Собрание Кружка Уродов
That motley drama! — oh, be sure
It shall not be forgot!
With its Phantom chased forever more,
By a crowd that seize it not,
Through a circle that ever returneth in
To the self-same spot,
And much of Madness and more of Sin
And Horror the soul of the plot.
Edgar Allan Poe
...Walpurgis Nacht...
С холма, ощерившегося гнилыми зубами разрушенного аббатства, дорога вывалившимся языком сбежала вниз, прочь от полной луны в темень неглубокой лощины под пологом чернолесья, где цокот копыт, равно как и все прочие звуки, стих, проглоченный толстым слоем прошлогодней листвы — прелая, наполняющая лёгкие тошнотворной сыростью, она была здесь повсюду, плотным ковром устилала бесконечную залу, ветвистый потолок которой поддерживали колонны древесных стволов, увешанные моховыми портьерами; на этом лиственном полотне неизвестного художника самая грань между дорогой и окружающим пространством была стёрта нечёткими мазками, но двуколка, запряжённая парой гнедых, мчала вперёд, не сбавляя скорости.
...Walpurgis Nacht...
Нужно было быть злым гением, отрешённо думал Зибель, сидящий на козлах, чтобы создать эту землю: она никак не походит на творение рук Господних, скорее это блезненный морок Князя Тьмы, но морок, в таком случае, невероятно, до боли правдоподобный. Можно, конечно, попытаться обмануть себя: закрыть глаза, глубоко вдохнуть и повторять раз за разом: такое гнетущее место не может, просто не имеет права существовать в сердце цивилизованной Европы, давно распрощавшейся со средневековым мракобесием, — но стоит открыть глаза и убеждаешься в тщете подобных надежд; и уныние, туманом наполняющее воздух, каплями дождя питающее землю, изморозью сковывающее ручьи, входит в душу, учуяв слабину, и не отпускает. И эти холмы, и леса, и развалины замков в излучинах рек — всё ложится печатию скорби на мятущееся сердце, давя с кажым годом всё сильней и сильней, пока однажды оно не оказывается загнанным на шесть футов под землю.
...Walpurgis Nacht...
Безрадостный пейзаж тянулся на часы пути в любую сторону от Граца: сплошь глухие края, единственные обитатели которых — волки да кабаны — людей отнюдь не жаловали; это было царство угрюмого молчания, северный Элизиум заблудших душ, девизом которому служило одичание без просветления, это была весенняя Штирия. И, хотя в остальных пределах мира весна почиталась порою пробуждения, когда Персефона возвращается в верхний мир, здесь, в этом краю безременья, её можно перепутать с осенью, и такая ошибка не удивит саму природу.
Где-то завыл волк. Очнувшись от невесёлых мыслей, кучер с отстранённостью отметил, что фонари, висевшие по краям двуколки, мотались из стороны в сторону, разгоняя мрак, и превращали бегущую дорогу в подмостки театра теней, актёрами в котором выступали ветви, сухие сучья и камни вдоль обочин — все они плясали в завораживающей danse macabre под аккомпанемент совиного уханья, от чего кони ощутимо нервничали и норовили свернуть с дороги.
— Alles ist in Ordnung... Ordnung, — успокаивал их Зибель и сам не верил, что всё в порядке. Что-то невыразимое тревожило его сердце, не облекаясь, однако, в конкретную форму — предчувствие, не более.
Сзади послышался холодный женский голос:
— Mach schnell! — сказано было с сильным венгерским акцентом и такой же сильной уверенностью, что слова будут поняты.
— Ja-ja, mein Frau.
Зибель цокнул, и лошади резвей понесли вперёд.
Обычно он любил развлекать пассажиров разговорами и байками, но так и не представившаяся незнакомка была нездешней, а он изъяснялся только по-немецки. Да и сама мысль заговорить с этой дамой, весь вид которой кричал о царственной неприступности, казалась невозможной. А её чёрная кошка с пронзительными зелёными глазами, свернувшаяся на коленях хозяйки, окончательно отбивала охоту чесать языком. Вместе с тем незнакомка была редкой красавицей, и даже глухой дорожный плащ не мог скрыть аристократическую осанку, линию высокой груди и длинные чёрные волосы, сплошной завесой отделяющие её от пошлости окружающего мира. Такие рождаются, чтобы стать королевами или императрицами, с трепетом думал Зибель.
Через какое-то время деревья впереди расступились и луна высветила пологий холм, огибаемый с северо-запада водами Мура, Стикса здешних мест; на вершине холма возвышался старинный замок причудливых очертаний, устремлённый ввысь гигантскими башнями и иссечённый ажурными порталами, держащимися на плечах статуй, траченных немилосердным временем. Каждой своей чёрточкой замок идеально вписывался в окружающий пейзаж и казался естественной его частью. Одичание без просветления.
— Alte schloss, — не успел выдохнуть Зибель, как заметил свет в узких стрельчатых окнах. В тот же миг как будто молочная пелена спала с его сознания. Лишь теперь он понял, что с той самой секунды, как встретил в Граце таинственную незнакомку и согласился в Вальпургиеву Ночь отвезти её в эту чащобу, был околдован. Зибель достал из кармана часы на цепочке и обомлел:
— Der Mitternacht...
Он решительно остановил двуколку и повернулся к незнакомке со сложенными — чтобы скрыть дрожь — на груди руками: дальше, мол, не поеду ни за что на свете. Та равнодушно пожала плечами, вылезла из коляски и, не оглядываясь, пошла по аллейке, поднимающейся к замку. Кошка вслед за хозяйкой спрыгнула с сиденья и угодила в лужу вешней слякоти, после чего смачно сплюнула, подняла пронзительно зелёные глаза на Зибеля и отчётливо промяукала:
— Katzenscheisse!
Кучер так натянул поводья, что кони встали на дыбы, а из-под колёс полетели комья грязи, и через несколько секунд о Зибеле напоминали только удаляющиеся в лесу крики ужаса.
Чёрная кошка в несколько прыжков догнала хозяйку и требовательно замяукала:
— Лиза, возьми меня на ручки, здесь грязно.
— Пойдём. Мальчики, наверное, заждались.
Так они и подошли к замку Дракулы — Чахтицкая пани графиня Елизавета Батори, держащая на руках своего фамильяра, — и проследовали под аркой, на которой, освещённая факелами, висела растяжка с вычурными готическими буквами:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ
НА
ЕЖЕГОДНОЕ СОБРАНИЕ
КРУЖКА УРОДОВ
Влад III Цепеш Господарь Валахии Граф Дракула несколько раз неуверенно хлопнул в ладоши, желая привлечь внимание собравшихся, и сам испугался навалившейся тишины Каминного Зала. Он щёлкнул пальцами, и граммафон в углу ожил, разливаясь «Ночными пьесами» Шумана. Дракула нервно рассмеялся и подошёл к уставившимся на него уродам:
— Кх-х... Предлагаю всё-таки дискуссию перенести на потом, а сейчас — поблагодарим Всадника Без Головы за отличный доклад, — предложение отклика не нашло. — Он лишний раз доказал, что физическое уродство ещё не освобождает от активной жизненной позиции. Даже урод может прожить счастливую жизнь.
Уроды зароптали.
— Ему легко нас поучать, — прогундосил Человек-Слон, — у него же ж уродливой физии нету. Не пойму вообще, чего он к нам примазался.
— Верно, верно! — прорычал Ларри Тальбот.
— Не подгавкивай.
— Но, Слоник, — Дракула растерялся и принялся грызть ногти, — ведь у него нет головы.
— Во-во. Может статься, на его котелке, который он от нас прячет — вполне себе приятная ряха без изъянов. А он тут над нами потешается втихую.
— Decapitati pro criminibus, — глупо захихикал Мефистофель — хромой типчик с лицом в ожогах.
— Слоник, Мефисто, но как же так?..
— Не защищай его, Влад. Вы же ж заодно! Что тебе наши беды: хоть лицом и не вышел, зато секс-символ, растуды тебя, икона, живой культ...
— Немёртвый культ. Я немёртвый.
— Стрелки не переводи! Сказать, почему мы в этой холодной руине киснем, или сам догадаешься? Так я скажу: ни в Тырговиште, ни в твоей Трансильванской резиденции от туристов проходу нет.
— Чем хорош этот замок, — встрял мистер Хайд (а возможно, это был доктор Джеккил), — так это тем, что здесь нет зеркал.
— А сколько про тебя в минувшем году фильмов сняли? — не унимался Слон.
— Два синематографических. И ещё несколько спектаклей в Новом Свете. Но это ни о чём не говорит! — спохватился вампир. — Ты видел, каких актёров они берут на мою роль? Всё сплошь лощёные красавцы-джентельмены, люди-штампы. А посмотри на меня, — Дракула приподнял с мёртвенно бледного лба парик, обнажив блестящую лысину и оттопыренные уши. — Да и всё это масс-культура, ширпотреб для черни: синематограф, мюзиклы... А высокое искусство? Почему никто не посвятил мне оперы? Чем я хуже Дон-Жуана, Гамлета, Оберона? Внешностью?! Даже присутствующий здесь Мефисто меня обскакал...
— Sit licentia verbo, — Назидательно поднял указательный палец Мефисто, еле сдерживая смешки, — Иисус учил не завидовать. Театр, опера — всё это от Лукавого.
— Всё это отговорки, — не сдавался Слон, от волнения размахивая ушами, — оно хоть никто не смеётся у тебя за спиной над твоим хоботом.
— Да мы никогда! Ты что! Ни в жизни! — послышалось одновременно с разных сторон.
Повисла неловкая пауза.
Дракула попытался исправить ситуацию: со словами «Фокус-Покус» он повёл рукой за ухом Человека-Слона и извлёк оттуда огромный шар сладкой ваты.
Слон разрыдался и, громко топая, выбежал из зала. Всадник Без Головы прихватил вату и поспешил за ним, желая утешить.
Дракула сменил тему:
— Кх-х... Мне очень неловко, но я совсем забыл про вступительную речь. Надо бы её произнести перед докладом, но, может, если сейчас...
Уроды молчали.
— Э-э-э... Рад приветствовать всех вас на очередном собрании кружка. В этот раз хозяином выступаю я, Влад Дракула, и собрались мы в домашней атмосфере, в узком кругу — числом шестьдесят шесть человек.
Монстр Франкенштейна закашлялся в унисон с Тварью Из Чёрной Лагуны — по стенам замка прошла дрожь.
— Прошу прощения, Фраша. Выразимся иначе — шестьдесят шесть персон.
Теперь закашлялся Дух Квазимодо.
— Э-э-э... Ладно, Квази... Дайте-ка... Нас сегодня шестьдесят шесть... Нас сегодня — шестьдесят шесть.
Возражений не последовало.
— Итак, — Дракула встал под звуки «Фортепианных концертов» Чайковского и обвёл подслеповатым взглядом рассевшихся за дубовыми столами Пиршественого Зала уродов. — Сегодня я как хозяин нынешнего собрания приготовил парочку сюрпризов, и первый из них... — вампир проделал руками несколько замысловатых пассов, произнёс «Абра-Кадабра», и на столах, потеснив многочисленные блюда, появилась батарея разнокалиберных бутылок.
— Выпивка! — Дракула потёр руки и облизнулся, весь сияя. — Весьма действенная терапия, помогающая преодолеть скованность и снять коммуникативные барьеры — то, что доктор прописал. Чу, и не надо морщить носы! Мы не какая-нибудь подзаборная пьянь, заливающаяся дешёвым пойлом, ищущая утешения на дне бутылки — нет! Мы концептуально пьющие интеллигенты-космополиты.
Уроды удивлённо уставились на Дракулу: куда девалась его застенчивость? Тот самозабвенно продолжал:
— Ну-тка, посмотрите, что у нас здесь есть: коньяк, арманьяк, кальвадос, шнапс, сливовица, виски, текила... Глаза разбегаются! У нас есть даже граппа — любой выдержки и на любой вкус: Giovane, Vecchia и даже Stravecchia. Джекки-Потрошитель, будешь граппу?
— Фу! Эту бражку, что гонят из жмыха? Натуральный самогон.
— Объявляю тебя персоной нон-граппа! Как насчёт саке?
— Бе! Это та, которую пьют разогретой? Какая гадость!
— Деревня! Тогда, может, абсенту?
— Это тот, после которого всякие монстры мерещатся?
— Джекки, тебе ли о монстрах?.. Плесните ему водки. Фраша, а ты чего как неродной?
— Я хочу молочка с мёдом, — прогрохотал Фраша.
Дракула воскликнул «Алле-Оп» и достал из складок чёрной мантии стакан рома, разбавленного молоком, с печеньем наверху.
— А ты, друг мой верный, Мепистопл?
— In vino veritas, как известно, ибо вино in nuce есть кровь Иисуса нашего Христа. Так взыщем же кровь, которая есть жизнь.
— За это и выпьем.
Уроды хором затянули «Dum vinum potamus».
— Говорят, к нам в этот раз жрецы Дагона нагрянуть хотели. Из Нового Света.
— А, эти... Пучеглазые рыбо-жабо-люди, от которых пованивает тиной?.. У которых собрание в Инсмуте пару лет тому было?
— Ну да, вот только здешний климат им не по зубам. Обещали присутствовать на следующем собрании.
— А где у нас следующее?
— На озере у старушки Несси — решили сделать ей приятное, а то всё одна да одна...
— Ой, ладно... Мы ж не дети малые... Слыхали небось, что она шашни вовсю крутит с этим Гренделем.
— Два сапога пара — старые и склизские.
— Да бог ты мой, мы тут все такие.
— Amice, не поминай имя Господа всуе.
— Apage Satanas!
Мефистофель стушевался и притих.
— А видали Святого Николая?
— Он-то какого рожна припёрся?
— Комплексует, как и все мы. Говорит, совсем обрюзг, отдышка появилась, и борода у него уродливая. А ни сбрить её, ни похудеть не может — стал заложником образа.
— Его хоть детишки любят.
— Ой, не трави душу.
— Хм-м.. Даже Колька, значит, припёрся... А Красную Смерть, надеюсь, никто пригласить не догадался?
— Не, насколько я знаю, она гостит у Просперо.
Шутка была бородатой как Святой Николай, но после выпитого показалась смешной, как хобот Человека-Слона.
— Ну что, ещё по одной?
Когда «Gloria» Вивальди сменила концерты Чайковского, а доктор Джеккил начал спорить с мистером Хайдом и едва не начистил ему рожу; когда Мефисто потребовал обращаться к нему не иначе как Hyrcus Nocturnus, «ибо агнцев надо отделять от козлищ», а Вий наклюкался так, что не мог разлепить веки; именно тогда Дракула, порядком раскрасневшийся и повеселевший, вновь встал из-за стола на нетвёрдых ногах:
— Просю пардону, но я вас на минутку отвлеку. Пришло время для второго сюрприза: теперь, когда ненужная скованность преодолена, что может поднять самооценку урода, а?
— Ещё выпивка? Чёрная вуаль? Хобот Человека-Слона? — послышались несмелые предположения.
— Женщины! — завопил Дракула, исходясь слюной. С этими словами огромные двери в обоих концах зала распахнулись и внутрь вошли упомянутые женщины — несколько десятков ослепительно красивых, улыбающихся, полуголых и полупьяных дам.
— Чтобы вы забыли о внешних недостатках и комплексах, я привёз вам первейших красавиц со всего света: ведьмы с Брокена, — Дракула попытался указать пальцем на стайку голых девиц с мётлами, но промахнулся и ткнул сидящего рядом Призрака Оперы, — сестрички Морелла, Лигейя, Береника и Элеонора из Нового Света — мёртвые, но полные жизни; графиня Батори — моя старая знакомица и единомышленница; и, наконец, прекрасные египетские царицы древности во главе с Клеопатрой, — кивок в сторону смуглых красоток в тонких белых хламидах, возглавляемых ослепительной царицей с чёрной желтоглазой кошкой у её ног. — Присоединяйтесь, девчонки!
Девчонки не заставили себя упрашивать. Пока они рассаживались, в зале повисла гробовая тишина, подчёркиваемая траурными звуками «Qui sedes ad dexteram». Уроды вмиг протрезвели и отчаянно застеснялись.
— Что такое? Прочь ложный стыд. Посмотрите, какие женщины перед вами! Вы ведь любите женщин, а?
— Nihil hominum... — пробормотал Мефисто, но как-то совсем неуверенно.
— Джекки, ты же любишь женщин? Знаю — любишь: сколько их у тебя уже было... Надеюсь, среди нас нет пассивных некропедозоофилов? Не настолько же мы стеснительны, ха-ха...
Монстр Франкенштейна поджал коленки, приподняв стол на добрых полметра, и закрыл лицо руками. Дракула предпочёл этого не заметить. Но он не мог не замечать, что уроды вовсе не обрадовались появлению женщин, а только сильнее замкнулись в своей скорлупе из робости.
Вампир решил подать пример храбрости остальным и, дико нервничая, предложил графине Батори — с ней он твёрдо вознамерился возлечь — бокал, из которого запивал коньяк:
— Крови девственниц?
— Спасибо, но я уже принимала сегодня ванну, не хочу злоупотреблять.
— Конечно, — Дракула решил поддержать светскую беседу, — до скольки довели счёт?
— Что-то около шестисот пятидесяти... Надо уточнить у экономки.
— О! Уже недалеко до Числа Зверя.
— Да, было бы очень концептуально на нём и остановиться, но, боюсь, не хватит силы воли. Красота требует жертв...
— Как я вас понимаю!
— Поэтому, друг мой, налейте-ка мне граппы.
— Нарекаю вас кровавой граппиней!
Уроды, старательно игнорируя сидящих рядом девушек, кладбищенским хором затянули «Dum vinum potamus».
— А помните Царицу Савскую — ту, с мохнатыми ногами, у которой лет пять назад собирались? Как же её по имени-то?..
— Кажется, Билкис или Балкис.
— Не-е... Её Шебой звали. Или Сабой. Или как-то так.
— Склеротики несчастные! Македа она.
Очень скоро Дракула понял, что дал маху, пригласив женщин. Женщины весьма недвусмысленно намекали, что ждут от уродов действий определённого характера, а уроды от этих действий всячески уклонялись, не желая замечать приспущенных бретелек и нечаянных прикосновений.
Сам Дракула, сколько ни храбрился и ни заглядывал в глубокий вырез платья Батори, так и не набрался смелости сказать ей нужные слова; вместо этого он стал жаловаться на жизнь Призраку Оперы, налегая на виски, а в какой-то момент обнаружил себя за этим занятием в собственной спальне. Они с Призраком в обнимку сидели на краю его гроба, поигрывая бокалами.
— А знаешь, Влад, ведь я тоже спал в гробу, там, в подземельях Гранд Опера... Ах, не могу об этом, сразу вспоминаю о Кристине... Нет, ты только представь себе: она меня бросила, и не просто бросила — она сказала: «Извини, парень, но ты урод». Представляешь?! А потом убежала с виконтом де Шаньи, этим фанфароном. Главное, прямо так и сказала: ты, говорит, урод. Горе мне, горе.
— Нам всем приходится с этим жить, Эрик, — Дракула похлопал Призрака по спине и почувствовал, что того трясёт.
— С тех пор женщины для меня не существуют. О коварные создания!
— Ты разочаровался в женщинах, а я успел возненавидеть весь род людской. Кто я для них? Жудосный кровосос, как там оно было... «Воевода именем Дракула влашеским языком, а нашим — диавол. Толико зломудр, якоже по имени его, тако и житие его». Нормальный борщ. Куда уж мне, вшивому интеллигентишке из Центральной Европы, оправдать такое доверие. А что в них есть-то, кроме крови?.. Только чернота их душ и пустота мыслей.
Эрик тихонько всхлипывал.
— А много-то мне нужно? Чуть-чуть сопереживания да друга, с которым можно потолковать об «Arcana Coelestia» Сведенборга, «Оккультной философии» Агриппы фон Неттесгейма или, на худой конец, о «Принципах хиромантии» Марена Кюро Делашамбра; друга, могущего отличить «Лунную сонату» Бетховена от «Хоральных прелюдий» Баха. Эх, пустое... Они даже мои неумелые фокусы обзывают чёрной магией, что говорить об остальном...
Эрик утёр слёзы.
— О, как я тебя понимаю. В подземельях Гранд Опера у меня имелся свой замок с комнатой иллюзий, но эта чернь была не в силах понять безобидные увлечения эстета, они заклеймили меня «печатию демоничности»... Мне даже любимые оперы не с кем было обсудить; в печальном одиночестве сидел я в пятой ложе и смотрел «Пророка», «Эврианту», «Самсона и Далилу»... Один, всё один...
— Но теперь, Эрик, мы нашли друг друга.
Два уродливых лица сошлись в не менее уродливом поцелуе.
Захмелевшая графиня Батори жаждала любви и ласки. Она уже отчаялась дождаться толку от Дракулы, а когда тот, шатаясь, ретировался на пару с Призраком Оперы, окончательно убедилась в безволии господаря Валахии. «Верно про него говорили: “Девице же кожу содравше со срама ея, и, рожён железен разжегши, вонзаху в срам еи, и усты исхожаше, и тако привязана стояше у столпа нага, дондеже плоть и кости еи распадутся”. Только и может, что деревянные колы девицам вставлять — свой, видно, уже подводит. Но должен же здесь хоть один самец быть?»
Батори взялась за решительные меры. Под звуки «Концерта для скрипки с оркестром» Людвига ван Бетховена в исполнении Венского симфонического оркестра она ловко запрыгнула на стол, смела ногой блюда и бутылки, а затем одним изящным движением стянула платье через голову.
Под ним ничего не оказалось.
Она томно провела ладонью от подбородка до низа живота, схватив себя за промежность, и окинула призывно-пожирающим взглядом сидящих поблизости мужчин.
Фраша в сотый раз за вечер покраснел и закрыл лицо руками.
Мефистофель долго набирался храбрости, пропищал под нос «Ave, ave, virgo gloriosa», после чего сник и продолжил хихикать в бокал с хересом.
Мистер Хайд вдруг завёл светскую беседу с Духом Квазимодо, хотя весь вечер до этого матерился и налегал на спиртное.
Джекки искусно потрошил вальдшнепа, делая вид, будто не замечает ничего на свете, так как занят делом исключительной важности.
И тут графиня словила взгляд Клеопатры — палящий, прожигающий взгляд. Царица была одета в тонкую белую хламиду, стянутую серебряным пояском на тонкой талии; одеяние мягко облегало её тело и вырисовывало острые, дразняще приподнятые соски. Её длинные светлые волосы будто ветром разметало по плечам, а две пряди по обе стороны пробора пылали багрянцем. Личико — почти детское, с плавными спокойными линиями — выделялось пухленькими губками, созданными для поцелуев, которые всегда оставались чуть приоткрыты, обнажая белоснежные зубы.
Батори бесконечно долго удерживала её взгляд.
Они обе были пьяны, обе желали чувственных наслаждений, обе без слов поняли друг друга.
Клео поднялась, расстегнула поясок, и хламида упала к её ногам, оставив на царице лишь амулет синего камня, покоящийся в ложбинке между глядящими в стороны полными грудями. Она так же легко запрыгнула на стол и в чарующем танце стала приближаться к графине.
Уроды расслабились — роли зрителей нравились им определённо больше, чем участников.
— Optime! — восторженно выдохнул Мефисто.
Две обнажённые красавицы — черноволосая Элизабет с молочно-белой кожей и бронзовотелая Клео со светлыми волосами — начали сходиться. Взгляд Батори невольно притягивали набухшие груди царицы: они подпрыгивали и опадали при каждом её движении, а затвердевшие сосцы казались бутонами, которые распустятся от первого же прикосновения.
В это самое время в Спальном Склепе под Пиршественным Залом двое прервали долгий поцелуй.
— Знаешь, Влад, я могу взять фа третьей октавы, могу спеть стакатто из «Волшебной Флейты», могу сделать это так, что Моцарт заслушается.
— Быть того не может!
— Только для этого тебе придётся покрепче сжать мою волшебную флейту.
— Я прильну к ней устами и сыграю мелодию любви.
— Ой! Какие острые зубы.
Они сошлись так близко, что Батори могла отчётливо видеть каждую клеточку её тела: пышущую здоровьем кожу, смуглую, покрытую золотистым пушком, переходящим в чёрные курчавые волоски в дельте, образованной сходящимися ногами; её раздувающиеся ноздри и, казалось, даже раскалённый воздух, выходящий из них; бьющуюся на шее тонкую жилку и капли пота, выступающие на груди и крутых бёдрах.
— Голос, Эрик — это тонкий инструмент. И если знать как, даже такой мужчина как я может спеть меццо-сопрано.
— Как?
— Просто сожми что ей силы мой инструмент.
Батори почувствовала приятную истому в низу живота и поняла, что она уже мокрая. Клео подошла вплотную, так, что её отяжелевшие груди прижались к прелестям Элизабет и мягко спружинили, как столкнувшиеся мячики. Клео хищно улыбнулась, одной рукой сжала её левую грудь, ощущая бешеное биение сердца, а другой провела вниз по атласно-гладкому животу и погрузила палец глубоко внутрь графини. Потом вынула его и облизала, глядя в глаза Батори.
— Давай изобразим «В пещере горного короля» из «Пер Гюнта».
— Кто будет королём, а кто отправится в его пещеру?
Джекки во все глаза смотрел на соединившихся девушек, а руки его виртуозно потрошили куриную гузку. Фраша по-прежнему прикрывал лицо руками, но теперь оставил себе метровую щёлочку, чтоб лучше было видно. Мефисто, давясь со смеху, поминал вавилонских блудниц и грядущий Dies Irae.
Больше Батори не могла сдерживаться. Губами она приникла к устам Клео, как верующий припадает ко кресту, почувствовала солоноватый привкус пота, пьянящий сильнее любого вина, и затянулась в самом сладком поцелуе своей жизни. Когда графиня оторвала губы, то увидела тонкую красную струйку, стекающую из уголка рта царицы, и медленно слизала её языком, а затем закуталась в белые волосы, вдыхая их свежий аромат и старательно сцеловывая их блеск.
— Ужель я сплю иль это наяву? Призрак Оперы — во мне!
Уроды заулюлюкали и начали ритмично стучать по столам, подзадоривая девушек. Мистер Хайд достал из-зи пазухи порнографические карточки и внимательно сравнивал изображение с увиденным собственными глазами. Увиденное нравилось ему больше.
Клео легонько толкнула Элизабет, вынудив её откинуться на столе, взяла за стопы и стала медленно их приподнимать. Батори разгадала намерение царицы: она упёрлась головой и руками в поверхность стола, а когда тело её утвердилось в вертикальной позиции, широко развела ноги, удерживая равновесие. Клео склонилась над графиней, взасос поцеловала в нижние губы, после чего перекинула через неё одну ногу, оседлав девушку, и начала тереться своим межножьем о её нежную пупочку.
— Пой для меня, мой Ангел Музыки!
Эрик пел «Торжествующего Дон-Жуана».
Чёрная кошка графини полуприкрытыми зелёными глазами наблюдала за безобразием, которое вытворяла её хозяйка, и в глубине своей тёмной кошачьей души завидовала. Ни одного кота в зале, к сожалению, не наблюдалось. Тогда она обратила взор на желтоглазую кошку Клеопатры. Та в ответ прищурилась, думая «Сколько тех жизней», призывно подняла хвост и юркнула под стол. «Katzenscheisse, почему бы и нет!» — рассудила зеленоглазая и последовала за ней.
Батори стонала, кричала и сходила с ума от удовольствия; кровь её в смятении металась по жилам, не зная, куда себя девать: законы физики заставляли её прилить к голове, а пульсирующий между ног огонь страстно звал вверх. Сквозь завесу спутавшихся волос графиня видела левую ножку Клео и поочерёдно облизывала каждый проказливый пальчик.
— Судьба навек связала нас с тобой!
Голос Эрика казался осязаемым, он вибрировал и входил в Дракулу... Впрочем, возможно это был не голос.
Когда у обессиленной Батори закатились глаза, Клео аккуратно привстала и помогла ей улечься спиной на стол. Элизабет блаженно зажмурилась, думая, что на этом всё и закончится, но... Какая-то смуглая египтянка из свиты Клео, склонив голову, подала той жезл, судя по всему ритуальный, с вырезанными на одном конце фигурками и овальным уплотнением — на другом. Царица порочно улыбнулась и припала к грудям графини, одаривая их сосущими поцелуями; вслед за тем раздвинула ноги и жёстко, неожиданно вошла в неё своим жезлом.
Дракула с Призраком Оперы, не разрывая объятий странного дуэта, пели «Ночь Гименея» из «Ромео и Джульетты».
Батори выгнулась дугой и вонзила ногти в дерево стола, разметав по сторонам бутылки с мадерой и портвейном, которые падали и разбивались о каменный пол с оглушительным звоном; но даже этот звон не мог заглушить её криков восторженного наслаждения. Жезл был холодным как лёд, но давал невероятно тёплые оущения, двигаясь всё быстрее и быстрее, туда и обратно...
— Пой для меня, мой Ангел Музыки!
Влад пел.
Всё быстрее и быстрее, туда и обратно...
— Судьба навек связала нас с тобой!
Быстрее, быстрее, быстрее...
— Пой для меня, мой Ангел Музыки!
В какой-то из моментов вечности Батори перехватила руку Клео и сама завладела жезлом, намереваясь до полусмерти ублажить им египетскую царицу. Но этого уроды уже не увидели. Сценка с жезлом подействовала на них самым неожиданным образом: упали какие-то потаённые барьеры, улетучились робость и стеснение, позабылись физические недостатки. Сердца уродов наполнились пламенным желанием, но... не к сидящим рядом пригорюнившимся красавицам, а друг к другу.
— Gaudeamus igitur! — провозгласил Мефисто, беря под руку мистера Хайда.
Джекки взобрался на колени к Фраше и звонко чмокнул его в кривые губы из мёртвой плоти. Это и стало сигналом для остальных.
Ведьмы с Брокена повздыхали, окинули взором оргию уродов и с грустью поняли, что им опять придётся ублажать себя мётлами. Египетские царицы скинули одежды и разошлись по парам — представление, устроенное Клеопатрой, было для них не внове. Сестрички из Нового Света пожали плечами и присоединились к египтянкам — надо же когда-то начинать?
Картину всеобщей любви и согласия увидел дворецкий, вошедший в Пиршественный Зал, но сильного впечатления она на него не произвела. Он хладнокровно проследовал через помещение, разглядывая совокупляющихся, и, не найдя среди них Дракулы, направился дальше. В Гостином Зале он обнаружил уединившихся Всадника Без Головы и Человека-Слона, которые нашли занятное применение его хоботу; потом, бесшумно притворив дверь, спустился в Спальный Склеп, где застал Дракулу и Призрака Оперы поющими дуэт из «Отелло» и сопровождающими сие действо поучительными акробатическими номерами. Дракула оборвал партию Дездемоны и вопросительно посмотрел на вошедшего.
— Сэр, в ворота стучится незнакомец и требует, чтобы его впустили. В списках его нет, но он утверждает, будто его забыли пригласить. Говорит, досадное недоразумение.
— Хм-м... Как представился?
— Говорит, звать Чебурашкой.