Тебе, любимая...
— У Маринки есть только один недостаток. Она поет. Нет, медведь ей на ухо не наступал. Более того, у Маринки за спиной консерватория. Тем не менее.
Ну посудите сам — роскошная женщина с ногами от коренных зубов и формами одалиски. Блондинка. Умная. И нечего улыбаться, доктор.
— Иван, простите, я не доктор. Я психолог. Можете просто звать по имени.
— Хорошо, — я закурил, потом, спохватившись, вопросительно взглянул на собеседника и увидев кивок, продолжил.
— Действительно умная, физико-математическая школа с золотой медалью и первый разряд по шахматам. Готовит — объеденье. И — поет. В постели. Революционные песни.
Некоторые женщины во время оргазма плачут, некоторые сквернословят, а она — поет. Представьте только — разгар, так сказать, процесса, под тобой извивается изумительное тело, полузакрытые глаза, легкие бисеринки пота на лбу, учащающиеся стоны, вот, еще немного, и…
Рвутся снаряды, трещат пулеметы
Но не боятся их красные роты
Смело мы в бой пойдем
За власть советов
И как один умрем
В борьбе за это…
Хорошо поставленным контральто. Представили? Ага, вот то-то и оно.
Почему я ее не бросил после первого же раза? Влюбился. Да, я, тридцатипятилетний мужик успевший в свое время и жениться и развестись (ладно хоть, детей не нажили) втрескался, как десятиклассник. Обхаживал ее три месяца, даже пальцем не прикоснувшись — прямо рыцарь без страха и упрека, самому смешно. Чтобы понять всю меру моего падения достаточно сказать, что я даже прочитал Толкиена.
Да, Марина любит фэнтези. Уму непостижимо — тридцатилетняя женщина, генеральный директор небольшой фирмы читает про эльфов и магов.
— Вы считаете, что это ненормально?
— Ну почему же?, — сигарета закончилась и я машинально зажег еще одну. Похоже, к концу консультации в кабинете можно будет топор вешать. Ладно, эта последняя.
-Каждый по-своему с ума сходит. Я вот езжу на "ЗАЗ-965" …
— На чем, простите?
— На "запорожце". 60-го года выпуска.
— Оригинально.
— Из-за запорожца она меня и купила. То, что хочу эту женщину я понял, едва услышав ее теплое контральто. Впрочем, в мои годы пора бы уметь видеть, когда маленькая головка начинает диктовать той. что побольше — так что поначалу все шло так, как должно было быть. Цветы, комплименты, конфеты-рестораны — стандартный набор обычной интрижки. Этакая обязательная программа: всем известно, что будет, никому особо не интересна, но надо выполнить.
Но когда я в первый раз заехал за ней, чтобы везти в ресторан…
— На запорожце?
— Нет, конечно, — я усмехнулся. — Стандартный набор успешного самца не подразумевает запор. Но самое интересное был то, что увидев мою «инфинити», Маринка первым делом спросила, где запорожец.
"Ну что ты, разве уважающий себя мужчина повезет даму в ресторан на запоре" — ответил я.
"Ну и зря" — фыркнула она. — "Ты только представь: шикарный ресторан — а судя по твоему костюму и машине, ресторан будет далеко не самый плохой — и запорожец. С тех пор как тачки стали еще одной единицей измерения, гм, того, что должно быть длиннее чем у всех прочих, стоит ездить на чем-нибудь подобном только из принципа."
"А сама-то на чем ездишь?" — не удержался я. У Марины был форд «экспедишн» — и я, хоть стреляйте, до сих пор не могу понять, зачем девушке в городе такая машина.
"А мне, как типичной представительнице женского пола еще дедушка Фрейд заповедовал завидовать и компенсировать отсутствие известной анатомической детали всем доступными способами. Вот я и компенсирую".
Хотите верьте, хотите нет, но вот именно тогда я понял, что влип. По уши. Глупо, правда?
Психолог снял очки, начал протирать их носовым платком
— Один мой знакомый понял, что влюблен, когда увидел свою девушку на морозе. С покрасневшим хлюпающим носом она показалась ему настолько трогательной и беззащитной, что захотелось обнять, согреть и больше не отпускать.
— Может быть. Сам понять не могу, почему именно после этого дурацкого диалога я понял, что за голубыми глазами есть еще и мозги. И попал. А в итоге…
— Что было дальше?
— Похоже, выражение лица у меня было весьма однозначное. Марина заплакала. И рассказала, что так всегда. С того самого момента, как она впервые осталась наедине с мужчиной — уже после окончания консерватории.
— Постойте, вы хотите сказать, что женщина с такой внешностью, как вы описываете…
— У нее родители больные на всю голову. — Очередная сигарета перекочевала в рот. — Марина как-то показывала старую фотографию. Нечто прилизанное с косичкой, в каком-то бесформенном сером балахоне и юбке до пят, ни грамма косметики и ботинки "прощай молодость". Папочка следил за нравственностью дочурки, рассказывая сказки — мол, за чистоту и невинность полюбить должны, все остальное от лукавого. В общем, получив диплом, Маринка рискнула без спросу остаться на празднование выпускного, там впервые в жизни выпила. Вернувшись домой, разумеется, нарвалась на скандал, демонстративно разорвала свеженький диплом и покинула отчий дом, сопровождаемая пинком под зад и площадной бранью. Устроилась в консерваторию дворничихой ради служебного жилья, поднакопила денег на какие-то курсы компьютерной грамотности… Словом, такая классическая история Золушки — не знал бы сам, не поверил. Тогда же, уйдя от родителей, она попыталась было пуститься во все тяжкие и обнаружила, что с мужчинами получается… вот так, как получается.
— Хорошо. Когда она может прийти ко мне на консультацию?
Я вздохнул:
— Доктор… простите. Словом, в том и дело, что она не хочет к вам идти. В смысле не именно к вам, а к специалистам вообще. Когда у нее появились свободные деньги, Маринка обратилась к психологу… потом еще к одному, дошла до психиатров. Результат — ноль.
— Позвольте, тогда зачем вы здесь?
— Ну, чтобы вы мне посоветовали, как ей помочь.
Он снова взялся за очки
— Иван, дело в том, что человеку нельзя "помочь" заочно.
— Я не знаю, что делать. По большому счету, я готов плюнуть на эту ее "милую особенность" — но дурочка вбила себе в голову, что то, что я ее не бросил после первого же раза, как все предыдущие, ничего не значит. Мол, все равно долго не выдержу. Талдычит какую-то чушь о порче и "венце безбрачия" и норовит искать колдуна. Может, уже и ходит к какому-то шарлатану.
— Пожалуй, это покруче Толкиена.
— И я о чем. В общем, что мне делать? Может, сказать ей, что вы колдун?
— Иван, — многострадальные стекла очков, наверное, скоро окажутся протертыми до дыр. — Я не сторонник лжи во спасение. Может быть, я дам телефон колдуна?
-Простите? — опешил я.
— Один мой коллега использует эзотерические фокусы для того, чтобы говорить с клиентами на языке, понятном для них. Он, в отличие от меня, клинический психолог. И у него принцип: если клиент согласен говорить только о дыре в чакрах и излучении зеленых человечков с планеты плюк — значит, будем говорить о чакрах и человечках. Если о детских травмах — значит, о детских травмах. Главное — результат. Не могу сказать, что согласен с подобным подходом, но результаты у коллеги стабильны. Возможно, это именно то, что нужно вашей подруге.
Я махнул рукой:
— Давайте. Хуже точно не будет.
***
— Но с нами Ворошилов, первый красный офицер
Сумеем кровь пролить за эс-эс-эр!
Я перекатился на подушки, выдохнул:
— Ворошилова не надо. В таких делах третий точно лишний.
Маринка хихикнула, потерлась носом о мое плечо:
— Там еще про Буденного было.
— Его тоже не надо.
Она оперлась подбородком о кулачки, заглянула в глаза:
— Знаешь, есть такой анекдот: Идет программист по болоту…
— Что он там потерял? — я сделал вид, что изумился. Эту байку я знал с тех времен, когда 286-е стоили как три «волги», а компьютер дома по нужности напоминал золотой унитаз. Но то, куда Марина клонит, мне совершенно не нравилось.
-Не перебивай. Программисты существа непредсказуемые, и по болоту запросто. Так вот, идет он, видит — лягушка. Говорит лягушка человеческим голосом: «Здравствуй, добрый молодец. Знай, что я не лягушка, а заколдованная принцесса. И как только ты меня поцелуешь, я превращусь в прекрасную деву». Программист нагибается, поднимает лягушку, кладет в карман и идет дальше. Та из кармана: «Слыш, парень, ты не понял, как только ты меня поцелуешь, я стану прекрасной принцессой». «Да все я понял» — отвечает программист — «Только нафига мне баба? А вот говорящая лягушка — это прикольно».
— Я не программист.
— А вот я порой ощущаю себя той лягушкой.
— Балда ты, — я взъерошил ей волосы. — Просто когда женщина небезразлична, на подобную ерунду перестаешь обращать внимание.
— Может быть. Но я не могу забыть об этом.
— Говорю же, балда. — я потянулся за мобильным. — Но если настаиваешь… дали мне тут телефончик одного колдуна.
— Ты же не веришь в такие вещи? — изумилась Маринка.
— Не верю. — Согласился я. — Но ты не успокоишься, пока не сделаешь по-своему, а у мужика хорошие рекомендации — сам удивился, когда проверял.
— Спасибо. Я потом перепишу, и позвоню. Сходишь со мной?
— В приемной посидеть? — я пожал плечами. — Посижу, с ноутом мне без разницы, где думать. — Авось, поможет. Хотя, если все останется как есть — плакать не буду. Мне нравится. Возбуждает.
— Врешь.
— Нет.
— А вот сейчас проверим…
Она уселась мне на бедра, склонилась так, что русалочьи волосы упали занавесом, скользнули по щекам. Негромко затянула:
— Броня крепка, и танки наши быстры. И наши люди мужества полны…
— Провоцируешь?
— Ага. Вперед идут советские танкисты. Своей великой Родины сыны…
Я рассмеялся, опрокинул ее на постель, одним махом оказавшись сверху:
— Ну, держись. Сама напросилась…
***
Я второй час сидел в приемной у человека, чей телефон дал психолог и старательно пялился в экран ноута.
— Еще кофе? — секретарша была сама любезность.
— Да, спасибо.
Вообще-то это была уже третья чашка. Странно раньше я мог сосредоточиться где угодно, а сегодня никак не выходило. Вместо того, чтобы спокойно работать, я внимательно прислушивался к невнятным голосам из-за двери с мягкой кожаной обивкой, пытаясь разобрать хоть что-то. Не получалось, хоть тресни. Впрочем…
— Мы рождены, чтобы сказку сделать былью…
Я буквально взлетел из кресла, отпихнул секретаршу, ворвался в кабинет. Маринка сидела, неестественно выпрямившись и сложив ладошки на коленях — ни дать ни взять, отличница на собрании. Остановившийся взгляд упирался в стену, а голос бодро выводил:
— Нам разум дал стальные руки-крылья
А вместо сердца пламенный мотор…
Доктор обернулся ко мне, зыркнул цыганскими глазищами:
— Вас не приглашали. Вон.
В лицо полетел шарик из скомканной бумаги. Я замешкался, не зная, то ли возмущаться, то ли сперва увернуться. Бумажный комочек прилетел прямо в лоб и наступила темнота.
***
Было светло и жарко. Я открыл глаза, сощурился, сел.
— Нифига себе заявочки…
Небо — того безумного темно-синего цвета, какой бывает только в сильную жару. Песок. Много песка, до самого горизонта. Дюны или как их там… барханы? Солнце, уже через пару минут ощутимо припекшее голые плечи. Голые? я озадаченно воззрился на собственный обнаженный живот. Ниже было нечто, напоминающее белую набедренную повязку. На щиколотках болтались браслеты из костяных бусин, нанизанных вперемешку с клыками. Такие же оказались на запястьях, а на грудь свисало ожерелье из зубов.
— Дурдом на марше. — Высказался я, добавив пару непечатных выражений. — Снится мне это дело, что ли? Так вроде день на дворе. Или нет?
Не ближайшем бархане вдруг возникла дверь, окруженная мигающими огнями — пародия на казино Лас-Вегаса. Над дверь возникла вывески — такая же неоновая и переливающаяся "тебе сюда".
— Хорошую траву они в кофе намешивают. — Хмыкнул я и рванул на себя ручку.
За дверью обнаружился огромный зал, украшенный в стиле шумерских дворцов, фотографии убранства которых я как-то разглядывал у приятеля-историка. В дальнем конце зала, на возвышении шевелилось нечто — то ли пума, то ли еще кто-то из кошачьих, с такого расстояния и не разглядишь. Я на всякий случай сжал покрепче дурацкое копьецо и пошел вперед. Шикарные глюки. Даже когда по молодости всякой дрянью баловался, таких не видел.
-Это еще что за зверь лесной, чудо морское?
Не кошка. Точнее, тело-то было кошачьим…до груди, очевидно женской. Роскошный бюст, надо сказать. Выше шла вполне человеческая шея, венчала которую Маринкина голова.
Голос, по счастью, оказался не Маринкин. Похож, но еще ниже и интонации другие.
— Я не зверь лесной. Я гуль.
-Приехали. — Я хмыкнул, усиленно припоминая. Слово было знакомым, но кажется, контекст был… Точно, попалась мне как-то книжка про сексуально озабоченную некромантку.
— Какой, к ядреням, гуль? Гуль — это поднявшийся голодный мертвяк, который жрет всех подряд.
Она поднялась на задние лапы, рявкнула:
— Сам сейчас мертвяком будешь! Один клинический идиот перевел, другие подхватили. Гуль — это оборотень, живущий в пустыне, и любящий путников. На обед.
— О как. Мне, пора рыдать и просить пощады?
Она поморщилась:
— Не смешно. Лучше скажи — знаешь, где оказался?
— В глюках, — пожал плечами я. — Сейчас дождусь, пока действие наркоты закончится и набью морду этому чудо-доктору, который ее посетителям в кофе подмешивает.
— Нет, ну как работать с этими упертыми материалистами? — закатила глаза женщина-кошка.
— А что не так?
— Ты в порче.
— Чего?
— В порче, наложенной на твою женщину. И по условию, тот кто ее действительно полюбит, может порчу снять.
— А ты…
— А я материальное воплощение. Поэтому и лицо такое.
— Красота, — восхитился я. — Не думал, что у меня такая буйная фантазия. А почему я в таком виде?
— Стереотипы. Настоящий мужчина, добытчик, охотник…
— Свиреп, вонюч и волосат. — Я от души расхохотался. — Где моя туша мамонта?
Гуль рыкнула — низко, протяжно. По хребту пробежал холодок, и я мигом заткнулся.
— Вот так-то лучше. В общем — мне здесь надоело. Будешь порчу снимать, или обратно тебя выкидывать?
— Стой. — Я уселся прямо на пол, скрестив ноги. Заерзал было, поняв, что под приподнявшейся набедренной тряпицей видно много чего интересного, потом плюнул. Еще на такую ерунду внимание обращать.
— Давай по порядку. Что за порча, как снимать.
Она вздохнула:
— Ну, давай по порядку. Порчу наложил папаша, заботясь о целомудрии дочери…
Я высказал все, что думаю о таких папашах, заботе и целомудрии. Гуль выслушала с непроницаемым лицом и продолжила:
— Снять порчу сможет только тот, кто действительно полюбит эту женщину. Поскольку колдовство замешено на сексе и песнях то для того, чтобы его снять нужен либо секс…
— Либо пение, — догадался я. — Интересно, секс с кем?
— С воплощением, — хмыкнула она.
Я окинул взглядом кошачье тело. Пожалуй, зоофилия — это слишком.
— Ты тоже не в моем вкусе, — обиженно произнесла демоница.
— Тогда поем. Что угодно?
— Нет, только песни, на которых завязана порча. Как это у вас называется…
— Про красную армию. — Я едва не застонал. — Мало было пионерского детства…
— Именно. Условие — поединок. Песню ты, песню я. Можно не целиком, но не меньше куплета. За кем останется последнее слово, тот победил. Побеждаешь ты — я вольна уйти, и видит небо, ничего я не желаю больше. Побеждаю я — все остается как есть.
— Договорились. Дамы вперед.
Она усмехнулась и начала:
— Шел отряд по берегу, шел издалека,
Шел под красным знаменем командир полка
Голова обвязана, кровь на рукаве
След кровавый стелется по сырой траве…
— Теперь, значит, моя очередь. — Я откашлялся и, чувствуя себя полным идиотом, завел:
— Он упал возле ног вороного коня
И закрыл свои ясные очи.
Ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Что я честно погиб за рабочих.
Гуль спела про красных кавалеристов. Я, припомнив позавчерашний вечер, ответил маршем советских танкистов. Дальше пошло бодренько:
— Гулял по Уралу Чапаев-герой
Он соколом рвался с полками на бой
Вперед же, товарищи, не смейте отступать
Чапаевцы смело привыкли умирать. — Выводила кошка.
— Ты лети с дороги, птица,
Зверь, с дороги уходи!
Видишь, облако клубится,
Кони мчатся впереди.
И с налёта, с поворота
По цепи врага густой
Застрочит из пулемёта
Пулемётчик молодой. — подвывал я.
Потом были летящие наземь самураи, полюшко-поле, по которому ехали герои красной армии, песня-привет несокрушимой и легендарной любимой и родной армии, и приказ, который Сталин дал артиллеристам. Вспомнили священную войну и конную Буденного. А дальше пришлось туго.
-На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч и суров.
Если завтра война, если завтра в поход,
будь сегодня к походу готов! — рявкнула гуль.
Я замешкался.
— Считаю до трех, — промурлыкала она. — Раз…
— Белая армия, черный барон, — нашелся я
Снова готовят нам царский трон
Но от тайги до британских морей
Красная армия всех сильней!
И воззрился на кошку. Теперь задумалась она.
-Раз… Два.
Она открыла было рот, снова закрыла.
-Три, — торжествующе гаркнул я.
И все исчезло.
***
— Ну вот, теперь я не понимаю, был у тебе, или нет. — Я погладил светлые пряди.
— Был. Все ты понимаешь. — Маринка натянуто улыбнулась.
— Что-то не так?
— Все так, Вань. Все так. — Она села, потянулась за одеждой. Сказала, не оборачиваясь:
— Я ухожу, Ваня.
— То есть?
Она повторила:
— Ухожу. Совсем. К другому мужчине.
Я молчал, переваривая только что услышанное. Марина по-прежнему не оборачиваясь, продолжала:
— Я тебе благодарна, очень благодарна, но…
— Хорошенькая благодарность, — не удержался я.
— Прости. Но для тебя я — говорящая лягушка…
Я покачал головой:
— Неправда. Я люблю тебя.
Она безнадежно усмехнулась:
— Поздно, Ваня. Еще месяц назад я бы все отдала за эти слова, а сейчас… Поздно. Он сказал это первым. Прости.
— А зачем тебе мое прощение? — я потянулся за сигаретами. — Чтобы самой спокойней было? Обойдешься. Уходишь — уходи. Останавливать не буду.
— Если бы ты меня любил — останавливал бы.
Я пожал плечами.
— Да, не знаю, важно ли это для тебя… С ним я не спала.
— Мне все равно.
Она всхлипнула и бросилась вон. Щелкнул замок.
Я выпустил в потолок струю дыма, усмехнулся. Останавливать… Зачем унижать себя — да и ее? Обидно и больно… Переживу. Никогда мне не понять, почему красивые слова оказываются важнее, чем… Ну и пошло оно все.
Я откинулся на подушки и негромко запел:
— Нас водила молодость в сабельный поход
Нас бросала молодость на Кронштадтский лед
Боевые лошади уносили нас
На широкой площади убивали нас…