Поймать черного кота
Над болотами змеился туман.
— Туман и топи, на много лиг окрест, от сих и до самого Ривена, — так говорил мне трактирщик из горной деревушки, где довелось нынче утром завтракать. — Тебе бы в обход двинуть, через Восточный тракт. Если свезет, прибьешься к каравану.
— И насколько этот путь дольше?
— Дней десять. Может, две недели. Но всяко лучше, чем в болотах гнить — помяни мое слово, — бородач поставил на стол глиняную кружку и тихо добавил. — Плохие места там, гиблые. Поверь.
Я поверил. И покинув трактир, двинулся на север.
К топям.
Нет, я не был самоубийцей или сумасбродом. Просто знал, что только попав в Ривен избавлюсь от кошмаров. Начну нормально спать, есть. Смогу без дрожи глядеть на огонь.
Увижу жену и дочку.
От мыслей о семье стало теплее. Улыбнувшись, я продолжил путь — вниз, по скользким камням горной тропки; вперед, к холодному дыханию тумана. Изо рта вырывались едва заметные облачка пара, руки начали покрываться гусиной кожей. Временами налетал ветер, гуляющий вдоль хребта — колючий, злой, промозглый, — рвал белесую дымку в клочья, задувал за шиворот, заставляя плотнее кутаться в плащ. Благо, что я снял кольчугу.
Пальцы онемели. Я полез в котомку — найти перчатки; перехватив поудобнее шест, загодя вырезанный из орешника, зашагал навстречу болоту.
Весь остаток дня прошел в борьбе — с вязкой почвой под ногами, с постылой сыростью, назойливыми комарами и беспокойными мыслями. Лес быстро закончился, и теперь кругом, куда ни глянь все было покрыто бледно-зеленой травой, мхом, да изредка попадались на глаза кусты ивы. Я медленно продвигался вперед, ощупывая путь шестом, не забывая высматривать белые цветки пушицы — верный признак трясины, — и блестящие на солнце «окна».
Огни я увидел вечером, когда подыскивал место для ночлега.
Сразу вспомнились те страшные сказки, которыми так любят потчевать детей бабки-кормилицы да угрюмые старожилы, подобные недавнему трактирщику. Происки болотных духов, замешанные на ненависти к роду людскому и коварстве; «свечи покойника», что завлекают усталого путника прямо в трясину; метущиеся души павших воинов, наконец. Все это я слышал, но в призраков не верил.
Самоуверенность ли, а может шальная мысль о том, что на болоте живут люди (известна ли им кратчайшая дорога к Ривену?) — что-то толкнуло меня туда, к россыпи крошечных огней. Я сильно рисковал, но осознавая это не мог остановиться и повернуть назад. Словно какая-то сила тянула меня к себе, одурманивала. На несколько мгновений я почти поддался панике, пока не понял еще одну странную вещь — пружинящий торфяной грунт сменился твердой землей, будто то было уже не болото, а широкий торговый тракт. То тут, то там темнели силуэты деревьев. Мог бы поклясться, что раньше их здесь не было.
Потеряв всякую осторожность, я припустил вперед. И довольно скоро вышел на большую поляну, залитую светом ярко-желтых огней. То горели свечи — десятки, сотни черных свечей, блики от пламени которых танцевали в траве. Поляна оказалась усеяна ими так густо, как ясное небо над моей головой — звездами. А в центре этого иллюзорного небосклона находилось нечто еще более зловещее.
Идол.
Кошачья голова — огромная, в два человеческих роста — возвышалась над прогалиной, зыркая на меня огнями свечей, вставленных в отверстия-глазницы. Подобным же образом обозначили и клыки, торчащие из раскрытой в оскале пасти. Неизвестные мастера сделали идол из материала сродни ониксу или базальту: черный, с виду гладкий, будто отполирован кем-то; и черен он был настолько, что, казалось, вбирал в себя свет. И мерцал снутри, точно уличный фонарь, от чего искусно вырезанная кошачья морда начинала выглядеть до жути правдоподобно.
Зачарованный, подавленный мрачным великолепием изображения, я приблизился к нему и коснулся рукой. Вскрикнув, отшатнулся, едва не упав.
Шерсть!
Гладкая, теплая, скрывающая жизнь!
Я обнажил меч, выставив его перед собой, готовый отразить нападение. Мучительно тянулись мгновения. Страшные картины проносились перед внутренним взором: вот-вот глаза идола оживут, бутафорские зубы превратятся в острые клыки, он прыгнет, разинув пасть, и черные свечи, политые кровью, зашипят, угасая…
Ночь молчала.
Больше ждать я не мог. Подобравшись ближе, ударил. Зазвенел металл. Силясь стряхнуть морок, я прикоснулся дрожащими пальцами к безмолвной фигуре и почувствовал лишь холод камня. Колдовство, будь оно проклято!
Будьте вы все тут прокляты!
Страх придал мне злости. От идола шла тропа, с двух сторон окаймленная все теми же черными свечами. Ведомый яростью, я двинулся по ней, намереваясь разобраться, что же происходит в здешних краях.
Тропа вела в деревню.
Держась настороже, я брел по темной улице. Раза два или три, по дороге сюда, что-то шумело в траве, словно некто — или нечто — преследовал меня. На крики он отзываться не спешил. Быть может, это всего лишь ветер; впрочем, воображение рисовало совсем другое.
Шерсть.
Черная шерсть.
Черные пушистые лапки ступают тихо.
Яркие желтые глаза.
Почувствовав дурноту, я остановился. Видения отхлынули прочь, точно волна при отливе.
Вокруг стояли люди.
Ни мертвецы, ни дикари, ни демоны. Именно люди — таких можно встретить в любом селении вдоль Восточного тракта. Девки с распущенными волосами, в льняных сарафанах. Мужики в домотканых рубахах — кряжистые, плечистые. В руках некоторые из жителей деревни держали все те же черные свечи. На их спокойных невыразительных лицах не было заметно ни удивления, ни тем более страха.
Вперед вышел стройный седовласый мужчина.
— Мир тебе, путник, — сказал он. — Раздели с нами пищу и кров.
Старейшину звали Арагх.
— Деревня существует очень давно. Но здесь редко кто ходит… Болота, — изъяснялся он вполне сносно. — Ты первый за последние лет десять, кто забрел.
Прочие селяне не разговаривали, предпочитая молча есть дымящуюся кашу и мясо.
— А что за идол перед деревней? — полюбопытствовал я.
— Черный Кот, — Арагх улыбнулся. — Он нас охраняет. И приносит удачу.
— В наших краях все наоборот.
— То мне ведомо. У нас своя вера.
— Вы… язычники?
— Мы верим в правду Черного Кота, — старейшина испытующе смотрел на меня. — Истинная сущность явлений ведома ему, и узревший Черного Кота во тьме познает ее.
Я едва не расхохотался, но тут заметил, что селяне — все, как один — глядят на меня.
Аппетит, как и тяга к расспросам, сразу пропали. Внезапно в голове тревожно, как мотылек о стекло, забилась мысль — откуда?
Откуда мясо?
Откуда зерно?
Откуда лен?
Я не видел ни полей, ни загонов для скота. Не было амбаров, сараев, мельницы, наконец. Только однообразные дома, без изгородей и пристроек — странные, похожие на огромные бочки. Конечно, сейчас ночь, всего не рассмотреть, да и обход неполный получился, но…
Собаки!
В деревнях всегда есть собаки.
Где они?
Словно в ответ на мою мысль с улицы донеслось что-то, очень напоминающее вой. Почему-то легче от этого не стало. Вой не стих: он нарастал, усиливался — злой, враждебный, сотканный из множества голосов.
Нет, не вой.
Мяуканье.
Заскрипели лавки, забренчала посуда. Люди вставали из-за столов и выходили на улицу. Точно колокол прозвонил.
Колокол к молитве.
— Стойте! — я окликнул Арагха, который покидал дом последним.
— Время испытания, — ответил тот не оборачиваясь.
— Стойте! Мне нужно в Ривен, и я ухожу отсюда.
Старейшина остановился в дверях.
— Время испытания, — повторил он.
Ночь слизнула его силуэт шершавым кошачьим языком.
Когда я очутился снаружи, мяуканье оборвалось. Деревня казалась опустевшей — ни огней, ни людей. Лишь скрип ставни, качаемой ветром, нарушал тишину. Крадучись, с обнаженным мечом в руке, я пошел вперед. Все это было похоже на дневной поединок с болотом.
Шаг.
Ты не утонешь.
Шаг.
Под ногами твердая земля.
Шаг.
Очень тихо.
Шаг.
Ставня скрипит.
Шаг.
Шаг.
Шаг.
Свет!
Все дома замерцали, запульсировали бледным светом — точь-в-точь как идол на поляне. И тогда я увидел, что вовсе не дома это, а кошачьи морды — оскаленные, голодные. И вернулось мяуканье, царапающее душу, и запрыгали вокруг меня обнаженные люди (люди ли?), с лицами кошек. Черные лица, бледный свет, желтые глаза, мяуканье, мяуканье, мяу…
Водоворот потных гладких (шерсть?) тел подхватил меня, завертел, поволок за собой. Меч колол, рубил, как на бойне. В рот упало чье-то отрезанное ухо — выплюнул; волосы слиплись от крови. Тяжело дышать.
Неожиданно все кончилось.
Я стоял на подгибающихся ногах, залитый кровью, изможденный.
— Черный Кот испытает тебя! Узри его — и познаешь истину!
В певучем тонком голосе с трудом узнал речь Арагха. Он по-прежнему выделялся из толпы сородичей — высокий, статный, белые пряди обрамляют черную кошачью морду. Маски этот народ делает столь же искусно, как и идолов…
— Идите сюда, — прохрипел я, подняв меч.
Они налетели, мяукая и царапаясь, чтобы втолкнуть меня в раскрытую пасть светящегося изнутри дома.
Тьма.
Тьма вокруг.
Я заперт в темной комнате, из которой нет выхода. Семь на десять шагов — таковы размеры моего нового мира. Если у страны демонов есть предбанник, то я, без сомнения, нахожусь в нем.
Ха-ха.
Невидимые стены. Стены из мягкой, податливой шерсти. Стены, которые не пробить мечом. Кошки визжали, дикие двуногие голодные твари визжали, и это было страшно. Потом они замолчали.
Тишина пахнет шерстью и безумием, от нее хочется выть.
Войте, кошки, войте!
Тишина свернулась в клубок и уснула.
А я — нет.
Семь шагов.
Десять шагов.
Десять шагов.
Семь шагов.
Я понял смысл испытания. Нужно поймать черного кота в темной комнате.
Проще простого.
Я увижу его, смогу. Найду, поймаю.
Убью и съем.
Как же хочется есть…
Десять.
Одиннадцать?
Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
Украли! Украли мой мир!
Я побежал, надеясь дотронуться до стен, погладить их, слушая довольное мурлыканье. Но ласковый шелк шерсти спрятали от меня, УК-РА-ЛИ.
Силы ушли.
Спать.
Вернулись кошмары — те, из-за которых я так стремился попасть в Ривен.
Пламя. Спокойный огонь очага. Мой дом. Жена баюкает дочку. Малышка засыпает, засунув мизинчик в рот, под треск горящих поленьев и тихое пение. Колыбельная. Лицо в окне. Человек, кинжал, кровь. Красные блики на стекле. Огонь лижет кроватку, точно игривый щенок. Пламя.
Просыпаюсь с криком.
Ривен, нужно в Ривен, нужно спасти, защитить!
Не могу пошевелиться, не могу встать. Стены кругом, сдавили, как обручи бочку, не отпускают. Шерсть набилась в рот, в нос. Вспоминаю истории о людях, похороненных заживо. Паника петлей стягивает горло, гася вопль.
Просыпаюсь с криком.
Похоже, Черный Кот точит когти о мои страхи.
Семь шагов.
Десять шагов.
Я счастлив.
Сколько времени я здесь? День, два? Неделю? Месяц?
Ни звуков, ни запахов, ни голода, ни жажды.
Заснуть не могу. То ли страх виноват, то ли Черный Кот. Черный котеночек… Слышал, многие борются с бессонницей, считая прыгающих овец. А я считаю черных котов.
Раз черный кот.
Два черный кот.
Три черный кот.
Четыре черный кот.
Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять…
В руках сжимаю меч — в надежде, что один из прыгающих котов окажется настоящим.
Уверен, развязка близка.
Вернулись звуки. В комнате кто-то копошится, бегает, крадется ко мне.
Давай, давай.
Только бы не промахнуться.
Свет.
В воздухе висел сгусток света.
Поначалу было очень больно, но вскоре глаза привыкли. И тогда я увидел, что же сотворил мерзкий, паршивый Черный Кот.
Он содрал шкуру с моей души, извлек самые тайные мысли и развесил их под потолком, точно охотничьи трофеи. Обнаженные, кровоточащие.
Вот моя распутная жена целуется с любовником. А я вершу суд, воздав им по заслугам. В отчаянии от содеянного устраиваю пожар, забыв о дочке, которая спит в соседней комнате. Бегу из Ривена, чтобы никогда не возвращаться.
Пять лет прошло с того дня, как я убил свою семью.
«Узри его — и познаешь истину!»
Огни загорались рядом со мной. Сгустки, много сгустков, подобные тому, что появился первым. Только не огни это вовсе.
Глаза — ярко-желтые, беспристрастные, неумолимые.
Я закричал. Кричал долго, пронзительно.
Пока было чем.
Туман плыл над болотом.
Цепной пес на службе у трясины, он всегда трудился на совесть. Стелился у ног путников, стелил белесый саван над головами тех, кого болото забирало к себе. Он умел хранить тайны. Вот и сейчас надежно скрыл от посторонних глаз длинный шест, вырезанный из куста орешника, что лежал в стоячей воде — там, где был порван ярко-зеленый травяной покров, прятавший глубокую топь.