Этюд о жизни, в аппетитных тонах

Из кухни слышалось скворчание раскаленного масла, и доносился волнующий запах жарившихся котлет. Марья Аркадиевна, любимая за удаленность места обитания теща, приехала в гости и теперь колдовала по своим «фирменным» рецептам.

Степан жадно сглотнул набежавшую слюну. В животе у него заурчало. Да что там в животе — весь ослабленный готовкой жены организм забастовал! Анемичные пальцы разжались и уронили карандаш, которым Степан вписывал буковки в клеточки дешевого кроссворда. Клеточек было много, а вот вариантов в голове только один: восхитительные котлеты! Только они могли вернуть мученику брака смысл и радость жизни. В щель под дверью в комнату проникали умопомрачительные запахи и сводили Степана с ума. Минут десять понадобилось на то, чтобы в его голове забрезжил план «снять пробу» раньше, чем будет готов обед. Степан встал с кривого антикварного кресла, до ремонта которого у него никак не доходили руки последние лет десять. Раздался ужасный скрип, громкий и пронзительный. Хозяин не обратил на захныкавшее кресло никакого внимания и фланирующей походкой направился на штурм кухни. А зря…

Они были здесь давно, возможно, всегда… Их голод был чем-то большим, чем простое неудовлетворение бурчащего желудка. Голод был в каждой клеточке их существа — самой плотью и кровью. Вынужденный «пост» длился слишком долго. Слишком…

Солнечный свет давным-давно не видел их кожи, не грел кости, не блестел в глазах. Ни одно живое существо не видело их теперь. Последнее столетие они спали, лишенные сил и смысла существования. Но теперь…

Теперь они проснулись. И были ОЧЕНЬ голодны.

Марья Аркадиевна хлопотала между плитой и столом, заваленным помидорами и картофелем. Степан «просочился» в кухню. На него не обратили внимания — у тещи были свои заботы: покрошить, помешать, приправить.

Степан скользнул ближе и приготовился откашляться, чтобы привлечь внимание и собраться с духом. Марья Аркадиевна с кастрюлей картошки в руках повернулась к плите и налетела на зятя. Картошка рассыпалась по полу.

— Олух неуклюжий! Вредитель!

Зять покраснел, что маков цвет.

— Простите, я не хотел…

Сердитая женщина огрела его ложкой.

— Собирай давай!

На плите призывно зашипели котлеты — масло выкипело.

Запах… он напомнил им о жизни, о еде. О последней трапезе. О всех самых приятных, самых плотных завтраках, обедах и ужинах, которые когда-либо у них были. И еще будут.

Запах указал им путь.

— Простите! Я не хотел. Так получилось. Нечаянно.

Степан стоял на коленях, более озабоченный жалобным выражением своих глаз, чем сбором картофеля. Он старался придать своему взгляду как можно больше несчастной горести. Его жестокосердая тёща возмущенно сопела на него сверху.

— Работай!

Зять покорно склонился, и тут на кухне появились ОНИ…

— ААА! — укушенная за ногу Марья Аркадиевна подскочила на добрых полметра. — Паскуда!

В голову Степану полетела раскаленная сковородка. Горячее масло обожгло ему лицо. Вожделенные котлеты съехали по ушам, одна прилипла на лбу, чугунная сковородка впечатала нос внутрь черепа. Но это было не самое страшное… Он не чувствовал боли, так как был в шоке, из которого его вывело ощущение, что его самого гложут…

— Боже! — простонал Степан, и почувствовал, как чей-то язык проник в его открытый для мольбы рот и пересчитал зубы. Съеденный утором бутерброд с просроченной колбасой тут же вспомнил путь, которым пришел в желудок.

Они были слишком голодны, чтобы брезговать — кто-то из младших с удовольствием сглотнул выданную Степаном массу, по кухне разнесся утробный рык удовлетворения.

— Замолчи-ии!!! — Марья Аркадиевна подумала, что это зятюшкин рык. Она зажала уши руками, и зажмурилась, затопала окровавленными ногами.

Запах, что пробудил их, возбуждал и без того безмерный аппетит. Жалкий человечишка благоухал этим аппетитным запахом с ног до головы. Игры и облизывания закончились, теперь настало время трапезы. Они вцепились во вкусного человечка со всех сторон.

Марья Аркадиевна услышала чавканье и приоткрыла глаза.

— Господи!.. — женщина испуганно поспешила зажать себе рот рукой, чтобы не шуметь, и стала отступать к окну, стараясь держаться под стеночкой.

Степана ели. Вкусно хрупали его косточками, глотали фонтанирующую кровь, сёрбали растекшуюся по кафелю пола мочу… Но тех, кто поглощал дурака-мужа ее единственной дочери — их не было видно!

Это было страшно. Нет, не просто страшно — жутко. У Марьи Аркадиевны каждый волосок на теле встал дыбом от ужаса.

Вначале Степан еще дергался, булькал кровью, но потом его растащили на куски.

По мере того, как тело зятя таяло, в воздухе сгущались какие-то неясные тени. Рыхлые, бесформенные, копошащиеся. Степан исчез в минуту. Неведомые «зверушки» даже плитку на полу вылизали дочиста. Тени замерли. На секунду. А потом Марья Аркадиевна почувствовала на себе их голодное внимание.

Они пировали! Тепло наполняло их существа. То, что так долго было не живым, обретало некое подобие жизни — люто злой, голодной и ненасытной.

Человечек был невкусным, человечка было мало. Лучшие куски — то, что было ароматными и пышущими жаром котлетами — достались старшим. Младшие роптали. К счастью здесь еще был человек. Они направились к пятящейся женщине, завывая от предвкушения. Еда!

Марья Аркадиевна замерла в углу — отступать дальше было некуда, разве что в окно. Квартира располагалась на девятом этаже, прыгать из окна — верная смерть. Хотя, то, что приближалось к ней, тоже было смертью. Вот одна из прозрачных теней опередила другие и коснулась ее руки. Марье Аркадиевне было так страшно, что в первое мгновение она даже не почувствовала боли, только теплую кровь, что заструилась по запястью. Не успела первая алая капля упасть на пол, как тени набросились на женщину. И тут она почувствовала боль — тысячи, миллионы острых как иглы зубов вонзились в ее тело, рванули в разные стороны, а потом… они отпустили ее.

Один, два, три… Марья Аркадиевна насчитала пять ударов сердца, прежде чем поняла — ее отпустили!

Увы, она не успела порадоваться внезапной отсрочке, так как услышала шум из прихожей. В замке повернулся ключ.

Дочка! Людочка…

— Мама, я дома! Обед готов?

Марья Аркадиевна в отчаянии закрыла глаза.

Они чуть не проглотили ее! Женщину, от которой пахло так опьяняюще вкусно… Их зубы уже были в ее теле, их существа предвкушали мгновение насыщения, когда старшие решили иначе. Хватка разжалась. Гложущий голод исторг из них скрипучий стон. Если бы они могли говорить, то многие из них сейчас кричали бы: «Есть! Мы ходим еду!»

Опять скворчало кипящее масло. Опять в кухне витал аппетитный запах. Марья Аркадиевна одну за другой лепила из фарша лепешки и отправляла их на сковороду, где они в считанные минуты превращались в поджаристые, сочные котлеты. Масло страшно трещало и разбрызгивало всякий раз, как слезы несчастной поварихи падали на раскаленную поверхность сковороды.

Марья Аркадиевна оплакивала свою любимую доченьку… каждую новую порцию свежайшего фарша.

Котлеты исчезали прямо со сковородки. Марья Аркадивна не обращала на это «чудо» никакого внимания — она сошла с ума. Скоро, совсем-совсем скоро ей стало смешно. Она хохотала, когда лепила очередную порцию котлет из плоти своих бедер. Фарш из ее живота был особенно жирным — как-никак сказывался возраст и любовь к хорошей еде. Котлеты убывали. Тени становились плотнее. Вскоре ароматные котлетки закончились.

Младшие жадно проглотили то, что недавно было изуродованной женщиной. Она смеялась. Она готовила им вкусную еду. Теперь смеяться хотелось им. Они все чувствовали радость — короткую, но приятную радость насыщения.

Секунда, другая… и вот, вместо удовлетворенного бурчания, кто-то из них всхлипнул. Да, им опять было голодно.

Котлеты кончились. Они прислушались к звукам и запахам. Большой дом — большое меню…

На опустевшей кухне, на пылающей синим пламенем конфорке осталась раскаленная сковорода. Масло выкипело. По квартире стал расползаться дым.