. В тоже время на шрамированных предплечьях Церефа зажглись вырезанные прямо на коже надписи, в точности повторяющие изображение на крагах. Кожа зашипела, причиняя Церефу нестерпимую боль. Именно так, необычный и гибкий архетип уживался с древним духом, постоянно выжигая могучую силу ее же ограничениями. Потусторонний свист угас, перейдя в область звука не доступную уху смертного.

— Возвращаю… (арам.) — зловеще шептали в ночь потрескавшиеся губы. Тело Инквизитора бугрилось и укреплялось новыми мышцами, которые уродливо пересекали обыкновенные, человеческие, разбухая и наделяя тело невероятной силой.

То что, еще недавно было Церефом, окончило ритуал и направилось к лежащему в забытьи юноше. Одним лишь Взглядом за витую ограду, Существо отменило правила подвижной субстанции, пресекая ее существование.

Глаза бога во плоти видели, как стремительно расползается хворь внутри бренного юношеского тела, но Призванный никак не мог помочь, будучи жестоко ограниченным условиями мира, в котором поневоле пребывал, постепенно возвращаясь сквозь допуски огненных «Вера и Порядок» (лат.) и «Человек и Бог» (лат.).

Ночной странник подобрал туго свернутый плащ, бросив его прямо на юношу, после чего поднял на руки молодого дона и, присев, мощным толчком перенесся на черепичную крышу виллы. Увидев вдалеке огни Собора Святого Марка, Призванный, прямиком направился к площади, с легкостью перепрыгивая с одной крыши на другую, поправляя при этом драгоценную ношу…

В один из прыжков Странник на невообразимо короткое мгновение изменил условия картины мира и вместо того, чтобы двигаться к площади перед собором, придвинул площадь к себе, переигрывая пространственные координаты. Откат заклинания такой мощи был чудовищным.

— Аминь Тарсефон… (лат.) — зловеще произнес мужчина, перед тем как его сознание взорвалось мириадами осколков от внезапно накрывшего его естество свиста. Сущность, призванная охотником, была мгновенно исторгнута и отменена как явление условиями мироздания. Столь резкое прерывание потока силы, лишило Церефа частицы личности, наградив его тело новыми шрамами, сделав процедуру возврата в исходную форму невозможной.

Охотник на ведьм тяжело стукнулся о камень, рассадив плечо и подвернув ногу. Однако, юношу удержал. Потеряв способность адекватно оценивать ситуацию, Цереф действовал, полагаясь исключительно на интуицию. Распрямился, поднял плащ, развернул и вытряхнул из него все содержимое, затем накинул прямо на полуобнаженное тело, скрывая уродливые шрамы. Пошатываясь, мужчина нагнулся и взял в руку пистолет и сноровисто засунул его за пояс, вновь нагнулся, с трудом удерживая равновесие, опять подобрал однозарядное стрелковое оружие. Справившись, Цереф ухватил молодого дона за ногу, так как это было ближайшее от него, что принадлежало Джорджио, и потащил юношу к Собору. Мутными, плохо видящими от микро кровоизлияний глазами, Цереф разглядел огоньки, которые отделились от ворот церкви и направились ему на встречу…

* * *

— В первый раз в таком месте, Брат Маттео? — поинтересовался один монахов-смотрителей, освещая арку под Часовой Башней.

— Нет, но… — разглядывая потолок, ответил второй человек, одетый в рясу послушника, он также держал факел в руке. — Жутко мне, Брат Октавио…

— Не бойся, Брат, рядом с Собором мы в безопасности, — Октавио посмотрел в загорелое, молодое лицо своего товарища. — Ты должен верить… — на этих словах он продвинулся дальше в арку, продолжая освещать себе путь пляшущим пламенем факела.

— Октавио! — глядя на тучную фигуру в рясе, окликнул молодой послушник. — Нам не следует уходить туда, — юноша махнул рукой, указывая в сторону длинной узкой улочки «Оролоджио», которая извилисто уводила путников вглубь города, севернее от площади Святого Марка. Там, в темноте, у дальнего поворота к Риалто, где свет редких масляных фонарей не в силах был разогнать мрак, скрывалось нечто опасное и чуждое человеку, вызывая у него подсознательный животный страх. Дорогу для пешей прогулки медленно заволакивал низкий туман.

— И право же… — Октавио осенил себя крестным знамением, нервно глянув в дальний конец улицы. Его пухлое, покрытое следами оспы лицо выражало крайнюю серьезность, которая не очень убедительно скрывала страх перед неведанным. — "Не гоже праведникам зреть в очи бесам…" (лат.) — прошептал себе под нос монах.

— Нам настоятельно не рекомендовали ходить дальше арки, Брат, — боясь даже оторвать взор от каменной мостовой, дрожащим голосом изрек молодой человек. Арка частично отражала эхом каждый звук, отчего обстановка вокруг становилась еще более зловещей.

— Брат Маттео… позволь спросить тебя, кое о чем? — поинтересовался Октавио, прикасаясь рукой к своему крестику.

— Да… да, спрашивайте, — тихо ответил молодой послушник, потупив взор. В отличие от смотрителя, он не мог даже и помыслить о взгляде в даль, закутанную мраком.

— Не одолевает ли тебя праведная тяга к познанию, даже если познание сие столь жутко…? — сжимая крестик пухлой ладонью, монах, дрожа глядел на живую тьму в дальнем концы улицы.

— Признаться, я в смятении пред происком сатаны, что искушает взглянуть на него… — юноша глубоко вздохнул, собираясь с мыслями и отгоняя страх.— Я слышу зов… там, вижу дев во множестве нагих, что телами сплетены друг с другом… — Маттео кротко махнул рукой вперед.

— Что шепчат они тебе? — шепотом спросил монах-смотритель, опуская из внимания юношеские видения. Он поднял факел выше и ступил в низкий сизый туман, стелящийся прямо за аркой.

— Цереф… Цереф идет… — молодой человек резко мотнул головой, отгоняя наваждение, — Идет, чтобы… искупить… отпустить… грех… — Маттео шумно выдохнул, приподнимая над головой факел. — "Вы тоже зрите и внемлите их" (лат.)?

— Очи зрят лишь тьмы адовой превращенья… — многозначительно ответил смотритель, стоя по щиколотки в тумане — Слух мой глух к речам ее.

— Что это за сущность? — поинтересовался юноша. Осмелившись, он робко глянул за спину монаха, но пляшущий свет его факела скрал тени, сделав невозможным увидеть то, что вначале так пугало. Сладостный девичий стон все еще эхом гулял в голове Маттео.

— Проводница Ведьм и Масок Ночных, — кратко ответил Октавио. Продолжая сжимать крестик, он пытался лучше присмотреться к неведомой сущности впереди. — Ее нашли первые «миррапроходцы», углубившись на север, — тихо объяснил монах.

— И что… что с… ними сталось? — вздрагивая и борясь с искушением броситься вглубь улицы, поинтересовался молодой человек.

— Она поглотила их… без остатка… — Октавио внезапно что-то увидел, вздрогнул всем телом, а затем судоржно перекрестил себя, быстро отступая под арку.

Стал накрапывать дождь.

— А кто такой Цереф…, о коем вторят голоса? — отступая под спасительные своды, спросил Маттео.

— Он… — монах-смотритель на время задумался, — Он принадлежит этому миру, — Октавио отпустил крестик и обвел освободившейся рукой скупо освещенное пространство вокруг. — Цели и мотивы его до конца не ясны, но доподлинно известно он развеивает тьму.

— Значит он на стороне Господа нашего! — выпалил, обрадовавшись юноша. Под аркой, женские голоса больше не донимали его. — А что за грех, который он искупить идет?

Лицо монаха-смотрителя передернула нервная морщина.

Внезапно, где-то вдали над домами полыхнуло ярко-голубым, словно молния небывалой мощи ударила в землю среди ночи. Сжавшись, тьма за изгибом «Оролоджио», устремилась прочь, туда, откуда донесся свет. За таинственной проводницей ведьм заспешил и туман, быстро освобождая улочку от призрачного покрывала.

Дождь стал быстро набирал силу.

Грома так и не последовало.

— Давай, скорее вернемся к Собору, Маттео, — севшим от страха голосом, произнес монах и оба человека, скорой походкой направились обратно к площади, забирая с собой свет из чрева арки Часовой Башни.

Как только святые братья приблизились к Собору, со стороны северной части города раздался потусторонний свист, который стал стремительно набирать силу.

Под пирамидальным куполом башни Компанэллы тревожно ударил колокол.

— Началось! — обмирая, Октавио вновь схватился свободной рукой за крестик на груди. Маттео перекрестился и взглянул на смотрителя, ожидая указаний…

* * *

— Позвольте, все же развязать диспут с вами, Святой Отец, — Дэнанций, молодой клирик, ступал на пару ступеней выше своего провожатого: худощавого мужчины средних лет и среднего же роста. Голова его была лысой, загорелой. — Меня мучают томления…

— Томления плоти? — мелькнула ироничная улыбка и затерялась в морщинах уголков губ. Улыбка, даже легкое ее проявление совсем не сочеталась с худым и осунувшимся лицом Святого Отца.

— Нет, что вы… — юноша явно засмущался, краснея. — Томления ума! — с легкостью взбежав еще на пару ступеней вперед, он вновь переключил свое внимание на компаньона.

— "Внемлю, тебя, Сын Мой", (лат.) — ясные зеленые глаза прикрылись веками, предавая взору мужчины ученый и, в то же время, заинтересованный вид.

— Только умоляю вас! Не останавливайтесь, Отец Бертран! — юноша страстно сжал руки в замок на груди, выражая крайнюю степень мольбы.

— Я не так немощен, как могу казаться… — мужчина задумчиво разглядывал выражение лица молодого человека, которое, не смотря на ранние годы, хранило след греха. Отче невольно подумал, насколько глубока проблема облика и стыда молодого клирика, раз даже здесь, его архетип восстанавливает портрет лица, сохраняя зарубцевавшиеся следы сифилиса. Больше всего Бертрана волновало, не то как юноше удалось победить болезнь и уж тем более не как он ею заболел, а то, почему, даже неосознанно, он выставляет на показ наитежелейший грех своего лихого прошлого.

— Никак не возьму в толк, отчего в таких местах как это, казалось бы совершенно не таком, как те, в которых случалось мне бывать прежде … — молодой человек призадумался, боком преодолевая еще несколько ступеней, при этом он старался не терять из виду святого отца. — Все равно проявляются и довлеют над умами происки Нечистого? И чему расположенные к левитации, мы склонены подниматься по этой лестнице пешком?

— Складно глаголишь… — мужчина тянул время. Меньше всего его сейчас тревожили эти юношеские стремления истолковать вещи сложные и многогранные, об которые ломали головы не одни искатели истины. Гораздо важнее для него было то, что вскользь промелькнуло при размышлениях о сифилисе и о шрамах, им оставленным. — А сам, как разумеешь? — легко передав инициативу, Бертран хмурил брови, пытаясь отыскать в мыслях то, что его тревожило.

— Хм… — юноше было лестно столь необычное расположение со стороны одного из самых рьяных борцов с ересью Святой Церкви. По молодости лет, он не имел достаточно опыта, чтобы отличить интерес ложный от истинного. Дэнанций, опять преодолел несколько ступеней с запасом, перегнулся через кованную ограду и осмотрелся, — Совсем немного осталось… Уж виден колокол… Что ж… если представить мир, таким, как передает нам его священное писание… — юноша украдкой посмотрел на Бертрана, внимательно изучая его реакцию. Бертран угрюмо сопел, преодолевая ступеньку за ступенькой. На самом деле мужчина мог легко обогнать юного клирика, но гораздо интереснее ему было узнать мнение молодого и горячего бенедиктинца. К тому же, своим опытным инквизиторским нюхом, он ощущал неладное с этим юношей.

— И? — хрипло поинтересовался мужчина, неожиданно для себя обнаруживая отдышку.

— Из ныне существующей картины мира, — юноша невольно оглянулся, не подслушивает ли их кто, но лестничный пролет оставался все таким же: каменные ступени плотно прилегали к стене. Кованые перила. Редкие факелы. Колокол через всего один пролет. Юноша внезапно ощутил странное чувство уюта и комфорта столь простой архитектуры. — Можно сделать выводы, что есть мир срединный, где мы сейчас и ведем сией диалог. Мир, не принадлежий ни Господу, ни прости Господи, его Отступнику… Но в то же время, — Дэнанций на мгновение замялся. — Равно вероятен для проявления как одной ипостаси, так и другой… А в силу того, что мы здесь наблюдаем… можно смело утверждать, что худшая наша сторона проявляется наипервейше во всех ее возможных ипостасях и лишь потом мы как-то пытаемся ее обуздать благими намерениями или действиями, которые мы так называем, — юноша внезапно замолчал, осенённый своим высказыванием.

Как вкопанный остановился и Бертран, не сводя пристального взгляда с молодого и не по годам образованного человека.

— Смею ли я услышать продолжение? — тихо, чтобы не сбивать юношу с важного озарения поинтересовался святой отец.

— Да… — Дэнанций теперь уже неспеша продолжил подъем, — Это означает, что либо здесь есть свои сущности со своими правилами… и греховные переживания человека корм для них. Либо же человек сотворен Отступником… и с момента своего сотворения пребывает в аду! И этот Цереф, Пастырь и Охотник на Ведьм средимирья, ничто иное, как отродье Сатаны, демон и ересиарх! — молодой человек внезапно остановился и каким-то запредельным взором удостоил Святого Отца. — Что несет ад всюду за собой, лишь глубже затаскивая туда и род людской!

— Еретик! — ослепленный мыслью, багровея, произнес Бертран. — Я скажу тебе, я все скажу тебе! — вскипая, начал Отец, потряхивая в воздухе кулаком с выставленным вверх указательным пальцем.

— Истина горька… — трагично бросив в лицо Бертрану, юноша взошел на смотровую площадку под колоколом Кампанеллы.

— Ты искушен! — кричал в след Дэнанцию, Бертран. Кирпичные, безмолвные стены эхом искажали слова. — Ты искушен во уме. Во своем прошлом. Ты кичишься складным красноречием…. Ты возгордился возлежанием с девой, что наградила сифилисом тебя, — мужчина закашлялся от переизбытка гнева и отдышки. — Ты кумир во себе, и Лукавый льет мед смердный устами твоими. Отступник! — закончил уже хрипя свою гневную тираду Святой Отец, в народе более известный, как Молот Еретиков. — А Цереф… — успокаиваясь, продолжил Инквизитор, — Пал и не помнит своего прошлого… У нас сделка… память в обмен на деяния… благие — мучаясь отдышкой пояснял Бертран, восходя вслед за своим бывшим молодым последователем. — А тебе… гореть, Еретик! — воздух со свистом покидал легкие борца с ересью.

— Глядите, Отец Бертран! — обмирая, произнес юноша, указывая на север. — Ваш Церковный Демон явил обличье! — дрожащим голосом произнес клирик.

Там вдалеке вспыхнув ярко-голубым, через некоторое время обрисовалась призрачная воронка из самой тьмы ночной. Ее изогнутый, остроконечный конус потянулся с небес в один из дворов на севере Венеции. А затем уши и головы обоих спорщиков о морали и мироздании накрыл нестерпимый свист.

— Летун… — прохрипев, упал на пол Бертран. Из ушей и носа показалась кровь. Глаза быстро теряли способность видеть из-за резкого повышения давления. Однако сквозь спасительную пелену бессознательного, монах увидел, как окрещенный еретиком, оставляя последние силы, хватается за канат языка колокола и разносит звоном тревожную весть. Упокоившись, Бертран «выпал».

* * *

Маттео бежал впереди всех, одновременно цепеняя от первобытного страха и в тоже время преисполняясь праведного гнева. Придерживая одной рукой длинную рясу, а другой сжимая нательный крест он со всех ног устремился к Отродью, что разбив в пыль камень, приземлилось в центре площади. Свой факел он метнул лишь мгновение назад, пытаясь задеть огнем, то, что сейчас восставало среди обломков. Не имея должной сноровки, послушник, конечно, промахнулся. Где-то позади остался Октавио. Гремя кольчугой и лязгая обнажаемыми на ходу клинками мечей, молодого человека обгоняли рыцари Святого Престола. Каждый из них в руках держал факел. Стараясь не отставать от воинов Церкви, Маттео из последних сил прибавил ходу и чуть не врезался в Чудовище.

Перед юношей стоял, очевидно, мужчина. Высокий, выше всякого человека, которого Маттео видел до этого. Мощного телосложения. Лицо его было скрытым высоким воротом кожаного плаща, отчего в страхе показалось черным. Глаза зловеще источали синий пламень.

— Всепокайтеся! — истошно прокричал молодой послушник и вытянул вперед трясущейся рукой золотой крестик, намереваясь остановить Отродье. Чудище сделало шаг вперед, стремительно махнуло рукой, и Маттео получил сильный удар в лоб рукояткой пистолета. Лишившись чувств, юноша упал на площадь и «выпал». Возмутитель спокойствия перешагнул через тело послушника и направился к Собору. Вторым на пути был рыцарь Святого Престола.

— Гори еретик! — грозно прокричал воитель и изловчившись ткнул факелом в тело Чудовища. Однако мокрый после дождя кожаный плащ никак не хотел разгораться. Цереф отмахнулся от огня, ткнув того дулом в висок. Следующий нападающий, отбросив в пылу гнева факел, ловко провел атаку. Охотник на Ведьм увернулся от удара и выстрелил нападающему в лицо. Израсходовав единственный заряд, Цереф метнул пистолет, что было сил, в следующего воина, разбив тому голову. Охотнику было все равно. Украденная частица его души не помнила братьев по оружию. Люди с обезображенными ненавистью лицами и высеченными на лбу крестами казались ему надоедливыми насекомыми, которые мешали дотащить дона до алтаря в Соборе и тем самым спасти юношу.

— В атаку братья! — прокричал командир рыцарей и бесстрашно бросился на нечеловеческих размеров Охотника, чтобы в следующее мгновение получить освещенное ядрышко прямиком в глаз. Один из рыцарей, атаковавших вместе со своим командиром, дотянулся таки до Монстра, и когда воин уже ликовал, предвкушая, как лезвие вспорет живот жертвы, клинок остановился, перехваченный тяжелой крагой. Невероятным по силе, дугообразным движением, Чудище вырвало меч из рук рыцаря и ударило эфесом в плечо, пробив наплечник и повредив сустав. Последующим скупым движением, монстр швырнул меч в очередного бегущего в атаку рыцаря.

Отродье дралось быстро, без лишних движений, вырывая оружие из рук нападающих и калеча им же последних. На руку Чудищу играло и темное время суток, что зловеще сомкнуло ночь над головами праведников и общий переполох поднятый святыми братьями.

К тому моменту, когда к полю боя подоспели копьеносцы из Собора, боевой дух мечников после стремительной потери командира резко снизился. Однако рыцарей не так просто было сломать.

— Закрыть ворота! — во все легкие распорядился глава копьеносцев.

Уйдя под прикрытие длинных копий и ощетинившись клинками, избранные защитники Церкви выстроились в каре перед входом в Собор, намереваясь до последнего отстаивать свою твердыню.

Рыцари, стоявшие в первом ряду обороны, с ужасом глядели, как неизбежно подступает к Церкви Исчадие Ада. Руки под кольчужными перчатками обильно потели, когда высокий мужчина в длинном плаще, волочащий какое-то окровавленное тело, неумолимо приближался к рядам защитников. За его спиной на площади в первые мгновения боя, осталось около десятка тел. Мечи и копья, предательски начинали дрожать, наливаясь тяжестью. Защитники Престола, обмирая от страха, пятились назад, но оружия не бросали. Превозмогая страх, лица Святых Рыцарей были обращены на врага, который становился все ближе, казалось, увеличиваясь в росте. Губы воинов света шептали молитву «о спасении душ грешных во славу господа погибших» (лат.).

Когда ночное Отродье приблизилось совсем близко, настолько, что командир копьеносцев был готов отдать последний в своей жизни приказ, в проеме, позади воинов показался Палладин Его Преосвященства.

Отворивший ворота Рыцарь был также высок, как и измененный Цереф. Худощав. Тяжелые доспехи смотрелись на нем громоздко.

— Пусть проходит, — властным голосом произнес рыцарь, пресекая попытки своих подданных броситься в самоубийственную атаку. Голос принадлежал женщине.

Отродье сделало еще один шаг, и нервы стоящих впереди воинов сдали. К ногам Чудовищу прилетело сразу несколько маленьких стеклянных ампул «Гнева Господнего», которые озарили пространство нестерпимым ярко-голубым светом, в плотности которого замерло мирозданье. Копьеносцы нанесли синхронный удар.

— Тарсефон, долг мой (арам.), — тихо прошептали губы Инквизитора. По рукам, под плащом, пробежал пламень, выжигая новые условия сделки.

Сквозь вязкое пространство в широкую, прикрытую плащом грудь Чудовища, устремились наконечники острых пик, лезвия которых сияли голубым светом праведников.

Под тяжелым забралом в виде массивного креста, скатилась слеза Палладина. — Прощай (арам.)!

* * *

Охотник на Ведьм и проводник в Северные Земли, Цереф фон Валиум резко пришел в себя от нестерпимо едкого запаха. Открыл глаза. Обстановка была чужой и незнакомой. В груди было холодно и люто, словно, он потерял что-то очень важное и ценное для себя, но никак не мог понять что. Вокруг стоял писк.

— Адреналин! — по распоряжению врача, длинная холодная игла вонзилась прямо в сердце пробив могучую грудь, заставляя древнюю, иноземную плоть жить и дышать. Мужчина открыл глаза.

Санитары, катившие, что было сил носилки по коридору, с удивлением и страхом разглядывали ночного пациента.

— Мальчишку в реанимацию, переливание крови! Готовьте его к операции. Нужна донорская спинно-мозговая жидкость!

Церефа окружали люди совершенно нетипичной наружности. В странных белых накидках. Лица их скрывали ребристые маски, которых он никогда не видел ни на одном из карнавалов. Особенно взгляд Инквизитора приковал белый диковинного вида потолок, который проносился над ним с завидной скоростью. Создавалось впечатление, что он невысоко парит над землей. Освещался, привлекший внимание потолок явно масляным фонарем необычной яркости, свет был ровным и не колебался. Отделочный камень был хорошо отшлифован и точно пригнан квадрат к квадрату.

— Разряд! — скомандовал врач, глядя, как электроды в руках ассистента ложатся на широкую, обезображенную шрамами грудь.

В грудь Инквизитора сильно ударили жала миллиона змей.

— "Я в аду!" (лат.) — не своим голосом закричал могучий мужчина. Отмечая, что неприятный монотонный писк сменился, став ритмичным и быстрым.

— В сознании! — констатировал доктор. — Скорее! В реанимацию!

— "Горите еретики!"(лат.) — Цереф начал спешно двигаться, сильно ворочаясь на носилках.

— Держите этого здоровяка! — распорядился врач. Санитары ухватили мужчину за руки и ноги. Но сила пришедшего в сознания пациента была феноменальной.

— Боже, ты только посмотри на эти мышцы! Ты когда-нибудь видел у человека здесь мышцы! — начинали паниковать санитары, останавливая носилки и пытаясь удержать Охотника, который после адреналина, преисполнился неудержной силы. Бледная от страха старшая медсестра пыталась вернуть на место иглу капельницы, обреченно стараясь ухватить узловатую и перетянутую жилами, словно жгутами, ручищу. С отвращением глядя на ожоги предплечий, синяки и варикозные расширения, успевая, однако, подивится, как кровь вообще течет по таким венам.

— "Сожгу!" (лат.) — не унимался пациент, начиная нечеловеческими усилиями тянуть кожаные ремни. Писк на заднем фоне усиливался.

— Что он говорит? — тихим от страха голосом, поинтересовалась молодая медсестра, впервые вышедшая на ночное дежурство после институтской практики. Ее широко раскрытые от страха глаза глядели, как мощно и, совершенно не соответствуя классической анатомии, под кожей пациента бугрятся исполненные нечеловеческой силой мышцы.

— "Сожгу, Химеры!" (лат.) — не унимался Цереф, чувствуя, что веревки, стягивающие ноги и руки, вот-вот поддадутся его натиску. Боли мужчина не чувствовал, лишь праведный гнев, и уверенность в том, что он попал в ад. И если преисподняя не приберет его к рукам, он очистит ее до последней твари.

В момент, когда ремни были готовы разорваться, могучее сердце Охотника на Ведьм не выдержало стресса и остановилось.

— "Всепокайтеся!" (лат.) — обессилено выпалил Цереф и тяжело распластался на носилках.

— Разряд!

 

* * *

— В общем, не поверишь, что мне сегодня снилось! — шумно ставя на стол опустошенную кружку с пивом, проговорил хмельным голосом молодой человек.

— Чего? — силясь перекричать музыку в баре, поинтересовался второй юноша, отрываясь от своего алкоголя.

— Говорю, сон приснился, обалдеешь!

— Ну давай! Рассказывай!

— В общем, представь, судя по всему, — начал свой рассказ один из приятелей, — Дело происходило в Средневековой Венеции… Может позже… Я в башне, поднимаюсь по каменным ступенькам на верх с каким-то монахом… Настоящее причем все такое, реально! Не уверен пахло ли там, но ступеньки, перила, кирпичная кладка стены, все очень убедительно…