В сетях

В сетях

Боинг-910 подрагивал, словно от нетерпения. Всех пассажиров уже пригласили на борт по одному, пропустив прямо на входе через последнюю проверку, и усадили в кресла, защёлкнув специальные замки. Вооружённая охрана зябко ёжилась на осеннем ветру. Даже вольно гуляющий ветер здесь был, казалось, стерильным — ни листика из парка, ни бумажки из ближайшего кафе. Единственную живую стюардессу задолго до пассажиров запустили в салон в сопровождении двух дюжих ребят, вооружённых арбалетами модернистского вида и длинными ножами на поясе. Теперь она суетилась, отдавая команды множеству подвластных ей обслуживающих механизмов, а арбалетчики недвижно стояли в тех углах салона, откуда легко было взять на прицел любого пассажира.

Наконец к носу самолёта подъехала бронированная машина. Сначала из неё вышли охранники, коридором вставшие по дороге к пилотской кабине, потом по этому коридору пошёл пилот. В последний момент он был выбран программой-генератором случайных чисел из трёх ожидающих. Такие драконовские меры безопасности стали возможны благодаря тому, что огромный самолёт с помощью сложнейшей автоматики вёл всего лишь один человек, у которого прямо перед вылетом в который раз проверяли состояние сердца и сосудов, быстроту реакции, отсутствие суггестивных воздействий. Во время полёта пилот был наглухо заперт в своей кабине и ему следовало рассчитывать лишь на себя и на приборы. Даже переговоры с землёй велись с помощью списка утверждённых кодов. Их огромная таблица постоянно пополнялась и грозила вскоре превысить список расхожих китайские иероглифов — Китай всё ещё не хотел отказываться от своей письменности. Коды использовались и для общения со стюардессой. Это позволяло исключить суггестивное воздействие уже в полёте. После того, как к террористам попали последние разработки ФБР в этой области, влияния человека на человека боялись больше, чем взрывчатки и сибирской язвы. На случай экстренных ситуаций в кабине была Большая Красная Кнопка, позволявшая уничтожить лайнер не там, где этого захотят террористы, а над местом, выбранным пилотом.

Фил блаженно расслабился в кресле, хотя резинка авиапамперса ("мы гарантируем почти моментальную переработку всех выделений в не раздражающую кожу субстанцию без запаха") неприятно давила на ставший заметным в последние годы живот. Позади были несколько проверок, кабинка для переодевания в одноразовую одежду и обувь кампании и посадка в автобус "согласно месту в салоне лайнера". Перед докладом на конференции было бы хорошо отдохнуть.

Рядом с ним, возле иллюминатора, сидела женщина средних лет, из тех, чья внешность, не раздражая, не вызывает и желания познакомиться поближе. С левой стороны возвышалась удивительно знакомая лысина. Фил немного повернул голову. Так и есть — сенатор от их штата не зря утверждал, что в разгар затянувшегося кризиса бережёт казённые средства, летая эконом-классом. Подчёркнутая скромность становилась модной, правда, кризис от этого на спад не шёл. Сенатор приветственно осклабился. Фил был заметной фигурой в университете штата, настолько заметной, что ему почти не сократили финансирования.

У Криса сегодня был удачный день. Вчера они с женой и десятилетним сыном вдоволь нахохотались над французской комедией. Отечественные фильмы в этом жанре Крис не жаловал. Семьи пилотов жили под строгой охраной, выросшие дети должны были получать специальное разрешение для посещения родителей, даже если они сами становились пилотами, но жили при другом аэродроме. Крис спешил насладиться свободным общением с Роем — когда тот уедет в колледж, это будет уже невозможным. Он рано лёг, встал свежим и выспавшимся, с утра плотно поел и выпил чашку бескофеинового кофе, потом подключил домашнюю медлабораторию и проверил свои параметры. Всё было в норме. Медкомиссию в аэропорту он прошёл без проблем, и когда жребий пал на него, почти не испытал волнения.

Момент, когда Боинг начал отрываться от взлётной полосы, был едва заметен, но Крис словно бы почувствовал его всем телом. Начался плавный набор высоты. Самолёт чуть покачивало и потряхивало, пока он не прошил белые торосы облаков, выровняв свой полёт уже над ними. Теперь Боинг летел над этими льдистыми глыбами, которые казались лёгкими и прозрачными с земли, но отсюда полностью заслоняли земную поверхность. Лайнер шёл на автопилоте.

Внезапно у Криса заболела голова, перед глазами поплыла словно бы нарисованная сетка. Голос, который звучал, казалось, прямо в середине головы, сказал:

"Нештатная ситуация класса С. Нажми кнопку. "

Часть пассажиров сидела с закрытыми глазами, пытаясь уснуть. В соседнем ряду на руках у юной женщины расплакался младенец. Фил приготовался терпеть вопли до тех пор, пока стюардесса не начнёт разносить еду. Пронести с собой детское питание теперь было почти немыслимо. Тряхнув каштановой чёлкой, женщина посмотрела на него с извиняющейся улыбкой и, ловко отстегнув какой-то клапан на платье, накрыла ребёнка. Из-под укрытия послышалось бодрое почмокивание. "Присосался", — облегчённо подумал Фил.

В иллюминаторы уже не было видно ничего, кроме белого облачного поля внизу. Круглое окошко рядом с ним почему-то запотело, хотя по табло как раз пробегала информация о том, что в салоне работают самые эффективные кондиционеры. Кто-то уже начертил на нём сетку, как для игры в крестики-нолики на бесконечном поле, и поставил первый крестик. Кто это был — женщина, сидящая рядом с ним? Соседка сидела со строгим, отстранённым лицом. Неужели всё-таки волнуется?

Поймав взгляд Фила, женщина жестом попросила его включить переговорное устройство. Разговаривать так, чтобы тебя слышали в салоне, запрещалось, нарушителя могли тут же усыпить арбалетной стрелой и сдать после прилёта полицейским медикам. Он щёлкнул переключателем и услышал её голос.

— Поговорите со мной. — голос был умоляющим. — Мне страшно. Стыдно, ужасно стыдно, никогда такого не было. И зачем бояться? Я всё равно, что мёртвая, мне не должно быть страшно. Все эти люди вокруг на всё согласились ради безопасности и теперь сидят уже как мёртвые. Знать, что если что-то случится, ты не сможешь им помочь... Когда я работала санитаркой в больнице, всё было совсем иначе, мне казалось, что многое можно исправить. Ну, не то, чтобы все выздоровели и пошли прочь, но совсем не так страшно, как сейчас. Но тогда я была молодая, сильная. Помогите мне, я знаю, что вы тоже сильный...

Фил с удивлением посмотрел на собеседницу. Одежда от престижной фирмы, безупречно наложенный макияж. Такие не работают в больницах, не подрабатывают, как он в молодости, в дешёвом кафе или на автозаправке, чтобы скопить себе на учёбу. Ему следовало её успокоить, но вместо этого он спросил.

— Вы работали санитаркой? Как такое получилось?

Она, казалось, пришла в себя и с удивительной готовностью начала.

— Я из приличной семьи. Богатой, протестантской и очень строгих нравов. Когда-то американцы, кажется, думали, что в нашей стране нет аристократии?

Свою старшую сестру я никогда особенно не любила. Я всегда была белой овечкой, а сестра — чёрной. Когда у неё нашли рак, все наши были уверены, что Бог сделает для них чудо. Заблудшая овца покается, выздоровеет и будет каяться всю жизнь. Только я понимала, что чуда не будет. А когда до них, наконец, дошло, что сестра умирает, она просто стала для них вещью. Нет, лучший уход, лучшие врачи, лучшие препараты. Но её самой для них уже не было.

А сестре хотелось ещё раз пройти по улице в вызывающей юбке, увидеть, как молодые люди разглядывают её ножки, зайти в косметический магазин и оставить там все деньги. Родители были уверены, что ей надо думать о смерти. А сестра и так о ней думала, поэтому ей так хотелось жить. Ей надо было, чтобы кто-то дошёл с ней до гардероба и помог примерить костюм, который она так никуда и не надела. Я даже краситься у неё училась, хотя это было ужасно скучно, скучнее любого школьного предмета.

Её рвало весь последний день, и она удивлялась, как это, ведь она ничего не ела. Когда Линда умерла, мне пришёл вызов в университет. Я поехала тот город, сняла квартиру и устроилась в больницу санитаркой.

— Нет, санитаром мне не приходилось, — сказал Фил задумчиво. — Вам брезгливость не мешала?

— Брезгливость быстро проходит. Тогда начинаешь замечать ... разные вещи, и это самое плохое. Вы знаете, какая манда у старых женщин? Огромная, коричневая и сухая. Но это неважно...

Я проработала три месяца, потом мои всё узнали и приехали за мной. Сказали, что у матери предынфарктное состояние, я помчалась её спасать. А сейчас они уверены, что спасали меня. Говорят, что я потеряла за эти три месяца тридцать фунтов веса.

— А что было потом?

— Ничего. То есть довольно скоро ничего уже стало не важно.

Нештатной ситуацией класса С называлось попадание под суггестивное воздействие. В этом случае предписывалось взорвать лайнер. Но ведь именно этого и добивался голос. Крис никогда не слышал о парадоксе лжеца, но сейчас пытался разрешить именно его. По счастью, мыслил пилот куда прямолинейней, чем античные мудрецы. Крис с неожиданной ясностью ощутил всё своё тело: лежащие на пульте руки, вдавленный в кресло зад, болящую голову. Рука не тянулась к молотку над кнопкой, голова не находила никаких оправданий тому, что ему предлагалось. Но ведь это значит, что никакого суггестивного воздействия нет! А голоса... Мало ли какие голоса можно услышать в запаяной банке, из которой в конце полёта тебя извлекают разве что не с помощью консервного ножа.

Но голос не унимался... "Ты не знаешь, что сейчас творится на земле. Туда уже не стоит возвращаться."

— Они заставили меня поступить в университет в нашем штате, тоже неплохой. Мне легко давались языки, я собиралась быть переводчиком при какой-нибудь медицинской организации, которая работает в развивающихся странах. А на последнем курсе к нам перевёлся ОН. До этого я была как монашка, честное слово. А с ним могла поцеловаться прямо перед лектором, меня не упрекали, кажется, только потому, что перемена со мной удивляла их безмерно. "Да, милая, конечно, милая, я поеду с тобой, куда ты захочешь, куда угодно."

На минуту она замолчала и посмотрела в иллюминатор, на запотевшем стекле которого прибавилась ещё пара крестиков и ноликов.

— К свадьбе готовилась вся моя семья. Потом он нашёл перспективное место работы, а у меня родилась двойня. Они очень славные, но мы, наверное, совсем испортили им нервы. Когда им было два года, муж совсем перестал выпускать меня из дому, настаивал, давил и в конце концов ударил по лицу. Я знала, что этого не может быть. Что тогда я сразу же уйду. Что я не смогу уйти только если я уже умерла. Но с двойней я могла переехать только к родителям, а они предпочитали, чтобы я сохранила брак. И я решила что умерла, в самом деле. Хотя вот живу.

Сейчас двойнята больше не болеют, я могла бы стать свободной, хотя это и бессмысленно. Но теперь кризис, мужа держат на работе допоздна, он устаёт, мне надо встретить его и накормить. Мы давно не живём как муж и жена. И скоро у меня будет такая же манда как у старух, которых я видела — большая, коричневая и сухая. Только и всего.

— Откуда ты это знаешь? — спросил Крис, ощущая себя идиотом, разговаривающим с призраком. — Кто ты?

— Марта, твоя жена. Помнишь, мы вместе ходили на курсы по защите от суггестии? На последнем занятии нам рассказывали, что кроме суггестии изредка встречается ещё истинная телепатия. Я тогда впервые задумалась, не телепат ли я? Скачала упражнения для паранормально одарённых, стала заниматься.

Ты приходил после полётов такой усталый, мне хотелось лучше тебе угодить. Сначала я сама сомневалась, вправду ли я проникаю в твои мысли, потом испугалась, что ты обидишься. Но это уже неважно. Все люди умерли или умирают. Телевизоры не работают. Новых сообщений по радио не передают. Это какой-то ужасный теракт. Тебе некуда возвращаться, прости, Крис. Сначала я надеялась, что не придётся тебе говорить. Так будет лучше. И остальным тоже.

— Рой? — спросил Крис и понял, что сходит с ума.

Фил посмотрел в сосредоточенные карие глаза сидевшей рядом с ним женщины. Она ругалась, говорила нечто невозможное, рассказывала ему то, чем не делятся с чужими. Но он не чувствовал себя шокированным. Её страх и тревога словно заставили Фила признать, что такие же страх и тревога сидят и в нём. Если все они умрут, никакие приличия уже не будут ничего значить.

— У меня, наверное, в конце концов тоже ничего не останется, — начал он. — Я считался толковым парнем, но никого не удивлял оригинальными мыслями. Студентом я хорошо понимал, что и насколько надо выучить, на работе меня всегда просили оформить заявку на грант. Я знал, как соответствовать требованиям. Нет. Не только. Ещё я ставил свои и чужие опыты, читал статьи, приглядывался. Однажды, когда я писал очередную заявку, я вдруг понял, как получить не то, что от меня ожидают, а нечто новое, неизвестное и неочевидное. Заявку пришлось переписывать, без кофе я бы не успел. Грант впервые дали с большим скрипом и на неудобных условиях, но я уже чувствовал, что всё сделаю. За четыре года, если не получится за два. За шесть лет, если не получится за четыре. И сделал.

А потом несколько лет бесплодия, необходимости скрывать от всех, какой я тупой идиот. Я снова писал то, что от меня ожидали, я пробавлялся идеями талантливых аспирантов. И внезапная боль, когда пришла новая идея — я понял, что это всё, что у меня есть, что другой, возможно, и не будет. Пусть она потребует разогнать всех моих сотрудников и набрать новых, пусть заинтересовывать в ней придётся ребят из ФБР или каких-нибудь ещё тёмных людей...

Хотя крестиков и ноликов на стекле стало больше, Филу казалось, что женщина слушает его, не отрывая глаз, словно в самом деле могла ему помочь, словно тут чем-то вообще можно помочь. Фил вдруг понял, почему с первого взгляда её внешность отталкивала. Её строгость и серьёзность не предполагали лёгких отношений, не обещали ничего лёгкого. Но сейчас этот случайный разговор словно снимал тяжесть с его души.

Голос не ответил ничего. Когда Крис слышал его, он не был похож на голос Марты. Но как должно звучать телепатическое послание? Он этого не знал.

Если все люди умерли, то должны начаться пожары — от незакрытых газовых кранов, от оставшихся без присмотра печей и всего такого. Даже если большинство умерли не сразу. Дым будет хорошо видно, даже отсюда. Но облака закрывали землю практически без просветов.

Крис послал диспетчеру несколько запросов. Пришедшие коды выглядели вполне разумно. Но их могла генерировать и автоматика. Послать запросы, по которым будет понятно, что что-то не в порядке? Тогда самолёт могут сбить с земли. Так рисковать он не мог. Крис сидел неподвижно, тупо наблюдая за действиями автопилота.

Он услышал новый голос.

— Не верь. Это всё неправда. Вы должны долететь и приземлиться, всё будет в порядке.

Голос был таким настырным, таким вкрадчивым, что Крис почувствовал, что не верит ему. Хотя... если это террористы, какой у них может быть интерес в их возвращении?

— А почему я должен верить тебе? — спросил Крис.

— Потому, что я говорю правду. Потому, что эта правда полезна тебе и мне.

Крис подумал, что единственная известная ему полезная правда содержится в справочниках по пилотированию.

Женщина на минуту отвернулась На стекле гонялись друг за другом уже целые стаи крестиков и ноликов. Она явно пыталась сформулировать свой вопрос, потом сказала прямо.

— Вы сейчас занимаетесь чем-то... не очень хорошим?

— Во всяком случае, очень увлекательным, — искренне ответил он. — Вы знаете, на чём спотыкается любая суггестия? Можно внушить кому угодно, что угодно. Но представьте себе, что вы поехали к подруге, а мужу сказали, что были в магазине...

Женщина кивнула.

— В момент, когда вы сказали это, вы вспомнили, как было на самом деле. Вам можно убедить в этом мужа, но вам не удастся убедить в этом себя.

— Ну да. — В интонации прозвучало «как же иначе?».

— А я придумал комбинацию воздействий, после который вы будете принимать за правду любое своё утверждение. Оп-ля — теперь уже без проверки в реальном мире один вариант уже неотличим от другого. А во многих ситуациях и в принципе неотличим.

— Но зачем Вам так?

— Это интересная наука. Это что-то действительно новое. Знаете, перед тем, как приходит стоящая идея, мне обычно снится один и тот же сон. Я вижу запутавшуюся в паутине бабочку и подхожу быстрее, чтобы освободить её, пока крылья ещё целы. Я гляжу на неё и вижу, что её крылья обтрепались до осиной прозрачности, а сзади из брюшка высунулось жало. Тогда я заношу руку, чтобы её раздавить, чувствуя ужас и вину. Я видел такой сон перед тем, как этим занятся. Из этой идеи действительно может что-то выйти.

— Но ведь это страшно, — задумчиво сказала женщина.

Крис посмотрел на автопилот. Через несколько минут самолёт должен был начать снижение. Что он увидит, спустившись под облака? Горящие города? Дороги, забитые остановившимися машинами? Крис почувствовал, что у него нет больше сил этого ждать. Сейчас он разобьёт пластик и, когда всё увидит, поймет, нажимать ли кнопку. Или лучше сделать это сразу же?

Маленький молоточек почему-то пришлось держать двумя руками. Крис разозлился на это и изо всех сил обрушил удар на защитную коробку. Несколько секунд он сидел выжидая, чтобы понять, не нажал ли он случайно и саму кнопку.

Вдали по курсу сверкнула молния. Боинг спускался прямо в объятия грозы. Навыки, выработанные годами изнурительных занятий на тренажёрах, сработали мгновенно. Крис запросил у диспетчера информацию о метеоусловиях. Так, для этих высот температура очень высокая. Воздух может не удержать самолёт, подниматься над грозой нельзя, придётся облетать её сбоку. Сейчас посмотрим, по какому курсу.

Крис выключил автопилот и целиком погрузился в пилотирование, наполовину сам став лайнером. Когда он закончил, то в который раз пожалел, что летает в одиночку. Манёвр был выполнен безупречно.

В просветах туч уже проглядывала земля. Пожаров не было. По реке плыл катер. По дороге полза поток машин. Людей пока видно не было. Люди были слишком маленькими.

Крис почувствовал резкую боль в сердце и включил автопилот на посадку.

Два голоса, уже неслышимые пилоту, пререкались друг с другом.

— А ваше развитое и хорошо управляемое будущее, оказывается, тоже неспособно вмешиваться в прошлое?

— Не занимайся демагогией. Здесь любое будущее — только возможность, одна из слабо намеченных вероятностей. Должны сойтись множество факторов, чтобы мы стали для прошлого чем-то большим, чем тень.

— И осуществить суггестию, которая даже им давно известна, вам тоже не под силу?

— В полной мере не под силу. Суггестия зависит от интонации. А это живой голос, это жизнь. Здесь мы ещё не живы.

— Но зачем тогда столько ужимок и прыжков, столько напрасных усилий? Оно того стоит?

— Стоит. Филипп Грей сегодня должен был уговорить сенатора финансировать свою работу. Это может полностью подорвать наш вариант будущего, для которого необходимо твёрдое разделение правды и лжи.

— Как, а что я слышал сегодня? Может быть это была правда?

— Ставка слишком высока. Кто-то должен был взять на себя ответственность.

— Вот именно, кто-то должен. На многое ли способно общество, выросшее на твоей правде? Точно ли людям полезно знать, что Линкольн, по нынешним меркам, был расистом, а Мирабо в последние годы готов был всё продать за пригоршню золота?

— Твой цинизм недорого стоит. А мало ли в прошлом такого, что следует защитить от обывательских кривотолков? Мы-то с тобой знаем, что американцы и в самом деле были на Луне, хотя кое-какие пафосные кадры и были отсняты заранее. Чёрт, да русские тогда глядели за нами в оба глаза, и быстро схватили бы за яйца, попробуй мы смухлевать. Есть люди, которым вполне стоит заткнуть рот.

— Знаешь, я рад, что твой вариант будущего стал выглядеть отсюда бледной тенью.

— Не спеши радоваться. Я уже посмотрел на твой вариант. Он выглядит не лучше.

Голоса зашипели, словно соду погасили кислотой, и смолкли.

Стюардесса по одному освобождала пассажиров. Крис пошёл к выходу, почти вывернув голову в сторону случайной знакомой. На стекле иллюминатора оплывал рисунок. Последние крестики и нолики были нарисованы совсем небрежно, поверх сетки, и казалось, что мелкие рыбёшки уплывают из сети со слишком крупной ячеёй.

Пассажиры шли по проходу. Шли нелепые истории, мечты, сны, такие маленькие на фоне большой Правды и большой Лжи.

Прошедший дождь сделал бетон тёмно-серым, но здесь было теплее. Крис откуда-то знал, что его странное творческое бессилие и странный страх перед ним остались позади навсегда. Но сейчас для него было важно не это. Он хотел знать, куда прибудет автобус, в который посадят его случайную знакомую, и увидятся ли они когда-нибудь.