Божественный промысел и дьявольские проделки сеньора Лусио

Привет с того света

 

— Вы, граф, совершенно зря упираетесь! Я не понуждаю вас совершить что-либо бесчестное...

 

— Сам больше не пойду и вас не пущу! Вы же полностью проигрались, князь.

 

— И теперь вы отказываете мне в праве отыграться?

 

— Я пытаюсь помочь вам остановиться. Пусть не вовремя, но пока ещё не катастрофически поздно.

 

— Но я, наконец, получил свои карты успеха, граф!

 

—Так и раскладывайте с ними пасьянсы, друг мой. Как вы можете верить всей этой чепухе?

 

— Хотите пари?

 

— Нет ничего в этом мире, на что стоило бы спорить, уверяю вас, дорогой князь, — граф Бузейкин переложил пирожок с капустой в левую руку. — Судьба — непревзойденный банкомет и слишком часто передергивает карты.

 

Правая рука графа после нескольких изящных переборов пальцами — благодаря чему кольцо с сапфиром и бриллиантами поймало заходящее солнце, отраженное в хрустальной корзинке с малосольными огурцами — потянулась к ажурному кувшинчику. Граф добавил сливки, рассеянно помешал содержимое чашки из драгоценного китайского сервиза фамильной серебряной ложкой, но отодвинул от себя. Впрочем, и недоеденный пирожок он тоже отложил в сторону.

 

— Да я и не думал с вами спорить, граф! Но, судите сами, три карты, что были переданы моей бабке Сен-Жерменом, реально принесли семье богатство. Именно это богатство мы транжирим на протяжении более двух веков.

 

— И теперь давным-давно покойная бабка подкинула вам эти самые карты?

 

— Отчего ж те самые? Те самые я и без бабки в лицее проходил. Новые!

 

— И каким, позвольте узнать, способом?

 

— Самым что ни на есть материальным. Вот, полюбуйтесь, что я нашел утром на своей подушке, — князь полез в карман белых льняных брюк и достал антикварный конверт, из которого выпали на вышитую шёлком скатерть три сильно тёртые карты и явно тех же времен письмо.

 

Граф брезгливо потрогал всю представленную ему Курским древность.

 

— Уверены, что это — не розыгрыш? Хотя... если розыгрыш, то весьма умелый. Однаа-ако... Написано по-немецки с соблюдением старой орфографии и каллиграфии. Уж не наших ли фрауен* шутки?

 

— Да бросьте, граф! Тут как минимум профессора-германисты побузили...

 

 

Князь Курский выглядел значительно моложе графа Бузейкина, которому самому было никак не больше тридцати. Оба аристократа, прекрасно образованные, не обремененные моральными обязательствами и пуританским воспитанием, вторую неделю развлекались в Пальме.

 

Поселились они на вилле «Сесилия», принадлежавшей Курскому. Это её непутевый князь вчера проиграл в штосс известному бонвивану Ремизову, чья «Natashka» — позолоченная пятидесятипятиметровая яхта с алыми парусами — уже больше месяца изумляла немало видавших жителей города.

 

«Сесилия» несколько столетий укрывалась среди пальм, кедров, гранатовых и апельсиновых деревьев. Её роскошные беседки и античные арки впитали в себя прозрачные мелодии Фредерика Шопена и хрипловатый шепот Авроры Дюдеван — надежные свидетели южной страсти и творческой нежности.

 

На вилле помимо Курского и Бузейкина находился многочисленный персонал из местных, а также два французских повара, английский садовник, три горничных-тайки и шофер-индус. Компанию молодым людям составляли две немецкие туристки русского происхождения. Девушки попались молодым повесам в первую ночь их испанских каникул «У Армандо» и уже успели изрядно надоесть обоим.

 

Лана с Эрикой только встали, о чем свидетельствовал суетливый топот и жалобный писк горничных — и собирались разделить с потерявшими к ним интерес кавалерами поздний завтрак.

 

— Ола**! — Лана влетела в комнату первой. Длинноволосая и длинноногая, стройная и гибкая синеглазая блондинка с карамельным загаром ещё десять дней назад была во вкусе Курского, но вот уже третий день вызывала у него стойкую тошноту. — Сержик, как твоё здоровье, котик? Моего катера*** не мучает катер***? Пойдем купаться? А потом играться? Или сначала играться, а потом купаться?

 

— Да как-то... мы... ещё не решили, — вяло ответствовал князь, мучительно нашаривая в голове повод, чтобы разделиться со спутницами. — Помнится, вы с Эрикой обещали Натали составить куда-то компанию... Или это Ремизовы вас на бал в Бельвер приглашали...

 

— Котик, ты снова всё поперепутал. В замке Бельвер — давным-давно городской музей, а ещё раньше была тюрьма. А грязные танцы на яхте у Ремизовых только в пятницу.

 

— О черт... Простите, — князь побледнел и выбежал из-за стола.

 

В дверях Курский столкнулся с Эрикой, почти бессловесной брюнеткой-готтом, от которой его тошнило чуть меньше, чем от Ланы, но всё же больше, чем графа.

 

— Прошу прощения, леди!

 

— Чего там, сама каждое утро... — Эрика была девушка сердобольная и простая.

 

Оказавшись в ванной, князь стал напускать в раковину воды, чтобы умыться. При этом он машинально бросил взгляд в зеркало, всхлипнул — и от неожиданности, не удержав равновесия, сильно ударился головой о серебряного льва, из пасти которого лилась вода. Курский метнулся к выходу, но поскользнулся на мокром от его выкрутасов полу и упал.

 

Когда князь, растрепанный, с одеревеневшим от страха лицом, вернулся назад, Ланы и Эрики, к некоторому его облегчению, за столом уже не было. Зато граф Бузейкин, достав лупу, зелёный от злости, смешанной с регулярным похмельем, рассматривал княжескую подпись под бумагой, сопровождавшей карты. Подпись, согласно условиям письма, была выполнена кровью.

 

— Какого дьявола вы позволили втянуть себя в эти игры, Серж? И что с вами происходит?

 

Курский вытер влажный лоб салфеткой, на которой образовались внушительные красные пятна от ссадины, закурил и налил себе водки.

 

— Поймите, Мишель, я твердо решил отыграться. Во что бы то ни стало.

 

Теперь и Бузейкин налил себе водки и взял сигару:

 

— Вы имеете в виду утренний привет с того света, Серж?

 

— Да, я имею в виду договор с господином Дагобертом Виттельсбахером.

 

— Но на этих картах ничего нет. Только черная краска и одинаковые рубашки со змеей и колючками.

 

— Это для вас, Мишель, на картах пусто. И для меня было, пока не подписал...

 

— А теперь вы что видите?

 

Князь подтянул к себе три карты и положил рубашками вниз:

 

— На этой — король треф, на второй — восьмерка пик, на третьей — десятка пик.

 

— Да? Никогда бы не подумал... Лучше скажите, что вас так напугало в уборной? У вас не было тени? Или отражения в зеркале? И кто разбил вам голову, Серж?

 

Князя Курского сначала слегка передернуло — и тут же перекосило в разные стороны по очереди. Он выскочил из-за стола и, нечаянно сдернув скатерть и опрокинув стул, с трудом удержался на ногах. Затем он попытался снова сесть на соседнее место, но промазал — и всё-таки оказался на полу среди разбитого чайного сервиза, хрусталя, пролитых напитков и раздавленных кушаний.

 

— Мишель, я не сошел с ума. Пока ещё, не сошёл, наверное. Но сзади меня стоял сеньор Лусио! В нашей ванной, понимаете?

 

— Вы уверены?

 

— Да, да! Это был именно он, сеньор Лусио!

 

— Ну, хорошо. Пусть так. Да не тряситесь вы, что в нём такого ужасного, в этом сеньоре Лусио?

 

— Да нет, вы ничего не понимаете! Он не просто... Он гладил меня по ...спине... И при этом улыбался. Чудовищно улыбался!

 

Граф Бузейкин помог приятелю подняться, позвал прислугу — и вывел Курского на террасу. Там они расположились в креслах-качалках, выпили по глотку, помолчали, снова выпили, и граф произнес:

 

— Что ж! Если всё случившееся — реальность, а не симптомы белой горячки, то, во-первых, ваш сеньор Лусио — явно гомик, а значит, не без слабостей. Во-вторых, — тут Мишель Бузейкин ненадолго задумался, покрутил свой сапфир и продолжил ещё более решительно, чем начал. — Во вторых, мы пойдём с вами в клуб сегодня ночью! Раз вы уже всё подписали и в некотором роде заключили договор с дьяволом.

 

— Отчего ж в некотором роде? — князь заметно приободрился.

 

— Кстати, я так и не успел до конца продраться сквозь дебри сего манускрипта... Меня сразу ваша кровавая подпись из колеи выбила... А что вы там на эти карты невидимые сменяли-то у ээ-э... Дар...бер...бахера...

 

— Дагоберта Виттельсбахера.

 

— Я, я, натюрлих****. Так что? Что-нибудь эфемерное, надеюсь, типа души? Потому что тело-то вам ещё пригодится доо-олго.

 

— Ну, да...

 

— Так что же?

 

— Я обменял на три карты свою молодость.

 

 

 

«У Армандо»

 

Годовой взнос в клуб — не по зубам шулерам, альфонсам и прочей нечисти. Но главное, стать членом клуба «У Армандо» можно только по рекомендации. Город в городе: комплекс элитных танцевальных площадок, баров по интересам, ресторанов на все вкусы и нравы, конференц-залов, бассейнов, бань, площадок для гольфа, тенниса, футбола... Ко всему прочему ещё и тренажерные залы, салоны красоты... И своя непревзойденная служба безопасности со спецподразделениями, которые при необходимости могли бы патрулировать всю Пальму, а то и выиграть небольшую межостровную войну.

 

В клубе существовало два статуса: статус члена клуба и статус гостя, которого мог привести с собой член клуба. Право быть гостем «У Армандо» тоже стоило весьма немало, к тому же гость был обязан соблюдать требования к внешнему виду и гардеробу. Для мужчин — фрак, смокинг или костюм, рубашка, галстук, туфли в тон, спортивная одежда и одежда для бассейнов и бань. Для женщин — вечернее платье или костюм, чулки или колготки, бельё, туфли на каблуке не ниже пяти сантиметров, макияж, украшения, спортивная одежда, одежда для бассейнов и бань.

 

Лучшие повара, известные музыканты и артисты, модные стилисты, массажисты, инструкторы... Армандо объявил свой клуб зоной, свободной от проституции, но освободить клуб от женщин, которые выставляли себя на аукцион, желая попасть в самые состоятельные руки, не собирался. Более того, каждый вечер в нескольких офисах клуба, расположенных в разных частях Пальмы, проводился кастинг красивейших девушек, которые украшали собой клуб и развлекали его членов и гостей. Один из таких кастингов позволил Лане с Эрикой оказаться в клубе, после чего они уже бывали там в качестве гостей Курского и Бузейкина.

 

«У Армандо» назначали деловые и любовные встречи, занимались спортом, отдыхали, праздновали и, конечно, играли на деньги. На очень большие деньги.

 

Самым непопулярным казино «У Армандо» был русский игорный дом, который посетители и работники окрестили «Пиковая дама». Причина непопулярности таилась в атмосфере жгучей опасности, что окружала и сам особняк, расположенный на отшибе клубного парка, и работников казино и, конечно же, его завсегдатаев.

 

Из «Пиковой дамы» время от времени доносились хлопки — то ли бутылки шампанского непрестанно откупоривали, то ли крутилась гусарская рулетка. Количество посетителей «Пиковой дамы» оставалось почти неизменным на протяжении многих лет, но сами игроки частенько менялись.

 

Там собирались, в основном, русские — новые и старые, а также любители и знатоки русской старины и вообще всего русского. Ставки в «Пиковой даме» были традиционно экстремальные, а вот игры — самые что ни на есть странные, в том числе и давно позабытые в России.

 

Князь Курский и граф Бузейкин, не сумев придумать, как им избавиться от своих спутниц, без затей лишили их возможности передвигаться с помощью ерша и прибыли в «Пиковую даму» только за полночь.

 

Ремизовы ещё не появлялись, загадочный сеньор Лусио тоже, а потому молодые люди заказали себе сначала самовар, а к нему и блинов с икрой, а там и водки, и сёмги, и телятины, и трюфелей, и цыган — и стали ужинать. К ним присоединились банкиры Шороховы — Кирилл и Мефодий, а также граф Звеньев, продюсер Жеребякин и тверская ветвь баронов Ракоци — Ладислав Францевич, Иштван Францевич и Георгий Францевич. Женщин за столом не было, что позволило мужчинам расслабиться полностью.

 

Бузейкин нет-нет да и приставал к официантам, а также ко всем входящим-выходящим, не видел ли кто сеньора Лусио. Но понапрасну. Большинство ничего не слыхивало ни о каком сеньоре Лусио, а кто слыхал — тут же спешили прочь, что само по себе наводило на печальные мысли. Меньшинство же — к коим относились работники казино и ресторана при «Пиковой даме» — отвечало, что они, вероятно, скоро изволят подойти, что тоже несколько сбивало с толку.

 

Пожилая цыганка, которую граф обошёл своими расспросами, неожиданно заробев, вдруг сама возникла перед князем Курским. И возвестила голосом Шаляпина, не обратив ни малейшего внимания на протянутую влажную ладонь с трепещущей 500-евровой банкнотой: «Держись подальше от зелёного сукна, зеленоглазой суки и зелёного змея!»

 

К половине четвертого, когда вся компания обрела второе дыхание, благодаря жаркому из ягнятины, квашеной капусте и томатному соку, в «Пиковую даму» вошёл совершенно убитый Николай Арсеньевич.

 

— Я убил сеньора Лусио, — сразу выдал Ремизов и сорвался на крик. — Музыку!!!

Цыгане мигом затихли и по одному стали подтанцовывать к дверям.

— Николай Арсеньевич, пожалуйте за наш стол! — Георгий Францевич щёлкнул пальцами — и стоявший за его спиной официант тут же отодвинул соседний стул для Ремизова. — Ну, убили — и убили. А сейчас давайте выпьем и закусим...

Продюсер Жеребякин заволновался и стал очень громко перешептываться с графом Звеньевым:

— Это не того ли сеньора Лусио, про которого Бузейкин давеча всех запытал?

 

— Похоже, что того, Евгений Романович. Хотя мало ли в Пальме сеньоров Лусио...

 

И тут Ремизов заорал так, что в соседних залах прекратили сначала разговоры, потом игру, а затем и препроводили оставшихся членов клуба и гостей членов в расположенную прямо напротив «Пиковой дамы» баню «Иван и Мария».

 

Ремизов орал очень громко. Сначала он орал на соседний с Ракоци отодвинутый для него стул, указуя средним пальцем куда-то выше сиденья:

— Это он!!! Он!!! Сеньор Лусио!!! Я снова его убью!!!

 

Затем что-то совсем уж нечленораздельное:

— Ихх... Ммма... Жжжжооо... Хррррррр... Уууууббббллллл...

 

— Ремизов, возьмите же себя в руки, наконец! — Мефодий Шорохов протянул страдальцу стакан водки.

 

Не заметив никакой реакции со стороны Ремизова, двухметровый во всех координатах банкир осторожно сгреб субтильного Николая Арсеньевича и усадил на стул — прямо на никому не видимого сеньора Лусио.

 

Ремизов застонал, но водку принял. После чего безо всякого вступления забубнил, попеременно засовывая в рот остывшие блины и горячие куски ягнятины:

— Нммна...ташка моя вчера на вот этих самых глазах бросилась с борта «Ннммна... ташки» в море ловили её сетями излазили всё море... только лифчик от купальника плавал на поверхности, — тут Ремизов выдержал небольшую паузу, вытянул из кармана фрачных брюк узкую полоску алого шёлка, расшитого белым жемчугом, и зарыдал с полным ртом.

 

— Натали мертва? — слушатели застыли кто с поднятой рюмкой, кто с опрокинутой.

 

— Мнн...нет как же... сука... это я чуть не умер от горя, — Николай Арсеньевич попытался продолжить. — Мм...но сеньор Лусио... Ааа, вот он!!! Хохочет сволочь!!!

 

Ремизов вскинулся было бежать, но Мефодий Шорохов взял его на руки, потряс легонько и усадил уже подле себя.

 

— Ну, ясно, — резюмировал Кирилл Шорохов. — Предлагаю по постелям. До вечера. Играть всё равно сейчас никто не будет. Николаю тоже нужно проспаться и в себя прийти. Короче, прощайте! Слава Богу, Натали живая. А что там с этим сеньором Лусио, думаю, всем, как и мне, совершенно по х...

 

Шорохова поддержали — и вскоре возле хнычущего Ремизова сидели только Бузейкин и Курский. Причем Курский всё время озирался и сцеживал себе в стакан капустный рассол.

 

— Николай Арсеньевич, сейчас вы нам спокойно и подробно расскажете, что у вас вышло вчера с сеньором Лусио. Это очень важно. Попытайтесь не истерить больше, потому что князь Курский вашего сеньора Лусио тоже видит, если что... Так вот сеньора Лусио в настоящий момент тут нет, — Бузейкин для верности обнял Ремизова за плечи и прижал к своему боку.

 

— Как! И вы тоже?! — Николай Арсеньевич переключился на Курского.

 

— Да, — уныло ответствовал князь. — Я тоже.

 

— Так что же вы раньше-то?!! — снова принялся орать Ремизов.

 

— А вы?

 

— Я?!! Я заключил договор с дьяволом, чтобы получить три карты удачи — и выиграл у вас вчера двести восемьдесят шесть тысяч евро и виллу «Сесилия»!

 

Граф Бузейкин схватился руками за голову и завыл:

— Идио-ооты!!! Обаа-а...

 

— Да, я идиот, — согласился Ремизов. — Я обменял удачу на любовь.

 

— А я, кажись, ещё нет! — шалея от счастья, прошептал Курский. «Потому что, хотя и подписал, но не воспользовался. Там же четко прописано: в случае выигрыша... Ай, да цыганка-Шаляпин! Итак больше никакого зелёного сукна!»

 

 

 

Сеньор Лусио является с новым предложением от Дагоберта Виттельсбахера

 

— Постойте, Николай Арсеньевич, — Бузейкин не собирался на сей оптимистической ноте заканчивать допрос Ремизова. — Так вы видели Натали живой после её самоубийства? Я понял, что тело так и не нашли, только лифчик. А вот что там случилось между вами, сеньором Лусио и вашей супругой потом, я совсем не понял.

 

— Да я, в общем-то, тоже не понял, граф... Честно! Там никто бы не понял. Представьте, я, сраженный отчаянием, бросаюсь за женой в море, меня вылавливают, а я снова бросаюсь... И так раз пять, по-моему... или шесть, уже точно не припомню, конечно... Так вот я бросаюсь и бросаюсь — наконец, меня всё-таки загоняют в нашу спальню, чтобы запереть там...

 

— Чтобы больше не бросались, очевидно, — не выдержал Курский.

 

— Да, да, именно! Так вот... Меня заперли спальне, и я там провисел на дверной ручке, наверное, с час, по-моему, или, может, два даже... и проплакал... А потом почувствовал себя плохо и захотел прилечь... Ну, словом, поплёлся на кровать, а на покрывале моя Наташка... Голая! Попой кверху! Спит. Или притворяется, что спит. Волосы у неё совершенно сухие, локоны змеятся, как у Горгоны... Тёплая лежит. И в правой руке алые купальные трусы!!! Любой бы озадачился на моём месте...

 

— Ну, вы, Николай Арсеньевич, за всех-то не говорите! — встрял уже Бузейкин. — Я бы, например, не озадачивался.

 

— Да и я бы только обрадовался! — охотно поддержал графа князь Курский. И только-только представил себе лежащую в расписанной Ремизовым позе Натали, как тут же нет чтобы предаться естественным фантазиям, испуганно дернулся: «Попа у Ремизовой, спору нет, хоть куда будет, но глаза-то, глаза!.. Держись подальше от зеленоглазой суки!»

 

— Зря вы так, господа, — Николай Арсеньевич сник. — Ей-Богу, зря. Наташка, конечно, сама по себе, может, и неплохо бы... Если когда лицом вниз, особенно, но всё дело в том, что она там на покрывале не одна возлежала...

 

— Ааа-а, я понял!!! — Бузейкин не мог больше терпеть. — Вы узрели сеньора Лусио! А потому и убили его!

 

— Да ну вас, граф, слова не даете сказать...

 

— А что? Разве там не сеньор Лусио возлежал? — Курский был тоже сильно заинтригован.

 

— Нет, не сеньор Лусио, представьте! — всерьез уже разобиженный, ответствовал Ремизов.

 

— А кто же?!! — хором возопили Бузейкин с Курским. — Кто???

 

Но Ремизов внезапно нашел себе ошеломительный объект для внимания возле напольной китайской вазы.

 

— Курский! Смотрите сюда! Живее! Вы видите сеньора Лусио?

 

Князь, заслышав призывное шипение Николая Арсеньевича, возвел очи к потолку, повращал ими, а затем последовал взглядом к вазе — и задрожал. В полуметре от них, по обыкновению, посмеиваясь, перетаптывался сеньор Лусио и грозил обоим, а может, и всем троим, ухоженным загорелым пальцем.

 

— Ну, нет! Это уж слишком! — граф Бузейкин чувствовал себя на взводе. — Снова сеньор Лусио?!!

 

— Ээ-э... да! — Курский был готов сей же миг лететь в аэропорт, чтобы сбежать в Москву, в Антаркитиду, на другую планету.

 

Николай Арсеньевич, на диво, держался гораздо более уверенно, чем князь Курский, а потому Бузейкин обратился уже к нему лично.

 

— Вы же знаете, я не могу ни видеть, ни слышать сеньора Лусио, а потому вы сейчас для меня — единственные проводники его ...хм... желаний...

 

На этом слове Бузейкина сеньор Лусио грозить пальцем перестал и одобрительно покивал головой.

 

— Так спросите же сеньора Лусио, чего ему надобно, наконец! И кстати, хорошо бы всё-таки определиться, он вообще-то жив ...или в каком собственно состоянии пребывает? И потом вы, Ремизов, убили его? Или он до этого был как бы не в здравии? А ещё... имеет ли он отношение к самоубийству, а затем возникновению на вашем покрывале Натали.

 

— Слишком много вопросов, — транслировал сеньора Лусио Ремизов. — Но я готов ответить, если вы, граф Бузейкин, согласитесь выслушать совершенно новое предложение от небезызвестного уже вам всем господина Виттельсбахера.

 

— Курский?! Князь, вы что — спите? Николай Арсеньевич, часом, не ошибся в переводе? Всё верно?

 

— Ээ-э... да! — князь, действительно, изрядно подустал.

 

— Тогда хорошо, я согласен выслушать. Только пусть сеньор Лусио имеет в виду, скоро полдень, и всем нам пора, наконец, и поспать хоть пару часиков.

 

Сеньор Лусио достал из кармана блокнот, полистал, поулыбался — и начал:

 

— Я бы хотел предложить вам, господа, то, что вам всегда хотелось, но не получалось...

 

— Мягко стелет, — заметил граф, — и усилием воли удержался, чтобы не погрузиться в дрёму.

 

— А конкретно следующее. Вы все имеете то, о чем каждый из вас думает: «Черт бы побрал» того-то или то-то. Так вот херр Виттельсбахер готов без промедлений побрать у вас это самое, предоставив каждому то, что вы вожделеете...

 

Вот тут-то уже все запаниковали конкретно. Курский, вспомнив, что вожделел последний раз жену Ремизова, а побрать предлагал родную матушку, коя истиранила его звонками и слезливостью. Бузейкин — тоже из свежих вожделений про Наташку сообразил и аж досадливо заблеял, а про побрать — так и вообще подумать невозможно: страну свою со всем её укладом и правительством... А несчастный Николай Арсеньевич, хотя и добропорядочно вожделел явно законно ему принадлежавшее — всё ту же Наташку, но вот побрать-то предлагал собственную жизнь.

 

Сеньор Лусио однако не стушевался, а даже наоборот лучился ещё большим дружелюбием, словно разъездной агент.

 

— Не дрейфьте, господа, и не волнуйтесь вы так! Натали Ремизова уже досталась коку Семёну Либерману. Жизнь ваша, Николай Арсеньевич, по определенным причинам товар не слишком ценный, да и не входит в сферу интересов и деятельности херра Виттельсбахера. По поводу же вашей матушки, князь, тоже можете не беспокоиться, обещаю. А уж насчет России — и подавно! Внесу предельную ясность: договор хорош именно тем, что вы свои пожелания, кои станут его предметом, ментально ещё не выразили. То есть мы сейчас с вами все формальности устраним, а уж после на свежую голову и всё остальное вы приступите к его фактическому осуществлению.

 

На всех троих речь сеньора Лусио, в целом, произвела впечатление.

 

— А почему бы собственно и нет, — выразил общее мнение Бузейкин. — Если перечисленное сеньором Лусио однозначно исключается из общего списка, то как бы, наверное, и можно было бы... Как вы полагаете, господа?

 

Курский, соображавший уже с трудом, тщательно соотносил каждое слово сеньора Лусио с пророчеством басистой цыганки. А Ремизов, которому не понравились рассуждения сеньора Лусио о его жизни, надулся, но чувствуя, что предложение, скорее всего, будет принято, бросился лихорадочно искать как можно менее доступные и наиболее привлекательные предметы вожделений.

 

— А вот ещё, кстати... — Бузейкин явно представлял сегодня интеллектуальный центр троицы. — Сеньор Лусио, а как же быть с осуществлением прошлых договоров и обязательств по ним — что, согласитесь, мы имеем право знать заранее.

 

Ремизов спохватился и запереводил:

 

— Прошлые договора и обязательства сторон, с ними сопряженные, не могут быть нарушены. Но в случае, если они так или иначе наложатся на новые договора и обязательства, то осуществлены будут те, кои заключены были последними.

 

— Вот ведь гладко излагает! — восхитился медиумическими способностями Ремизова Бузейкин.

 

— Подписывайте, господа! — сеньор Лусио шустро выхватил из китайской вазы три конверта и передал Николаю Арсеньевичу. В сей же момент Бузейкин их и увидал.

 

— А что, сеньор Лусио, подписывать опять кровью? — полюбопытствовал граф у Ремизова.

 

Но ответил Бузейкину уже сам сеньор Лусио, дружелюбно щурясь и похлопывая того пока только по руке:

 

— Да, милейший граф, так уж заведено.

 

— А я могу сейчас от всего отказаться? — неожиданно для себя самого спросил Бузейкин.

 

— Можете-можете, да только вот захотите ли...

 

— Да уж...

 

И тут сеньор Лусио наклонился ко всё той же напольной вазе, будто чего-то в ней потерял, да там и пропал.

 

— Вот ведь ловкач этот сеньор Лусио... Попробуй тут не подпиши, когда так заманчиво всё выглядит! — граф Бузейкин начинал понимать князя Курского, Ремизова и где-то даже Сеню Либермана.

 

— А на вопросы-то он так и... — напомнил князь.

 

— Да всё ж теперь ясно, Серж. Только, пожалуйста, уточните, Николай Арсеньевич, вы, значит, с Наташкой кока с вашей яхты застали?

 

— Его. И чуть не кокнул. Да и кокнул бы, пожалуй, но тут сеньор Лусио ээ... по заду стал меня похлопывать как-то не совсем хорошо, хотя и успокаивающе, надо признаться... Но я всё-таки оторопел, развернулся и канделябром золотым ему изо всей своей ярости и вх...ярил. Показалось, насмерть. Да и он, артист, я вам доложу... Кровищи напрудил, мозговые узоры по стенам... Ну, я сразу в «Пиковую» и понёсся. А дальше вы всё...

 

— Да уж как не знать! — Бузейкин встал и подхватил Курского. — Ладно, Николай Арсеньевич, прощаться будем. Вы там не слишком... в смысле, контролируйте себя, если что...

 

— И вы с князем поосторожнее... посылайте... И того... желаний своих бойтесь, как говорится.

 

— Да уж постараемся! — граф пожал Ремизову руку. — А ведь как спокойно-то всем было без сеньора Лусио! Но его-то уж дьявол точно себе не заберет, как ни крути.

 

 

 

Курский открывает монастырь, Бузейкин женится, а Ремизов уходит на дно

 

— А теперь спать! — граф Бузейкин аккуратно сложил Курского в его спальне и, насвистывая, потрусил в свою.

 

Бумаги были подписаны, ранки смазаны йодом и обклеены пластырем и, казалось, всё самое неприятное позади. Но не тут-то было. Навстречу графу на всех парах летела Лана, опережая метко запущенную ею же туфлю. А потому девушка и попала в Бузейкина первой — и туфля соответственно врезалась не в лицо Мишеля, а в её собственную спину, что совсем не утихомирило Лану.

 

— Богатые скоты!!! Уроды лживые!!! Сколопендры безмозглые!!!

 

— Ого! На уродов и скотов я почти что уже дал своё добро, но вот насчет последних гадов...

 

Лана сняла вторую домашнюю туфлю и замахнулась на графа.

 

— Ну, нет. Я, барышня, вам не груша. Да и вы мне, слава Богу, не жена, — Бузейкин лихо поймал орудие боя и попытался завершить потасовку.

 

Но Лана не собиралась спускать Бузейкину, коего она не без оснований, кстати, считала главным зачинщиком и виновником всех сотворённых с девушками последних безобразий. Лана сначала расслабилась в руках графа, а уже через секунду подсекла его на пол и оседлала.

 

— Отпусти меня, дура! — разозлился Бузейкин, понимая, что одному или нет, но до кровати ему добраться пока не светит.

 

— По пятьдесят тысяч за морально-физическую компенсацию мне и Эрике — и вы с Сержем свободны! — строго глядя сверху на Мишеля, выдала Лана тщательно отрепетированный бред.

 

— Да пошла ты к дьяволу... Ай!!! Не ходи, не ходиии-и!!!

 

Но было поздно. Только туфли девушки валялись по обе стороны от раскаявшегося графа Бузейкина, а сама Лана, согласно подписанному договору, пропала безвозвратно.

 

Сон у Бузейкина пропал вслед за Ланой, а в желудке ворочался метеорит вины. Граф дернул было ручку двери в спальню Курского, но пожалел друга.

 

«Эрика. Придётся рассказать ей... Ээх, а я-то намеревался, благодаря договору, избавиться от самых неодолимых преград, от самых подлых врагов, а услал черт знает куда всего-навсего глупую безобидную девчонку...Точно, сколопендра...»

 

Эрика сидела в столовой, без дум и без выражений на бледном лице и что-то жевала. Стол бы накрыт без ориентиров на завтрак, обед или ужин, а потому и не составляло проблем каждый раз подобрать себе что-то подходящее по вкусу.

 

— Привет, Эрика! — поздоровался граф необычно ласково.

 

— Привет, Миш.

 

Глаза у Эрики были серые и припухшие, ресницы ненакрашенные, волосы темно-каштановые короткие. На фоне Ланы она выделялась только за счет обильного пирсинга, татуировок в самых неожиданных местах и готической формы одежды.

 

«Никакая. Хотя... А интересно, у нас с ней что-нибудь было? — попытался припомнить Бузейкин. — Или мы с Курским только Лану... Спросить, что ли... А то как-то неудобно получается. Потому что, если было, то надо вроде как и... А может, и не надо. Короче, буду действовать по ситуации. Мда... Вообще-то я тут уже надействовал по ситуации...»

 

— Миш, а вы с Сережей нас проводите?

 

— Куда?

 

— У нас билеты на завтра.

 

И тут Бузейкин решился:

 

— Эрика, Лана уже уехала, значит. Но не домой, а... не сказала, в общем. Но её уже на вилле «Сесилия» нет. И в Пальме, и на Майорке, и в Испании. Ты теперь одна домой полетишь. Если захочешь, — почему-то добавил граф.

 

— Как это?

 

— Ну, если не захочешь завтра улетать, ещё с нами тут поотдыхаешь, вот как. А теперь, — Бузейкин от напряжения весь взмок. — А теперь я бы пошёл к себе. Вот искупаюсь — и лягу спать. А утром ещё поговорим.

 

Эрика встала и направилась к двери.

 

— У тебя, наверное, деньги кончились? — обрадовался граф. — Так вот возьми, пожалуйста, тут должно на пару дней.., — он достал из кармана пачку. — Если надо ещё, то скажи, хорошо?

 

— Не надо, — Эрика остановилась, затем подошла к Бузейкину ближе. — Миш, я...

 

И тут с графом случилась вторая промашка. Эрика при всей своей неброской внешности обладала восхитительным ароматом. Это был не запах косметики или духов — природный дух женственности, неповторимый, волнующий, желанный...

 

Бузейкин схватил её на руки и бегом понёс в свою комнату. Ему было всё равно, что договор уже полностью осуществился, что его добыча не так грандиозна, как могла бы, будь он поосторожнее и поумнее. Граф Бузейкин просто-напросто потерял голову — и совершенно не жалел об этой своей потере. Он жалел только Лану, не ведая того, что она, не будучи связана, в свою очередь, договором с сеньором Лусио, исчезла безвозвратно только из его, графа Бузейкина, жизни, а из своей-то никуда не девалась.

 

Тем временем, князь Курский видел зелёные сны. В этих снах перед ним проносились зелёными грозовыми тучами игровые столы, поля и площадки — и разбивались стрелами молний... Корчились в пароксизмах хищные зеленоглазые красавицы — блондинки, рыжие, брюнетки, альбиноски и вовсе бритоголовые с белой, смуглой, жёлтой, красной, коричневой и даже иссиня-черной кожей... И наконец, вершиной, пиком его снов стало удушающее объятие огромного зелёного змея, из пасти которого вырывались клубы ядовитого перегара и тут же взрывались фиолетово-зелёным огнём.

 

Сразу по пробуждению чудом преобразившийся князь, думая недолго и не посоветовавшись ни с графом Бузейкиным, ни уж, конечно, с сеньором Лусио, направился прямиком в Собор Пальмы. Там после тоже недолгих переговоров с Кафедральными властями, князь Курский получил благословение на открытие небольшого католического монастыря. На территории виллы «Сесилия», которая вместе с садами, бассейнами и хозпостройками занимает более трёх тысяч квадратных метров. Князю тут же были отпущены все его бывшие, настоящие и будущие прегрешения, и он стал самым молодым организатором монастыря, а позднее — и самым молодым настоятелем в истории мирового монастырского движения.

 

Николай Арсеньевич покинул райскую Пальму. Без выигранных и отошедших новообразованному монастырю св. Лусио***** денег, как, естественно, и без самой виллы и даже без эквивалента её стоимости.

 

Предварительно, вопреки своим намерениям и обширным планам, Ремизов отвёл душу, послав к дьяволу Семёна Либермана с Наташкой. И возжелал в итоге Николай Арсеньевич нечто воистину бесценное — свободу. Его «Natashka», сверкнув на прощанье золочённым бортом и вспыхнув алыми парусами, скрылась за горизонтом. Разумеется, не навсегда. Потому что настоящая свобода непредсказуема — и неизбывность признаёт только в отношении настоящей любви.

 

_________________________________

 

* Фрауен — по-немецки «женщин».

 

** Ола! — по-испански «привет».

 

*** Катер — по-немецки «кот» и «похмелье».

 

**** Я, я, натюрлих! — по-немецки «да, да, конечно».

 

***** Святой Лусио (Люцио) — церковный деятель IV в. н. э. епископ Кальяри (Сардиния), ярый противник арианства — христианского течения в, возникшего в Поздней Римской империи в IV в. н. э. и получившего название по имени его зачинателя — александрийского священника Ария. Ариане не принимали основной догмат официальной христианской церкви, согласно которому Бог Сын единосущен Богу Отцу.