Наследство

НАСЛЕДСТВО. (подражание Г.Ф.Лавкрафту)

Сейчас, когда я пишу эти строки, я еще не совсем оправился от перенесенного мною кошмара, и мой разум не вполне ясен, однако события, произошедшие со мной в последние месяцы, слишком изменили привычное течение жизни и привели к некоторым проблемам с рассудком. Но благодаря врачам и — и это будет более убедительным — успокаивающему воздуху Атлантики, я нахожу в себе силы описать то, что привело меня вначале в палату психиатрической клиники, а затем — на борт «Луизианы» — круизного лайнера. И хотя я до сих пор нахожусь под наблюдением, и доктор категорически запрещает мне вспоминать, а уж тем более рассказывать эту историю, но я думаю иначе — те, кто сталкивался с кошмарными порождениями неведомых нашему знанию миров, поймут меня, поймут, как сложно сказать себе, что ничего этого не было, что все произошедшее — лишь плод воспаленной фантазии, а еще сложнее забыть это, забыть то, что ты увидел за призрачной гранью, отделяющей наш мир от неведомого.

Мое имя — Элиас Дарни, и мне 33 года, которые висят на мне, как камень на шее утопленника. Но я бы сказал, что они висят на окружающих людях, заставляющих меня самого нести этот груз… Я родился в ничем не примечательной семье, и сразу стал чужим. Отец-алкоголик, и мать — запуганная тихая женщина не оставили в моей памяти никаких впечатлений. У меня были братья и, кажется, сестра, но что стало с ними и где они — я не знаю, и не горю желанием узнать. Детство мое прошло на пыльном, пропахшем мышами и нафталином чердаке, куда я прятался от приступов пьяной ярости отца, а потом — и гораздо чаще — от своих сверстников. Там, среди куч неизвестных книг, источенной жуками старинной мебели и еще множества странных и непонятных для меня предметов я и вырос. Эти старые книги дали мне больше, чем все люди, окружавшие меня в радиусе сотни миль. Я читал все подряд — от детских рассказиков и слезливых любовных романов, до кровавых хроник неизвестных миров и тайных учений тех, чьи имена давным-давно исчезли с потертых обложек. Я не знаю, чьей была эта столь разнообразная библиотека, и подозреваю, что кто-то из родных приносил эти книги лишь для растопки печи, но потом просто забыл о них. Непонятные тома я откладывал в сторону, чтобы вернуться к ним позже, и мало-помалу, стопы прочитанной мною литературы росли… И еще я любил впечатления. Это кажется странным, и мало кто сможет понять истинный смысл подобной страсти, но для меня впечатления были всем — воздухом, пищей, водой и множеством других вещей, без которых обычный нормальный человек не представляет своей жизни. Именно поэтому я не хотел взрослеть. Я уже тогда понял, что по мере взросления мир, способный обеспечить меня впечатлениями, стремительно расширяет свои границы, и я никогда не смогу догнать его. Тогда я все больше стал погружаться в иллюзорные миры, полные столь необходимых мне ощущений, ставших уже подобием наркотика. Так проходили годы, но изменив время внутри себя и в мирах, где я проводил большую часть жизни, я не смог остановить бег настоящего времени. Отец умер, мать увлеклась чем-то, совершенно непонятным моему восприятию и тогда я столкнулся с самой страшной проблемой, которую до этого предпочитал не замечать — мое тело не могло жить лишь одними иллюзиями, в отличие от моего разума. Мне было 24… Я очень долго не мог найти работу, точнее, я не мог найти то, что устраивало бы все стороны моего «Я». Выходец из «низов», и пусть даже с образованием… Кажется, я забыл сказать, что окончил университет, в котором я научился единственной вещи-тому что этот мир еще более скучен и отвратителен, чем я мог себе предположить. И там у меня не появилось друзей, за исключением, может быть, нескольких профессоров с весьма либеральными взглядами… Итак, я столкнулся нос к носу с жизнью в самом отвратительном ее обличии — нищете. Возможно, я бы предпочел встретить Смерть — по крайне мере, мы бы смогли поговорить, но она упорно избегала этого. Промаявшись несколько лет, я все же нашел место клерка самого низкого пошиба и был вынужден выбираться в город из своего добровольного затворничества.

Серое прокуренное и провонявшееся бумагой и чернилами здание казалось мне эшафотом моего сознания, и мне каждый день приходилось идти на казнь. А там передо мной проносились колонки цифр, крики и ругань посетителей, разговоры окружающих меня существ, которых я не мог называть людьми, ибо в них не осталось ничего человеческого. Вечером с гудящей головой и невыразимой легкостью в теле я вырывался из этой тюрьмы, хотя… Город тоже был тюрьмой — такой же серой, безликой, пропахшей пылью, кошачьей мочой и дешевой выпивкой. Обычно города сравнивают со склепами, но это не так, я с каждым днем убеждался в том, что в городах нет ничего от мест пристанища тех, кто ушел в вечность — лишь потому, что в них нет вечности. Город живет лишь одним мгновением, одной секундой своей серости, город стирает время и пространство, стирает людей, превращая их в бесконечную пыль, которой он укрывается от чужих глаз… Его обитателей уже поглотила бесконечная пыль, у кого-то в голове она сломала какой-то тончайший механизм, и теперь они видят лицо города сквозь кривое стекло и ищут мести… Я боялся города, и, в то же время, он интересовал меня, как смертельно опасный хищник интересует естествоиспытателя. И я начал изучать его… Если бы кто-то видел меня сверху, он бы подумал, что я похож на крысу в громадном складе, перебегающую от одного ящика к другому, принюхиваясь, не притаилась ли где-то кошка.. И если кошка показывала лишь кончик своего хвоста из-за угла, то я бежал домой, и еще много дней после этого не рисковал идти далее привычного маршрута. Я прятался там, где никому и в голову не пришло бы меня искать — в тех самых иллюзорных мирах, где прошла половина моей жизни.

Но и в городе находились места, где я чувствовал себя почти нормально, и хотя мой постоянный спутник — страх следовал за мной и там, но он приобретал другой облик — облик первобытной, изначальной жути перед мощью Вселенной, перед ее бесконечностью и перед теми силами, которые обитают в ней.. Этих мест большинство обитателей города избегало — кто будет посещать заброшенные дома, поросшие сырым мхом и травой руины и древние кладбища. Мне нравилось ходить по битому стеклу в темных коридорах, вздрагивая от каждого шороха и открывать новое там, где его никто не ищет — среди старых вещей, в изобилии валяющихся под ногами, среди заплесневевших книг на полках, среди стеклянных сосудов неизвестного предназначения в сочащихся водой каменных глубинах погребов. Я находил множество вещей, о предназначении которых не догадывался, которые остались из прошлой, тайной жизни города. Я говорю «прошлой» потому что уверен, что сейчас все это уже умерло и рассыпалось той самой ненавистной мне серой пылью… А еще были книги — толстые старинные фолианты в кожаных переплетах с застежками, с непонятными мне названиями, исписанные неведомыми символами и фигурами. Эти книги пополняли мою и без того уже изрядно увеличившуюся библиотеку.

Кладбища привлекали меня своим спокойствием и таинственностью… Я читал надписи на надгробных плитах, и ужасался, как давно жили те, кто сейчас лежит под ними — встречались даты, отстоящие от настоящего на несколько сотен лет. Я рассматривал памятники, вырубленные неизвестными мастерами из гранитных глыб, в изобилии встречающихся в окрестностях города, и видел, что даже гранит рассыпается под натиском всепоглощающей серости. Возможно, скептики объяснят это выбросами заводов или чем-то еще, но для меня этот факт не требовал объяснений. Одно из кладбищ — самое старое, заросшее вереском и полынью, лежало на самом конце обрывистого скалистого мыса, далеко выдающегося в море. И там же, почти в самом его центре возвышался каменный пик, на который вела едва видимая среди травы тропа. Когда я первый раз увидел это место, я понял, что оно принадлежит мне. Я поднялся на вершину пика, распугивая ящериц и змей, в изобилии водившихся в траве и нашел там руины, столь старые, что уже не было никакой возможности определить, что это — маяк, часовня, церковь или еще какое-то сооружение, возведенное, наверное, еще в те времена, когда ни города, ни лежащего внизу кладбища не было… И иногда мне казалось, что и самих людей не было, когда это здание возвышалось над беспрестанно бьющим далеко внизу прибоем. Надо ли говорить, что здесь я бывал гораздо чаще, чем где бы то ни было…

Так прошло несколько лет, ненавистная мне работа приносила ровно столько, чтобы не умереть с голоду, и поэтому я иногда продавал книги, те, которые мне были не нужны, или же имелись в нескольких экземплярах. Некоторые из них стоили довольно дорого, но все деньги я сразу оставлял в той же самой книжной лавке. Вечерами я обычно уходил на тот самый мой скалистый пик и сидел там до тех пор, пока поднимающийся с моря туман не скрывал из виду вечно кипящий прибой, затем деревья на берегу, старинные надгробные статуи, и наконец лишь вершина пика оставалась над колыхающимся океаном тумана. Но вот солнце садилось, и туман исчезал, исчезал внезапно, как будто кто-то сдергивал одеяло, покрывшее все окрестности.

И в этот день, когда туман так же бесследно исчез, я собрался спуститься вниз, но вдруг увидел человека. Это было тем более странно, что никто из местных жителей не заходил на старое кладбище даже днем, а уж после тумана — и подавно, возможно, это было какое-то местное суеверие, но оно было мне на руку. Незнакомец внушал мне одновременно любопытство и страх. Однако первое оказалось сильнее, да и я не мог провести всю ночь на продуваемой всеми ветрами скале.

Я опять забываю сказать, что, впрочем, простительно в моем нынешнем состоянии, что к моменту этой встречи мне исполнилось 33 года, и я чувствовал, что время подбирается ко мне, пытается ворваться в мои миры и превратить их в пыль. Я все так же был одинок, мать уехала, и я втайне был рад этому, те немногие женщины, кто обратил на меня внимание, пугались моих рассказов и прогулок и исчезали из моей жизни так же быстро, как и появлялись в ней. Впрочем, я никогда не питал особых иллюзий по поводу своего будущего и принимал все эти события как будто все они уже давным-давно предопределены. Но я слишком увлекся описанием своей жизни, и пора вплотную подойти к тем событиям, которые произошли в этот вечер 6 апреля 1925 года…

Я уже говорил, как увидел человека на старом кладбище на морском берегу. Я спускался вниз медленно — после тумана трава была сырой и скользкой, и чем ближе я подходил к незнакомцу, тем все более непонятные чувства он вызывал у меня. Под конец я уже был почти уверен, что это еще один такой же одинокий ночной бродяга, как и я, потому что незнакомец был странным для города — он был одет по моде столетней, если не больше, давности, и я был уверен, что это не современный любитель вздыхать по прошедшему — длиннополый сюртук, башмаки, перчатки и шляпа носили следы ветхости — им и в самом деле исполнился целый век. У меня даже закралась мысль: «А не оживший ли это мертвец», но для мертвеца незнакомец был слишком живым. Я говорю «слишком», потому что от него действительно исходило что-то такое, чего я не чувствовал уже очень давно. Его не тронула скука и всеразъедающая серая пыль городов, казалось, его не трогало само время. И в то же самое время я был уверен, что незнакомец был человеком, а не таинственным пришельцем из ночной тьмы.

Я подошел к нему, он снял шляпу и поклонился. Вблизи еще четче было видно, что вся его одежда того и гляди рассыплется, а манеры его куда старомоднее, чем я мог подумать. Взгляд незнакомца был самым обычным, хотя мне показалось, что что-то промелькнуло в нем, как будто мы были давно знакомы, и это ощущение сразу прошло, но, как выяснилось через секунду, он меня знал.

— Имею ли я честь говорить с мистером Элиасом Дарни? — голос незнакомца был тихим, и казалось, что он пробивается откуда-то из глубины, как иногда бывает в телефонных разговорах.

— Да, это я — представился я в ответ. Незнакомец снова посмотрел на меня, как будто пытаясь прочесть мои мысли и проверить, не обманул ли я.

— Вы знаете вашего дядю Немиуса Дарни? — вопрос незнакомца застал меня врасплох — я ожидал чего угодно, только не этого. Где-то на самом дне памяти я нашел картинку из детства — пьяный отец, сидя за столом, клянет какого-то Немиуса, который уехал в Европу, и, как считал отец, разбогател, и забыл семью. Впрочем, я никогда больше не слышал ни упоминаний о дяде Немиусе, ни каких-либо документальных доказательств его существования, поэтому в детстве он для меня оставался лишь пьяной выдумкой отца, а потом я и вовсе забыл его имя, пока неизвестный не напомнил его. Все это я и высказал в ответ на столь неожиданный вопрос. Следующая его фраза вызвала инстинктивную реакцию исключительно из-за моего пессимизма

— Я представляю здесь последнюю волю вашего дяди — несколько странно сказал незнакомец

— Надеюсь, он не оставил долгов — с плохо скрываемым страхом и совершенно не думая, ответил я.

— Не бойтесь, ваш дядя был достаточно богатым человеком, чтобы избавить вас от этой участи — собеседник, как мне показалось, едва улыбнулся. Мне стало очень неловко из-за этой сорвавшейся с языка фразы, но для меня денежные проблемы были самым настоящим кошмаром, который уничтожил бы не только меня, но и мое сознание. Незнакомец принял несколько театральную позу и произнес речь, видимо, он хотел высказать ее торжественно, но его голос, как будто пробивающийся сквозь время — не знаю почему, но сейчас мне пришло именно это сравнение — несколько портил картину, достойную, наверное, римского сената.

— Я, являясь в этом мире и на этой земле душеприказчиком вашего дяди, имею честь сообщить, что Вы, как единственный сохранившийся наследник — эта фраза меня несколько смутила — получаете все движимое и недвижимое имущество вашего дяди, а так же все остальное, чем он когда-либо владел, в постоянное пользование. Далее шел длинный список имущества — как я понял, дядя действительно оказался богатым, а основным источником его доходов было виноделие, причем его работа, помимо владения виноградниками, состояла в найме рабочих, впрочем, последнее он возложил на слуг. Так же мне доставался старинный замок, купленный, или построенный (я так этого и не понял) когда-то моим покойным дядюшкой, огромная библиотека, чему я был несказанно рад, и еще множество всевозможных вещей, которые, хотя и не были мне столь необходимы, но я слишком долго жил в нужде, чтобы разбрасываться любыми подарками судьбы. Наконец, незнакомец умолк, посмотрел на меня, и еще более выспренним тоном произнес:

— Все вышеназванное переходит в полную и безоговорочную собственность моего племянника Элиаса Дарни при его согласии на выполнение одного условия, которое не может вызвать никаких его затруднений. В случае принятия этого условия и утвердительного ответа мой племянник Элиас Дарни считается законным владельцем всего с момента этого самого ответа без каких-либо юридических препятствий оному. Произнеся эту фразу, и, почему-то умолчав о том, что будет в случае, если я откажусь от этого условия, незнакомец замолчал. Я был слишком взволнован, чтобы трезво оценивать ситуацию, и подобные мелочи, о которых я говорю сейчас, на тот момент совершенно не интересовали меня.

— Каково это условие? — с легкой дрожью в голосе спросил я.

— Условие, как и говорил ваш дядя, не принесет вам никаких затруднений — неизвестный вновь заговорил своим обычным голосом. Главной ценностью вашего дяди было вовсе не то, что я перечислил, а вот это — он вытащил из кармана резную шкатулку темного, почти черного дерева. Я был уверен, что это дерево, но какой породы оно было — узнать я не смог, даже после того, как показал эту шкатулку многим видным ученым. Шкатулка была глубокого черного цвета, со многими, подобно обсидиану, прожилками более светлых тонов, теплая на ощупь. На поверхности были вырезаны странные знаки, которые я тоже не смог расшифровать, хотя я совершенно уверен, что это язык гораздо более древний, чем все известные нам. Незнакомец открыл шкатулку и продолжил:

— Этим ключом вы должны вечером дня, когда часы над воротами пробьют четыре раза, открыть дверь в винном погребе, после чего провести ночь в верхней комнате башни, а на утро дверь должна быть закрыта. Так же вы можете показывать кому бы то ни было шкатулку и ключ, так как ваш дядя был уверен, что вы попытаетесь решить ту загадку, с которой он сам потерпел поражение, но вы не должны никому отдавать их. Так же вы не можете переделывать часы или изменять их ход.

Условие это показалось мне столь пустяковым — я был уверен, что в этот день местные пьянчуги поднимают за здоровье моего дядюшки пару кружек доброго вина, и он всего лишь не хотел нарушать традицию. Но я все же переспросил:

— Если я говорю «Да», то с этого самого момента принимаю все права на наследство?

— Да, такова воля вашего дяди.

— Тогда я соглашаюсь на это условие

— Вы должны ответить «Да» или «Нет», только тогда воля Немиуса будет исполнена.

-Да!— мой голос дрогнул, и я едва понял то, что произнес

Неизвестный протянул мне шкатулку с лежащим внутри нее ключом, и кожаную папку с бумагами.

— А это? — спросил я

— Это билет в Европу, план ваших владений и немного на текущие расходы. А теперь, когда воля Немиуса Дарни выполнена, позвольте оставить Вас. На этих словах незнакомец, до этого стоявший подобно статуе, прихрамывая на обе ноги, пошел на вершину моего пика. Я не придал этому никакого значения — возможно, он всего лишь хотел взглянуть на почти погасший закат — до тех пор, пока не услышал всплеска внизу у обрыва. Я бросился наверх — смутные подозрения терзали меня, и когда я не увидел там никого, то они нашли свое подтверждение. Я, на бегу рассовав все, что держал в руках, по карманам, поспешил на берег, но во тьме наступившей ночи я уже ничего не видел, только откуда-то из-за горизонта, казалось, кто-то крикнул мое имя. Я не знаю, и никогда не узнаю, поскользнулся ли таинственный душеприказчик на скользкой траве или же совершенно сознательно спрыгнул в бурлящую пену прибоя, мне известно лишь то, что никто никогда не видел ни его самого, ни его тела…

На следующий же день я бросил ненавидимую мной серую коробку, где погубил почти десять лет и под насмешки оставшихся там отправился домой. Я мог себе это позволить, так как денег, лежавших в кожаной папке, при моем образе жизни хватило бы на полвека. Я заперся на чердаке — я уже столь привык к этому месту, что все более-менее важные дела делал исключительно здесь. Хотя сейчас чердак скорее напоминал библиотеку, чем старую пыльную свалку — весь хлам был давно выброшен, и вокруг были только книги да старый стол, покрытый таинственными знаками — его я нашел в одном из разрушенных домов. И на нем я разложил все, что осталось у меня от незнакомца. Корабль отправлялся через неделю, и у меня было достаточно времени упаковать и отправить мои книги, и сейчас этот вопрос совсем не волновал меня. Все внимание было приковано к шкатулке и ключу, и если саму шкатулку я уже описал, то ключ был таким же странным — он имел длину около двух дюймов, и был сделан из какого-то неизвестного серебристого металла, настолько легкого, что, казалось, мог плавать в воздухе. По поверхности ключа шли те же самые таинственные знаки, что были изображены на его хранилище. Бородка его была настолько тонкой и сложной, что ни один земной мастер не смог бы повторить подобную работу, а на верхней его части были изображены семь фигурок тварей, до того отвратительных, что я не хочу описывать их. Фигурки были величиной не больше четверти дюйма, но с таким количеством мельчайших подробностей, что казались живыми. Я не смог долго рассматривать ключ, поймав себя на том, что мне, помимо моей воли, открываются иные, неведомые миры, в которых я еще не был. Я убрал его в шкатулку, закрыл ее, и видения постепенно погасли. Я изучил приложенные карты и планы, и понял, что наследство Немиуса Дарни оказалось гораздо больше, чем я мог себе представить. Теперь мне оставалось ждать отплытия — книги были отправлены на следующий же день и почти весь остаток недели я просидел на скалистом пике на берегу моря, иногда вытаскивая таинственный ключ и погружаясь в неведомые миры.

Я покидал эту страну без малейшей капли сожаления — никто и ничто не удерживало меня здесь, и никто не жалел о моем отъезде. Единственным, что мне было сложно оставить, было, как вы уже догадались, старое кладбище на берегу…

Путешествие прошло спокойно, только по ночам мне казалось, что кто-то зовет меня из-за далекого горизонта, скрытого непроглядной тьмой. Таким же непримечательным был и оставшийся мне путь на коптящем поезде среди унылых городских пейзажей и пасторально-блаженных равнин. Но, мало-помалу, местность вокруг становилось все более дикой и какой-то убогой. Все вокруг было пропитано тленом и сыростью… Нет, на улице был теплый весенний день, но эта сырость, казалось, пропитывала сам воздух, проникала до самых глубин естества любого, кто оказывался в этом краю. Наверное, подобное ощущение испытывает человек, оказавшийся у края старой разрытой могилы, в которой не осталось даже костей, а только древняя плесень. Люди, живущие здесь, отличались какой-то неясной меланхоличностью и медлительностью — движения их были настолько вялыми и вязкими, что порой они напоминали тряпичных марионеток, управляемых неумелой рукой. Подобное началось еще тогда, когда я сел в вагон поезда, и, когда я оказался на старом, прокопченном и промасленном вокзале городка — последнего пункта перед уже моими владениями, эта сырость и меланхолия достигли своего пика. Никто не встречал меня — даже нотариус, впрочем, я вспомнил, что своим согласием я снял все юридические вопросы, каким образом это было сделано, я не знал, но был рад за избавление от еще одного, казавшегося неизбежным, посещения серых контор.

Судя по карте, до жилья покойного дядюшки оставалось еще несколько миль, и мне почему-то, по неведомой блажи, захотелось проехать их в экипаже, запряженном лошадьми. Меня никогда не привлекали эти изрыгающие дым автомобили, которые многие люди превращали в своих кумиров и идолов, а здесь, в этом всеми забытом месте даже мысль об автомобиле казалось настолько чужеродной, что я сразу отбросил ее, да и я не был уверен, что он найдется здесь. Я подошел к стоящему у выхода полисмену, который, похоже, бодрствовал ночами, и сейчас спал стоя, почти закрыв подернутые белесой пеленой глаза. Но когда он услышал, кто я, и зачем прибыл в этот богом забытый край, вся его сонливость сменилась чем-то другим, столь же странным, я бы назвал это смесью ужаса, паники и отвращения. Я уже давно думал, что мой дядюшка занимался чем-то, что особо не приветствовалось обывателями — странный душеприказчик и таинственный ключ дали начало этим подозрениям, а реакция полисмена лишь укрепила их. Он вяло порекомендовал мне обратиться к людям на привокзальной площади, подчеркнув при этом, что, скорее всего, никто из них не согласится. Его предположения полностью оправдались — едва кто-то из людей слышал, куда мне необходимо попасть, он сразу находил неотложные дела или любой другой повод, чтобы только исчезнуть от меня подальше. После нескольких неудачных попыток хотя бы разузнать, где можно найти транспорт, я разозлился, и, преодолев робость, крикнул, что мне нужно в поместье Немиуса Дарни, что я щедро заплачу, и что я его наследник. Последняя фраза произвела настолько неожиданный эффект, что я в ту же секунду пожалел о столь неосмотрительном поступке. Наверное, разорвавшаяся на площади бомба внесла бы меньший хаос в толпу — стоявшие вблизи стали расходиться столь поспешно, что это скорее напоминало бегство, наиболее истеричные дамочки хватали подвернувшихся под руку детей, не разбирая, свои они или нет, и разбегались по окрестным улицам, путаясь в волочащихся по земле подолах. До меня донеслись слова «Дарни» и «наследник». Подобное поведение жителей этого городишки уже напрямую говорило о весьма мрачной славе, которой покрыл себя Немиус Дарни, и каковую я, будучи его наследником, взял себе. Оставшись один на обезлюдевшей площади, я не знал, что мне делать дальше. Я взял лишь небольшой чемоданчик, а разбираться с багажом предоставил слугам, которые жили в поместье — они, наверное, лучше знали местные порядки. Я снова забываю упомянуть, что вместе с поместьем мне достались слуги, я никогда не имел дела с подобным, и даже не мог себе представить, каково это. Среди прочего я не нашел упоминаний о том, сколько их было, разве что пару слов об их странностях, на которые мне было рекомендовано не обращать внимания, потому что этих людей нашел Немиус, и верность их, как и других работников, не обитавших в поместье постоянно, была проверена. Сейчас я думал, что все они наверняка были посвящены в темные делишки моего родича. Я шел по обезлюдевшим улицам, и городок, а, скорее большой поселок, казался вымершим — ставни были закрыты, и даже собак, похоже, разогнали по сараям, потому что их не было не только видно, но и слышно. Закрыты были и немногочисленные магазинчики и даже работающий круглые сутки паб, что говорило мне лишь об одном — для местных обитателей я был ужасен.

Я даже взглянул в витрину, чтобы удостовериться, не произошло ли чего с моей внешностью, способное вызвать подобную панику, но не найдя ничего, так и остался во власти догадок, одна из которых была страшнее другой. Пройдя несколько улиц, я вдруг увидел открытую дверь, которая по злой иронии или по каким-либо другим причинам оказалась дверью похоронного бюро. Меня удивил сам факт наличия подобного учреждения в таком городке, где почти не осталось жителей и ни о какой прибыли от этого мрачного, но столь необходимого дела нельзя было выручить. Подойдя ближе, стало ясно, что это заведение знавало куда лучшие времена, а увидев его хозяина — глубокого старика, понял, что он всего лишь тот, кому оно досталась с тех самых «лучших времен», когда этот городишко еще не испытывал запустения. Я вошел внутрь, старик держался настороженно, но не проявлял, в отличие от других жителей, никакой паники. Я представился, на что он прокуренным хриплым голосом произнес:

— Зря вы появились здесь, молодой Дарни, вы не знаете, что происходит здесь, и лучше, если вы вернетесь назад, уберетесь из этого проклятого места на свою родину.

Я немного опешил от такой дерзости, но возвращаться домой у меня не было ни малейшего желания — все мосты к прошлому сожжены, и о том, чтобы даже посмотреть в этом направлении не могло быть и речи. Я ответил:

— У меня нет родины, меня никто не ждет ни там, ни здесь, и если это так, то я лучше останусь.

— Вы так похожи на вашего предка, — старик прикрыл глаза, видимо, что-то вспоминая, — он тоже был одинок, и он тоже не послушал, когда ему говорили…

— Что он сделал? — этот вопрос мне хотелось задать уже давно, но никак не было подходящего случая.

— Он построил дом из Черных руин и нашел там…. Я не знаю, и никто не знает этого, кроме него самого, и мы все надеялись, что он унес это знание с собой. А теперь пришли вы… — он резко замолчал.

Я начал понимать, что, скорее всего, старого Дарни невзлюбили исключительно потому, что он потревожил какие-то руины, которые в этой местности обросли стольким количеством суеверий, что даже взгляд на них, неисполненный страха, мог показаться местным обитателям кощунством и актом самой черной магии.

— Но почему вы не боитесь меня? И почему боятся все остальные?

— Я слишком стар уже для того, чтобы бояться неизбежного, к тому же кто-то должен был сказать вам все, после смерти… — он сделал паузу, но и так было понятно, о ком идет речь; мы все надеялись, что Черные руины останутся в покое, и что наследник, даже если он появится, из страха или же из уважения к нашим чувствам, откажется от всего… Но вы, я вижу, не отступитесь. Что же, каждый сам выбирает свой жребий. Мой был — сообщить вам, а ваш… Старый гробовщик замолчал, и я понял, что если хочу узнать обо всей этой истории больше, то это будет возможным где угодно, но только не в этом городке, погрязшем в страхе перед неведомым.

Я поинтересовался у старика о дороге, и он с плохо скрываемым нежеланием махнул рукой в сторону высившихся за полями скал. На вопрос об экипаже — я был уже согласен на что угодно, даже на старого мула, лишь бы только скорее покинуть это оказавший мне такой прием край, — старик долго молчал, а потом глянул в сторону окна, где на заднем дворе стоял черный экипаж. Это был катафалк, и вдруг мне захотелось проехать в нем по всему этому пропитанному ужасом городку, наведя на местных жителей ужас еще больший. Эта мысль, пришедшая столь неожиданно, заставила сердце биться сильнее. Там же в стойле стояла и лошадь, пусть старая, но за неимением ничего большего я был согласен и на это. Я уже представил себя проносящимся на катафалке по булыжным улицам, и кумушек, закрывающих уши своих детей, чтобы они не услышали звона подков о камни, звука, который не даст им заснуть всю ночь.

Здесь мне хочется немного остановиться и сказать вот о чем — с момента получения таинственного наследства я чувствовал, что мое сознание начинает меняться. Я все чаще стал ловить себя на том, что мне довольно легко даются те поступки, на которые я раньше никогда бы не отважился — взять хотя бы мой выкрик на вокзале, или мысль о поездке на старом катафалке, не говоря уже о многих других, менее значимых вещах. Я не знаю, давали ли мне уверенность деньги — я всегда придавал ничтожно мало внимания подобным вещам, или же, скорее всего, появившаяся столь неожиданно свобода моего сознания. Я отринул все то, что бесконечно тяжелым грузом давило меня всю жизнь, и обрел свободу, пусть не тела, но духа…

Я оставил у старика на столе сумму, которая, по моему мнению, с лихвой покрывала все его расходы, включая и разговор со мной.

Я мало имел дела с лошадьми, только в детстве, но память не подвела меня — я смог запрячь лошадь и выкатить катафалк из двора. Проезжая по городу я физически ощущал тот ужас, который разливался по улицам. Уже вечерело, и я был вынужден поторопиться, но отсутствие должной сноровки в управлении экипажем не давало мне разогнаться. Дорога шла по горной круче, внизу лежал запуганный город, а выше по склонам, прямо за чахлыми полями местных жителей, фантастическим пейзажем тянулись виноградники. Я не знаю, каков был состав почвы здесь, но потом мне всегда казалось странным, что отлично в этих краях растет лишь виноград, а просо и пшеница, выращиваемые аборигенами, настолько слабы, что я удивлялся, как они могут на столь скудном урожае пережить зиму.

И сейчас, в свете заходящего солнца, виноградные лозы, растущие на раскинувшихся до самых вершин пространствах, гораздо больше походили на когтистые лапы или скрюченные пальцы, торчащие из земли. Зелень только-только начинала пробиваться на них, но она казалась чем-то неестественным, чем-то реальным, в отличие от неотступно преследующего меня чувства абсолютной нереальности этого места. Дорога была сухой и неразбитой, и я без особых проблем продвигался на своем катафалке, не смотря на то, что он вовсе не был предназначен для подобных поездок. Вот дорога перевалила через гребень, и мне открылась еще более фантастическая панорама — виноградники распространялись до самого горизонта, и теперь, когда солнце уже почти скрылось за отдаленным отрогом этой горной гряды, они еще больше напоминали чьи-то руки, воздетые в беззвучной и бесполезной мольбе и изломанные непереносимой болью. И на скале среди них чернело поместье. Я больше никогда не называл его так, потому что это была самая настоящая крепость, построенная, вероятно, по всем правилам средневекового оборонительного искусства. И старый гробовщик не зря назвал это место Черными руинами — стены замка были действительно матового черного цвета, подъехав ближе, я понял, что это базальт, и глыбы его валялись тут и там среди полей. В замке отчетливо выделялась высокая башня, низкая и широкая постройка, в которой, судя по всему, находилось жилье и высокая стена с видневшимися в ней распахнутыми воротами, к которым я и приближался. Невольно закралась мысль, что если закрыть их, то в подобной крепости единицы смогут противостоять армиям. Солнце посылало последние лучи, когда я подъехал к ним. Высоко над въездом виднелись часы, но подобных им я не видел нигде — стрелок было четыре, и вращались они в разные стороны по одним им ведомым законам. Циферблат покрывали знаки, и я опять же с некоторым трепетом узнал тот же неведомый язык, надписи на котором были на шкатулке с ключом. Я въехал в ворота, и они немедленно затворились за мной, в привратной комнате промелькнула чья-то тень, и все стихло.

Я вошел в низкое здание. В огромном зале стоял накрытый стол, горели свечи, а в дальнем углу пылал камин. Изрядно продрогнув по дороге, я сразу присел у огня и вновь увидел незнакомый мне серебристый невесомый металл, из которого была сделана решетка, и подобное его использование одновременно позабавило и напугало меня. Я плотно поужинал великолепными яствами, которыми был уставлен стол и, не в силах более сопротивляться сну, отправился искать спальню, не забыв прихватить с собой один из подсвечников. В соседней комнате оказалась просторная кровать, на которой были разбросаны одеяла и шкуры каких-то зверей, исходя из своих знаний, я посчитал их волчьими. Сон поглотил меня сразу — устав с дороги и хорошо перекусив, ничего другого я и не ждал. Но сновидения были странными — я бродил в неведомых мирах, дома в которых были из такого же черного базальта, а все остальное не поддавалось никакому, даже самому изощренному воображению. С этого самого дня эти сны постоянно преследуют меня, иногда вызывая леденящий кровь ужас, а иногда — невероятное спокойствие, но каждое утро я не мог вспомнить никаких подробностей из увиденного.

Я проснулся поздно, и с облегчением подумал, что мои мытарства кончились. Солнце уже поднялось и светило в узкие окна комнаты, которые при ближайшем рассмотрении оказались щелями между каменными глыбами. Выйдя в зал, я обнаружил, что вся моя библиотека уже прибыла, чем я был очень доволен. Позавтракав, я отправился осматривать свой новый дом.

Весь замок был сложен из тех самых базальтовых блоков, которые были разбросаны по округе, скорее всего, из них было сложено другое, гораздо большее сооружение, стоявшее здесь до этого, а Немиус Дарни всего лишь использовал его фундамент и остатки стен, чтобы возвести собственное жилье. Блоки имели сверху вогнутую поверхность, в которую ложилась выпуклость следующего громадного «кирпича». Толщина их была столь велика, что окна, как я уже упоминал, являли собой щели в кладке. Комнат было немного, но они поражали своими размерами, возможно, дядюшка просто не хотел утруждать себя возведением лишних перегородок. Помимо огромного зала и спальни по ту сторону исполинского камина, благодаря чему в ней было всегда тепло, я нашел библиотеку, количество книг в которой не укладывалось у меня в голове, еще несколько небольших комнат, спальню для слуг, которых я до сих пор не видел, и чудовищный по своим размерам зал, дальняя стена которого терялась в полумраке. Скорее всего этот зал был остатком старой постройки, а не архитектурными изысками старика Дарни. В башне нашлась лишь одна уютно обустроенная комната на самом верху, и кованная дубовая дверь в погреба, в которых, вероятно, и хранилось вино. Я еще раз осмотрел ворота и часы, снова убедившись, что знаки и неизвестное время, отсчитываемое ими, находятся за пределами моего понимания.

Теперь пришел черед встретиться со слугами. Я вернулся в гостиную, как стал ее называть и позвонил в оставленный на столе колокольчик. Вместо ожидаемых мною нескольких человек — появился лишь один — дряхлый старик, что вызвало у меня некоторое удивление — как мог он один, даже обладавший невероятным трудолюбием, обслуживать все эти многочисленные комнаты, залы и все остальное. Я не мог даже предположить, какого возраста был этот старик — казалось, что он ровесник циклопическим базальтовым блокам и собственными глазами видел, как строилось, и как разрушалось величественное строение никому не известной цивилизации. И было в нем нечто странное, нечто, что порождало у меня чувство того, что он — и Черный замок столь же неразделимы, как я и часть моего тела… Мы обменялись короткими, ничего не значащими фразами — он был явно удивлен, что я вызвал его, впрочем, я мог бы предположить это по давно позеленевшей от старости рукояти колокольчика. Но в глазах его был виден интерес к новому обитателю, хотя он и старался всеми силами скрыть его. Видя, что ему было несколько не по себе в моем обществе, я отпустил его. Глядя на закрывшуюся за ним дверь, я вдруг подумал, что он — скорее не человек, а дух этого здания, нет, даже не так — он был чем-то неживым, наделенным жизнью лишь по прихоти его создателя, подобно таинственным гомункулусам известных магов древности. Эта мысль возникла так внезапно, и казалась столь достоверной, что у меня даже не возникло никаких попыток отвергнуть ее как совершено фантастическую. Слово «гомункулус» повлекло за собой другое слово — «некромантия», и чуть позже я понял, что нахожусь совсем близко от истины.

Но самое странное было то, что я совершенно спокойно отнесся к присутствию его в моем доме, как и ко всем остальным странностям — мне это казалось совершено нормальным. Я не чувствовал никакой подавляющей силы, исходящей от огромных черных стен, от жуткого пейзажа, простиравшегося на многие мили, от таинственного слуги, скорее уж все они нуждались во мне, но не как в бездумном и ничтожном рабе, а как бомба нуждается в детонаторе — совершенно бесполезной вещи самой по себе, но способной в сочетании с другими на невообразимые разрушения.

Никаких других людей в Замке не было, и мне было не совсем понятно, кто же этот таинственный глухонемой, каждую неделю закупающий провиант в запуганном городишке, или здоровенный детина, ищущий рабочих в очередной сезон уборки урожая, конечно, у меня были некоторые подозрения, но…

Видимо, Дарни не зря платил им приличное жалование, которое я не счел нужным уменьшать — как бы там ни было, никто, ни единственный слуга в доме, чьего имени я так и не узнал, ни кто-либо из внешнего мира, не смел нарушать мой покой, расспрашивать меня о чем бы то ни было, ни даже просто показываться мне на глаза.

Это обстоятельство особенно радовало меня в те дни, когда я пропадал в библиотеке. Я действительно пропадал среди бесконечных книжных полок, я мог читать сутками, забывая о еде и сне, и обо всем окружающем мире и в этот момент вторжение стало бы для меня катастрофой.

Так проходил день за днем, впрочем, сейчас я уже не обращал внимания на бег времени, погруженный в бесконечности иллюзорных реальностей днем и таинственных снов ночью. Книги привносили в это множество новых граней и оттенков, но среди множеств просмотренных томов я так и не смог найти ничего, что позволило хотя бы на шаг приблизиться к разгадке таинственных знаков на шкатулке, ключе и циферблате часов. Хотя в некоторых книгах, обнаруженных мной в самом дальнем шкафу, эта разгадка казалась до того близкой, что я невольно думал, а не упускаю ли я что-то из виду.

Однажды я спустился в погреб, чтобы осмотреть загадочную дверь, которую мне надлежит открыть в день, когда часы пробьют четыре удара. Она ничем не отличалась от других дверей, и, так как у меня не было прямого запрета заходить за нее в любое другое время, я открыл ее ключом, который легко поворачивался в замке. За ней не обнаружилось ничего, кроме все тех же бесконечных рядов исполинских винных бочек. Сейчас вы скажете, почему я так и не выяснил, кто и когда занимался производством вина, но меня этот вопрос волновал меньше всего, и я решился положиться на слуг, которые и без моего вмешательства прекрасно справлялись со всеми подобными хлопотами. Не найдя ничего любопытного за дверью, я вновь занялся книгами и ожиданием назначенного дня.

Я чувствовал происходящие во мне перемены, особенно тогда, когда оглядывался назад. И я бы ни за что не вернулся в тот серый город, который сейчас, спустя всего лишь полгода, казался ночным кошмаром из далекого-далекого детства. Все мои чувства обострились, и я стал совсем по-другому воспринимать окружающий мир. Иногда я поднимался на возвышающуюся башню и смотрел на окрестности. Покрытые листвой виноградные кусты были не столь зловещи, и порой мне казалось, что я всего лишь в самой обычной деревушке, и сейчас донесется лай собак, или мычание коровы, но бесконечная тишина обволакивала всю долину,

Я все больше узнавал из огромной библиотеки своего дядюшки, и знания эти были не всегда приятными. Я помню, с каким отвращением и ужасом я отбросил книгу, когда впервые наткнулся в ней на подробное описание ритуала одного из диких островных племен. Но сейчас я совершенно спокойно воспринимал не только эти книги, а и другие, одних названий которых хватит, чтобы привести в ужас добропорядочного исследователя оккультизма. Я знал, что где-то в этих книгах я могу найти ответы на все свои вопросы, но они незаметно ускользали от меня. Там, где казалось, стоит перевернуть страницу, и я смогу все понять, я находил лишь туманные метафоры, а иногда и просто пропущенные слова. Но странным это было лишь до тех пор, пока я не снял стопу книг с последней полки. За ней оказалась еще одна, а за ней — еще… И там были истинные книги, а не те, которые я читал до этого, и там я узнал о властителях Древности, прочитал имена, но самое большое мое открытие ожидало меня под обложкой таинственного Necronomicon’a безумного араба Абдулы аль-Хазреда. Именно в нем я нашел, кто же те миниатюрные фигурки на ключе; но пусть это останется тайной для всех, кроме тех, у кого хватит смелости перелистать ветхие пергаментные страницы.

Теперь я окончательно забросил ту часть библиотеки, которую, как я думал, мой родственник начал собирать в самом начале, пока он еще не понял, что авторы их лишь подражали тому, что было скрыто завесой страшных тайн и ночных кошмаров, и занялся изучением обнаруженного на задних полках, и книг там было куда больше, чем я мог предположить… А содержание их не всегда соответствовало… Впрочем, как я уже говорил, я перестал обращать внимание на это…

Мои сны становились ярче с каждым днем, подпитываемые получаемыми из книг знаниями. Но при этом они все так же вызывали у меня сверхъестественный, необъяснимый ужас. Однажды настал день, когда эти видения вырвались из клетки снов, и стали днем почти такими же отчетливыми, как и ночью. Я видел исполинские города, здания которых были теми самыми сооружениями из черного базальта, толпы дикарей, поклоняющихся и приносящих кровавые жертвы неведомым богам, существ, кошмарных настолько, что я уже начал думать, что схожу с ума от одиночества и бесконечного чтения. Но в моем обычном состоянии я понял, что день, когда часы с четырьмя стрелками пробьют четыре удара, приближается…

Видения с каждым разом становились все сильнее, отчетливее и продолжительнее, и в последние несколько дней я уже не мог отличить сон от бодрствования и реальность от кошмаров. Я оставался лежать в кровати, ибо не в состоянии был передвигаться, не говоря уже о какой-либо работе, и лишь верный слуга приносил мне в комнату еду, хотя я так и не увидел, когда он это делает.

Но в один из дней я проснулся с неожиданно ясным сознанием, и это особенно отчетливо было заметно после столь изнурительных видений, мне показалось, что я умер, или произошло что-то еще… Я чувствовал то, чего не мог чувствовать в обычной жизни — дрожание воздуха над нагретыми камнями, шорох опадающих с бесконечных виноградников листьев, и многое другое… Мир стал кристально чистым, все, бывшее раньше, воспринималось так, будто я видел его сквозь мутное стекло или густой туман… И я понял, что день настал.

Обрадованный кристальностью разума, и раздосадованный тем, что столько времени провел в постели, я отправился в библиотеку, и там, среди строчек, написанных не только чернилами, я начал читать невидимые обычным глазом строки, строки, которые в моем мозгу складывались в эпизоды, а эпизоды — в картины… Я начал понимать смысл тех кошмарных снов, и узнавать о том, кто были те существа…. Я настолько увлекся, что практически не услышал четырех ударов часов… В самом начале я думал, что с ними начнется буйная пирушка, потом, по приезду сюда, ожидал как минимум разверзшейся бездны и клубов серного дыма, в которых появляется дьявол, но, как я уже говорил, все во мне изменилось, и сейчас я ничуть не удивился самому обычному звону надтреснутого колокола, гулко разносящемуся по пустынному внутреннему двору и теряющемуся в далеких горных склонах… Я выбрался из библиотеки на свежий воздух… Темнело, но не неслись по небу черные рваные тучи, и не собиралась гроза. Это был самый обычный осенний вечер… Холодный осенний вечер… Я спустился в подвал, и там, держа в одной руке коптящую обтекшую свечу, вставил таинственный ключ в большую серебристую личинку на темной дубовой двери. Я чувствовал, как дрогнули мои пальцы, когда щелкнул замок… Но снова ничего не произошло…

Теперь, согласно завещанию Немиуса, я должен был подняться в башню, и просидеть там до утра… В башне я нашел обильный ужин из самых изысканных блюд, и недочитанную перед этим книгу… Но сейчас я не мог читать, меня мучила мысль о том, что же происходит, или должно произойти сегодня ночью. Ведь за дверью в подвале не было ничего необычного — я сам изучил там все закоулки, держа в одной руке револьвер, а в другой — факел, но не нашел ничего, кроме нескольких обглоданных своими же сородичами крысиных скелетиков… Я вышел на большую плиту, служившую одновременно балконом и смотровой площадкой. Нет, ничего не происходило, только ночь черной пеленой скрыла от глаз горы и равнины, небо и землю, и. казалось, что я стою над бездонной черной бездной, стою на пустоте. Я не знаю, сколько прошло времени, возможно, несколько часов, а возможно, минуты, когда я … Я так и не понял, услышал ли это, или увидел, или же придумал, но спустя минуту я уже шел вниз по лестнице, сжимая рубчатую рукоятку револьвера, шел с твердой уверенностью, что там что-то есть… Винтовая лестница, казалось, ни кончится никогда, я даже готов побиться об заклад, что в эту ночь она была раз в десять длиннее, чем обычно… По стенам башни прыгали тени, дергающиеся в агонии в такт с пламенем свечи, и, казалось, смотрели на меня черными пустыми глазницами, как смотрят из своих саркофагов мертвецы давно ушедших эпох…

Я вышел во двор, и сразу же увидел всполохи света в огромном зале, в том, который, по моему мнению, не достроил, или не захотел достроить дядюшка. Свет был фосфорический, гнилостно-зеленый, и мертвенно-синий, подобный свету гнилушек или болотных огоньков, и мои мысли пришли в полный беспорядок — я не знал, кто или что это, не знал, что мне делать, подняться ли назад, или же отправиться дальше, а о том, что я нарушил условие, я не думал… Я крепче сжал револьверь, и вошел в мои покои, из них короткий коридор вел в освещаемый потусторонним светом зал… И я шел туда… Сердце прыгало собираясь выскочитьь через рот, нервы мои были на пределе, особенно после того, как я почувствовал слабый, но невообразимо тошнотворный запах. Когда я оказался у двери, грохот моего сердца заглушал все остальное, сознание начало гаснуть — никаких мыслей не было, только проносящиеся обрывки, как звезды, падающие с небосклона…

…Я распахнул дверь, и меня сбил с ног жуткий смрад открытой могилы. Даже сейчас, я чувствую эту сладковатую вонь, выворачивающую меня. Я попытался подняться и взглянул вперед… Я до сих пор не знаю, почему я не закричал, крик оборвался где-то в глубине глотки, и я лишь засипел. И, возможно лишь благодаря этому я могу рассказать вам все.

Зал был залит тем самым странным светом, что привлек мое внимание, и в нем… А в нем пировали твари, одна ужаснее другой… Полуразложившиеся трупы, и невообразимые уроды, рогатые, хвостатые, скользкие и волосатые, с руками, щупальцами или вообще сгустки омерзительной зеленоватой слизи… Я затаив дыхание, рассматривал этот чудовищный пир, пока не увидел тех, кто сидел во главе… моих слов не хватит, чтобы передать весь тот ужас и отвращение, испытанное мной, я могу сказать лишь, что их было трое, трое порождений наркотических грез или сновидений безумца, а когда я увидел, что они ели… Мой желудок не выдержал, и едва придя в себя, я ринулся вниз, в подвал, в надежде, что закрыв дверь, я смогу остановить это…

…У меня не было света, и память отказывалась служить мне, я метался по погребу, натыкаясь на винные бочки, и еще на что-то, пока не ухватился рукой за стоящую кружку. Я подумал, что добрый глоток вина поможет мне привести хоть немного в порядок мои мысли, и немного успокоиться, а заодно перебить до сих пор не исчезнувшую удушливую вонь… Я не знаю, как я не задумывался раньше, почему в погребе не было винного запаха… Открыв кран бочки, я наполнил кружку, в полной темноте я не мог видеть, что в ней было, и залпом вылил это в глотку. Но вместо винного аромата, или даже обжигающего действия крепкого спирта, я почувствовал другой вкус — вкус старого ржавого металла. В ужасе я начал шарить по карманам, и наткнулся на коробок спичек, чиркнув одной из них, я увидел кровь на руках, и отбросил спичку в сторону… Сколько еще я бегал среди бочек, пока не наткнулся на дубовую дверь, я не знаю… В ужасе и ярости я распахнул ее… За ней простиралась бездонная бархатная чернота. Разум на мгновение вернулся ко мне, вернулся, чтобы окончательно покинуть меня — я зажег спичку, но мрак не рассеялся, он стал еще гуще, и всмотревшись в него, я увидел…

…Очнулся я в психиатрической клинике, привязанный к кровати, и сестра сказала, что меня привез очень странный старик… Мое состояние улучшалось медленно, я жаловался докторам на ночные кошмары, описывал то, что произошло со мной, но они отказывались верить, списывая все на затворнический образ жизни, и на слишком обильное чтение оккультной литературы… Спустя полгода, мне порекомендовали отправиться в плавание, и я пишу эту историю… Доктор ждет меня в соседней комнате, и если он узнает…

…А может быть…

….Я вернусь в Черный замок, вернусь для того, чтобы читать мои страшные книги, и для того, чтобы каждый год в день, когда часы пробьют четыре удара, поворачивать ключ в черной дубовой двери…

….А потом я присоединюсь к сонму пирующих призраков, потому что только там есть настоящая жизнь…. И мой дядя знает это…

P.S. Элиас Дарни исчез с борта «Луизианы» 5 мая 1926 года, во время стоянки у одного из островов Тихого океана….