Нокаут

До чего же хорошо лежать на прохладном полу. Если не пробовала — не поймешь: сначала было больно, потом очень больно, в ушах стучал метроном, подчиняя движения властному ритму, бешено рвалось дыхание, и вот взамен — мягкий пол, пустота и безмыслие. Боль отступает на заранее подготовленные позиции, а взамен приходит уверенность, что никакой боли в природе не бывает. Но вот же какая штука: во всяком раю, оказывается, бывает свой змей-искуситель. Он-то голос свой шипящий и подает свысока: сквозь закрывающую сознание от мира вату доносится противное: "три!". Ну и плевать. Хоть сто три. Так здорово — лежать на полу, ты себе не представляешь. Опять гад этот сверху шипит: "четыре!". Вот же враг рода человеческого. Еще понять не успела, чего он хочет, а тело уже знает, что делать. Сейчас он скажет "пять!" и надо будет медленно повернуться и встать на одно колено. "Шесть!". Теперь самое сложное — открыть глаза, а значит вернуться в мир боли, метронома в ушах и рваного дыхания.

Когда надо мной читают эту мерзкую молитву из ненавистных цифр, я собой не владею. Я всегда начинаю вставать. "Семь!" — сгруппироваться, собрать остатки себя в комок боли, умения и решимости и оторвать второе колено от пола. "Восемь!" — теперь преданно заглянуть в глаза этой сволочи в белом костюме и утвердительно помахать головой, дескать — да , можно меня опять метелить почем зря. Взгляд в сторону — в свой угол, где напряженно белеет лицо Салли — нет, полотенце подержи при себе, солнце. Раз я поднялась— мы с тобой, сестра, еще станцуем. Нет, это уже не Салли. Это ей — до отвращения бодрой, приплясывающей по ту сторону рефери. Обожаю своих визави. Только глубокая любовь к ним заставляет меня отправлять их лежать на прохладном полу, и наслаждаться.

— Бокс! — кричит судья — уже не шипящим, но от этого не мене противным голосом. И отходит в сторону. Вот мы и опять вместе. Соперницу свою нужно любить всей душою. Дышать, как она. Смотреть ее глазами. Слушать ее ушами. Только тогда твои удары будут достигать цели. Да только что в этом мне сейчас, если меня ветром колышет? Если ноги ватные и хочется на пол опять. Конечно, увернуться от кросса длинной черной руки, из которой растет ярко-алая перчатка, и липнуть к этой бодрой афроамериканке. Клинч называется. От нее пахнет сладковатым потом, и еще чуть-чуть эротизмом. Вот это новости! Соперниц по мородобитию надо любить, но не такой же любовью! Вот зараза, а! Прямо высморкаться хочется. Неужели меня отправит в нокаут особа, которая течет на меня, как прохудившийся кран?! Да она потом меня еще изнасилует чего доброго прямо на ринге!

Неет, рябятишки… Резким движением отлипаю от нее. И получаю краем перчатки в ухо. Хорошо, вскользь. Но мне хватает и этого. Зазвенели колокольчики в ушах. О, Инанна, великая богиня любви и войны, помоги мне, прошу тебя! Кто ж поможет, если не ты. Застучал бешеный ритм. Быстро застучал, весело и сердито. Только для меня он стучит весело да быстро. Медленно движется черная зараза, рефери как шел растягивать наш клинч, так и застыл в полушаге. Потанцуем? Мимо бьете, любезная, совсем мимо.

Потянулся корпус за ударом у нее. Тоже утомилась, не без того. А за корпусом и личико повернулось. Ой, какая красотулечка. Да нет, не мордаха ее гуталиновая. Челюсть подставленная — прямо картинка в Музее Современного Искусства имени Соломона Гуггенхайма. Ну извините, Соломон Моисеевич. Подпортить придется. И — очаровательная двушка прямо в шедеврально подставленную челюсть. Левой , потом правой.

Так красиво опустилась на пол она. С пониманием. Отдохни, извращенка. Так охота мне плюнуть на нее. Но нельзя. Соперниц надо не только любить, их надо еще уважать. Тогда себя вдвойне уважаешь. Да и сил осталось — только выстоять, пока этот милашка в белом костюме до десяти считать будет. Плюну — на пол прохладный упасть могу. Нет, не встанет лесбиянка поганая. Сладких снов тебе про оргии Вавилонские.

Коридор — отвратительное изобретение человека. Слева стена, и справа стена. И гонишь себя по узкому промежутку между стеной слева и стеной справа. А сил совсем нету. Хорошо, Салли рядом. Позади остались овации, поднятая победно рука, и все прочее неважное. Салли, тренер мой — справа; Фредди, из охраны — слева. И коридор. Совсем немного осталось. Душ, пластика, полчаса на гипносон  — и малышка Джил снова выпорхнет из этого ужасного заведения — полна энергии, задора и радости. Вуаля!

Возможность регулярно делать пластику — один из мотивов, затащивших меня в бурный омут женского бокса. С тех пор, как пластическая хирургия достигла уровня, позволяющего безболезненно слепить из человеческого лица практически все, что угодно, доступ к сему чуду прогресса существенно ограничен. Это легко сделать, подняв цены на услуги пластиков до небес. И ограничение это легко понять — нереально управлять обществом, в котором люди меняют лица каждый день. Кроме того, абсолютно правильно, что определенные профессии дают людям возможность делать пластику по льготным ценам. Я сотворяю это с собой после каждого боя, но всегда делаю одно и то же лицо. Когда-то я придумала его себе сама, и надо сказать, просто влюблена в результат своего фейсного творчества. Правда, каждый бой существенно уродует мой шедевр, поэтому я всегда привожу его к первозданному состоянию.

Бодрая, свежая, энергичная, я выпархиваю на ступеньки Мэдисон Сквер Гарден. С некоторых пор я могу выбирать, где именно выступать, и всегда предпочитаю старый добрый Мэдисон ультрасовременному Нью-Йорк Бокс Пэлэс. Настоящий рождественский снежок уютно накрывает Манхеттен, падающие снежинки щекочут мне носик. Я подмигиваю своей копии на огромной рекламной голограмме. Венди "Черная пантера" Сазерленд против Джилли "Богини" Роджерс — объясняет переливающийся текст наши с недоумением уставившиеся друг на друга физиономии. Ненавижу свое прозвище. Для друзей я всегда останусь Веселым Роджером. Жаль только, что друзей этих почти не осталось. Джефф сгорел от психовиски, Лайзе сделали лоботомию за попытку взломать Виндовз — 2095. Джулиан плотно застрял в Индии — война всегда была его стихией. А Богиня — это не я, и даже не мое прозвище. Это бренд, и никуда его не денешь. И сама от него не денешься никуда.

— Стоп, подруга. Давай не будем думать о грустном — шепчу я себе и поднимаю глаза. Теплая волна проходит по моему сознанию. Думаю, так чувствует себя кошка, которая много дней мерзла и мокла на помойке, а потом вдруг оказалась в теплом доме с коврами и камином. Чья-то мягкая теплая рука гладит блестящую шерстку, чешет за ушком и что-то ласково шепчет. Странное, и вместе с тем дико приятное ощущение. Причем я знаю его источник. Маслянисто-черные глаза внимательно и ласково смотрят на меня.

— Богиня, я хотел бы поговорить о Вашем будущем.

— Прости, мальчик, у меня о будущем свои представления.

Не то, чтобы в мои планы на будущее не входят безукоризненно одетые блондины с волшебными черными глазами и открытой улыбкой. Просто у меня действительно свои представления о будущем. Но об этом чуть позже.

Наконец-то опомнилась моя охрана. Луи и Фредди кидаются отрабатывать свое жалование. Красавец в белом улыбнулся еще шире. Луи останавливается сразу. Выражение его лица становится блаженно-отсутствующим, струйка слюны скатывается из уголка рта. Фредди делает еще несколько шагов и его начинает корежить. Так сворачивается листок плотной бумаги, который зачем-то положили в пылающий камин. Незнакомец сразу делается серьезным, улыбка куда-то прячется, тускнеют глаза. Фредди ломает все больше и больше, но упорно пытается добраться до блондина. "Фредди, стой!" –кричу я.

— Кто бы ты ни был, прекрати немедленно! — я напряженно смотрю в эти черные глаза. По гладкой поверхности моего сознания прокатывается еще одна теплая, ласковая волна.

— Фредди, бери под мышку Луи и шуруй отдыхать — безапелляционным тоном распоряжаюсь я.

— Но…

— Не хочу слышать никаких но. Не видишь, у меня дела.

Мы идем по припорошенному снежком Манхеттену и молчим. Я искоса поглядываю на своего странного спутника. Белый плащ, белый костюм, светлые волосы. Мягкая свободная походка безгранично уверенного в себе человека.

— Да, я забыл представиться. Дарамур, к Вашим услугам, Богиня.

— Выброси из головы это дурацкое прозвище! Называй меня Джилли. А лучше — Веселый Роджер.

— Договорились, Джил. Куда мы идем?

— Так ли важно, куда? Может, стоило спросить — к кому?

— Что мне стоит спрашивать, я как-нибудь решу сама, о"кей?! И брось эту идиотскую манеру отвечать вопросом на вопрос. Итак, к кому мы идем?

— Ко мне, малышка — доносится ко мене откуда-то сбоку удивительно глубокий, властный и одновременно добрый голос. Мир плавно поворачивается под моими ногами.

Место, где я оказалась, поражает своим величием. Если сложить детские мечты о сказочном дворце с представлениями о чертогах повелителя мира некого гипотетического маньяка, свихнувшегося на мировом господстве, то получится приблизительный набросок зала, в который я попала. Из чего сделаны эти стены? Из ожившей музыки? Или ,быть может, из осязаемого счастья? Что служит полом — яркая сочная трава или облака, на которые снизу смотрят дети и говорят — вот слон плывет… а вот— верблюд? А может, и нет никакого зала, а есть только я и мои мечты…

И все-таки он есть на самом деле. Потому что в конце его стоит низкий столик удивительно простецкого вида с низким же табуретом. На табурете сидит женщина, рядом в почтительном поклоне склонился Дарамур, мой недавний знакомый и проводник в сей странный мир.

Ты думаешь, я ошеломлена этакими бешеными скачками в пространстве и еще неизвестно где? В принципе, должна бы. Однако я совершенно отчетливо ощущаю, что нахожусь именно в том месте, где обязательно должна находиться именно сейчас. И происходит именно то, что непременно должно произойти.

Я подхожу к женщине, сидящей на табурете. Должна сказать, что меня поражает, с какой грациозной непринужденностью она сидит на в общем-то неудобной мебели. "Этой даме куда больше подошел бы королевский трон", — думаю я.

— Знаешь, малышка, мне подходит все в этом мире — ласково говорит она. Голос звучит отовсюду и в то же время внутри меня.

— Это потому, что я его принимаю, понимаю, и хм.. как бы это тебе объяснить… создаю. Но я что-то разболталась, а между тем мы не знакомы. Ну как незнакомы, не представлены, скажем так.

С этими словами Дарамур торжественно выпрямляется и не менее торжественно произносит:

— Инанна, великая богиня любви и войны. Джилли "Веселый Роджер" Роджерс.

— Инанна! Странно, я ничуть не удивилась. Пожалуй, я должна пасть на колени перед великой богиней.

— Нет, малышка. Это ни к чему. Ты просила меня помочь тебе, я помогла, при чем тут паданья ниц и лобызания пяток? Просто впусти меня в свое сердце, и я буду с тобой всегда.

Я не знаю, сколько прошло времени. Там вообще нет времени.

Мы идем с Инанной по берегу небольшой, но быстрой речушки, нас окружает легкий приятный туман.

— Знаешь, Джил — говорит она, повернув ко мне голову — однажды нам всем стало очень скучно и мы решили собраться вместе.

— Кому нам? — улыбаясь, спрашиваю я.

— Богам, моя крошка. Мы собрались вместе, беседовали, играли в игры. И вот решили, что нам мало просто людей на земле. Скучно. И было предложено — раздать каждому по племени, чтобы каждый из нас управлял своим племенем и вел его своей дорогой.

— Что было дальше, мудрая Инанна?

— Мне достались вампиры, — улыбается она улыбкой настоящей богини.

— Вампиры? Жуткая ночная нежить с клыками, которая пьет чужую кровь?

— Вампиры, — смеется Инанна. С тех пор я … ну, скажем, тренер этой команды. Ты хочешь выступать за меня?

— Ты в моем сердце, Великая Инанна. Да, я хочу выступать за твою команду.

— Есть условие. Вампир не может жить в том мире, в котором родился.

— Но я так люблю Нью-Йорк…

— Ты будешь жить в Нью-Йорке, Джил. Но веком раньше.

— Хотелось бы уточнить термин "жить". Насколько я понимаю, вампиры — неживые создания. Более того, они не люди.

Богиня улыбается мне, и нет в мире ничего понятней её улыбки.

— Всё это сказки, малышка. Вампиры не пьют человеческой крови. Они вообще не причиняют вреда. Более того, они многое дают людям. В миг, когда вампир проникает в сознание бесхвостой обезьяны, ей открывается истина. Ну как, отрывается. Предоставляется возможность взглянуть на истину в замочную скважину, скажем так.

— А вампиры? Они тоже подглядывают за истиной?

— Нет, детка. Истину дарю им я. Но это, кстати, не значит, что люди не могут постичь её без меня и без вампиров. Более того, истина всегда с ними. Просто они боятся открыть на нее глаза, настолько она проста и велика. А подсмотреть в замочную скважину кажется им надежным и безопасным путем. Так что, пожалуй, если существуют настоящие живые люди, то это вампиры. Всё остальное — просто масштабная дезинформация: выпивание крови с прокусыванием кровеносных сосудов, чеснок, осиновый кол, ну и все остальное. Чтобы было интересней играть.

— Великая Богиня, какие еще правила действуют в этой игре?

— Да в общем никаких. Ты должна устроиться в новом мире сама. Через три дня к тебе придут на новоселье. Да, еще кое-что. Это не правило, скорее традиция. Гламур и эпатаж — что-то вроде национального спорта. Каждый вампир стремится соорудить вокруг себя как можно больше эпатажа и измазаться себя максимально толстым слоем гламура. В остальном — поступай, как находишь правильным. Это тебе от меня.

Инанна протягивает мне золотую коробочку. Я принимаю этот дар, и с удивлением смотрю на вход в Нью-йоркскую подземку, зимний вечер и падающий снег. По шоссе медленно ползут в тянучке антикварные автомобили, в воздухе непереносимый смрад от газов, которые они извергают. Я бегом спускаюсь вниз. В подземке тепло и как-то удивительно уютно. Нахожу свободную скамейку, усаживаю на нее свой зад. Осторожно открываю коробочку. Две темных контактных линзы глядят на меня из белого бархата обивки. Аккуратно устанавливаю их себе в глаза. И мир меняется. Или, быть может, меняюсь я? Вещи, которые окружают меня, вдруг открывают свою истинную суть и значение. Глядя на истертую скамейку, я могу сказать о недавно сидевших на ней обезьянах без хвоста, о их мыслях и страхах так явственно, как если бы они мне об этом долго и мучительно рассказывали. Останавливая же свой взор на самих представителях человеческой породы, я чувствую в основном всепоглощающий страх — страх не успеть, страх о чем-то забыть, страх быть хуже соседа — и где-то глубоко на дне колодца сознания блестит вложенная в их сердца великой Инанной любовь и надежда.

Я никогда не была ни философом, ни моралистом. Мне кажется, я давно знаю ответ на все те безумные вопросы, которые день за днем беспокоят род людской, и просто пытаюсь дышать с жизнью в унисон. Поэтому я не стала ни проникать глубоко в людские души, ни копаться в собственных ощущениях. Надо устраиваться в этом мире. Я проехалась по веткам подземки. О, Инанна: какие ,оказывается, разные персонажи встречаются в метро, я и не знала. Вот эта, например, секретарь Тима Гейтнера, директора Федерального резервного банка. Я смотрю ей в глаза. То, что происходит с ней, напоминает сцену у Мэдисона — выражение ее лица становится точь-в точь как тогда у Луи. "А что, Джессика, поедем к Тиму?". Она недавно секретарь у такого большого босса, но любовью занимается с ним регулярно.

— Как мило! К Тиму — хоть сейчас. Только он дома уже.

— А мы домой к нему поедем. То-то он обрадуется.

Гейтнер действительно обрадовался, но не сразу. Сначала он удивился. Потом еще больше удивилась его жена. Она, правда, сразу сделалась похожа выражением лица на моего Луи. А вот Тима начало корежить, как Фредди тогда. Теперь я поняла, почему. Сильный человек, очень сильный. Он не хотел подглядывать за истиной, это истине впору подглядывать за ним. Правда, всю свою силу он вкладывает в бесконечную погоню за собственной тенью. Он понял это, как только взглянул на мир моими глазами. Тогда он спросил у меня, может ли он прямо сейчас заняться тем, чего хочет. "Отчего же нет? Вы все этого хотите". И они занялись любовью втроем — он, Джессика и его жена. Только в этот раз он впервые делал это не для того, чтобы доказать себе и всему миру что его тень отстает от него на полкорпуса, а все остальные тени вообще уснули на старте. "Что ж, по крайней мере эпатажа, да пожалуй и гламура на сегодня достаточно".

— Ну что, Тим, — говорю я, когда они утомились сопеть и возится на огромной постели — ты поможешь мне?

— Да, Веселый Роджерс, чего бы ты хотела?

— Мне нужен неограниченный открытый счет в твоей конторе.

— Всего то?— спрашивает он, открывает сейф и достает золотую кредитную карточку.

— Спасибо, Джил.

— Будь счастлив, Тим. Да, посоветуй фирму по недвижимости и приличных дизайнеров.

— На Таймс-сквер, такой зеленый дом. Мой шофер отвезет тебя. Там есть и первое и второе.

И вот я вхожу в свой пентхауз на Гринвич-Виллидж и, пожалуй, впервые в жизни чувствую себя дома. Окна выходят на Вашингтон Сквер Парк; бешено снующие студенты похожи на разноцветных муравьев. Чуть больше двух дней прошло, а способные ребята из зеленого дома на Таймс Сквер все сделали так, как я просила. Главное четко показать, чего ты хочешь, не так ли? Да, нелегко объяснять, почему довольно оригинальный дизайн пентхауза надо оформить всего за два дня. Я и объяснять не стала. Просто попросила. Ну, заплатила соответствующую сумму — мне ведь не жалко.

Села в кресло, протянула с наслаждением ноги по ковру. И сразу же зазвонил телефон.

— Привет, Веселый Роджер, — сказала трубка голосом Дарамура.

— Здравствуй. Ты хочешь поговорить со мной о будущем?

— Не в этот раз, Джил. Сейчас я хочу поговорить с тобой о настоящем. Через полчаса мы будем иметь честь навестить тебя. Традиция, знаешь ли.

— Мы — это сколько?

— Нас будет трое. Ты рада гостям?

— Скорее да, чем нет. Ты знаешь адрес?

— Твоей берлоги? Как не знать, знаю. Итак, через полчаса.

Они стоят у моей двери точно через полчаса: Дарамур, невысокая блондинка обворожительно-щучьего вида и улыбка. При ближайшем рассмотрении у улыбки обнаруживается хозяин — высокий юноша атлетического сложения. Он напоминает мне Чеширского Кота: не то, чтобы улыбка существует отдельно от него, скорее он выглядит пристегнутым к улыбке.

Я знаю, что вестибюль моей конуры не может не поразить. Когда открывается дверь, оказываешься в открытом космосе. Никогда не думала, что в природе бывает столько оттенков черного цвета. А вот мои замечательные мастера знают об этом значительно больше меня. Поэтому стены и пол вестибюля не отличить от бескрайней глубины вселенной. Разной величины светящиеся точки, вмонтированные в стены, завершают иллюзию. И где-то бесконечно далеко белеет дверь, как будто из космоса можно выйти еще куда-то.

И мы выходим — в гостиную.

— Никогда не думал, что вампир по собственной воле станет жить в шахматной доске, — наконец говорит Дарамур, — но в общем шарман, шарман.

Да, моя гостиная покрыта черно-белыми клетками, а разве не так же обстоит с нашей жизнью? Ты, возможно, скажешь, что это странный гламур в черно-белых тонах. А разве гламур не призван взять жизнь за шиворот, вытряхнуть из нее пыль, чуть пригладить где надо, немножко подшить, повязать яркий бант и торжественно выставить на всеобщее обозрение её истинную сущность. Да, у многих в этом мире истинная сущность жизни — пустота, вот и гламур у них — яркий бант на пустоте. Я так вижу жизнь, что ж теперь сделаешь. Есть черные клетки, есть белые клетки, остается правильно ходить. Причем обрати внимание: на это не надо вешать бантов, нет нужды клеить блестки. Да и пыли поменьше.

Мы садимся в дивные удобные кресла: я и Дарамур — в светлые, очаровательно-хищная дамочка и улыбка с красавцем — в темные. И сразу становимся фигурами на этой доске.

— А между тем, милый Дарамур, ты нас не представил, — произносит леди.

— Да, конечно. Какой же я неуклюжий. Наш новичок, очаровательная Джиллиан Роджерс к вашим услугам. Джил, это Элеонора, душа нашего маленького общества. Рольф, особый гость от наших друзей, прошу любить и жаловать.

— Вот как? Очень мило, — поворачиваюсь я к Рольфу, отчего его улыбка становится еще лучезарней, хоть это и представляется маловероятным — и кто же наши друзья?

— Оборотни, — отвечает за Рольфа Элеонора до отвращения приятным голоском. Мы, Вампиры, предпочитаем дружить со всеми в этом мире. С оборотнями особенно — сладко потягивается она.

Рольф коротко кивает головой. Глаза его тусклы и пустынны.

— У тебя чудесный вкус, Веселый Роджер, — говорит Дарамур. Очень немногие из вампиров обустраивают жилище сами в столь короткий срок. Обыкновенно предпочитают выгнать кого-нибудь из дворца. Твой выбор делает тебе честь.

— Да, Джил, на самом деле, ты молодец, — подхватывает Элеонора. Да, кстати, ты разве не знаешь, что Глазами Инанны нельзя пользоваться всегда. Ты не вынимала их три дня, скоро они совсем истощат тебя. Достань их, Джил. Дай душе немного отдохнуть

Действительно, я чувствовала себя уставшей и опустошенной. Как, оказывается, тяжело возвращаться в иллюзорный мир, лишенный истины. Пусть отдохнут глаза и душа…

Я закрываю золотую коробочку, дар Инанны, кладу на стол.

Элеонора, будто подброшенная пружиной, оказывается около Дарамура и вонзает палец ему в шею. Кровь струей стекает на черную клетку пола, черные глаза блондина пусты и печальны.

Я бью левой без размаха. Элеонора легко и пружинисто падает на пол. Правда, ехидная улыбка не сходит с ее лица. Зато Рольф уже без улыбки. Вместо нее на меня с интересом смотрит маленькое черное отверстие в стволе Беретты. Пистолет будто растет из руки оборотня. Лицо его торжественно и отрешенно.

Элеонора медленно поднимается, подходит ко мне и наотмашь бьет по щеке.

— Держи руки при себе, маленькая сволочь, — совершенно без интонации говорю я. Она улыбается и берет со стола мою коробочку с линзами.

— Великий Энки был прав. Это не составило никакого труда. Особенно с защитой, которую он наложил на нас, правда Рольф?

-Угу, — мычит он и подмигивает мне.

— Что будет с Дарамуром?

Мерзавка откидывает голову и заливисто хохочет.

— Как ты думаешь, Джил, что бывает с человеком, когда ему протыкают шею?

— С человеком?

— А ты думаешь, оттого что она дала вам линзы, вы поменялись? Стали бессмертными? Новой ступенью эволюции человека неразумного? Ну да ладно, не будем метать бисер перед свинкой. У вас нет будущего, глупцы — я достаточно понятно показала, не так ли? Был блондинчик, симпатишный такой, считал себя венцом творения, думал что видит весь мир насквозь. И где он теперь?

— Будущее наступает прямо сейчас. Именно в эту минуту. И в следующую. Я сама делаю свое будущее. И не когда-нибудь потом, а прямо сейчас. Поэтому мое будущее есть всегда.

Она смеется еще громче.

— Ну-ну. Делай свое будущее. А у меня есть дела поважнее, — она выходит из комнаты и мы остаемся втроем: я, Рольф и пистолет.

«Итак, будущее. Попробуем один старый фокус» — проносится в моей голове. Я молчу. И Рольф молчит. Мы сидим за столом друг против друга, я чуть сгибаю левую руку в локте, зеркально повторяя его позу. Только у него пистолет в руке, а у меня нет. Я прислушиваюсь к мерному ритму его дыхания. Постепенно подстраиваюсь к этому ритму. Мы дышим в унисон, незримая связь появляется между нами. Прошло пять минут. Я слегка качнулась вправо. Еле заметно, чуть-чуть совсем качнулась. Рольф повторяет мое движение. Вуаля!

Я широко зеваю и сонно закрываю глаза. И тут же открываю. Глаза Рольфа закрыты. Это не сон, но происходящее в комнате он сейчас не контролирует. Я смещаюсь с линии выстрела, левая рука накрывает его руку с пистолетом и прижимает к столу. Правый прямой в челюсть. Он со стуком летит к стене, на черную клетку пола. Пистолет остается на столе.

Я осторожно извлекаю линзы из глаз несчастного Дарамура и устанавливаю их в свои глаза. Легкая тошнота, мир плывет перед глазами. Я вижу только силуэт оборотня на полу.

— Подожди чуть— чуть, крошка, — звучит голос великой Инанны у меня в голове -Сейчас линзы настроятся на тебя. И действительно, мир обретает стройность и изящество. Я чувствую прилив силы — той силы, которую дает знание сути вещей. Рольф медленно начинает подниматься. Но что это теперь может значить? Я уже настоящая. Он тоже хочет быть настоящим: он трансформируется. Становится гораздо крупнее. За спиной вырастают огромные крылья. Облик его грозен и страшен, но я вижу на мелкой ряби его души страх и отчаяние. Пистолет не нужен. Я разжимаю кулак, и он со стуком падает на пол. Так вот, оказывается, что это — быть вампиром. О, всемогущая Инанна. Я аккуратно касаюсь его страха. И страх превращается в ужас, в панику, в истерику. Рольфа трясет, его огромное жутковатое тело падает на пол, в ту же черную клетку.

— Зачем им нужны мои линзы? — спрашиваю я мою Богиню.

— Линзы нужны Энки. Моему бывшему мужу. Глупенький, он думает, что станет сильнее меня, если вставит в свои глаза сразу две пары линз. Линзы войдут друг с другом в своеобразный резонанс. Этот резонанс даст ему неограниченную власть.

— Что будет на самом деле?

— На самом деле резонанс может вызвать только понос души.

Я смеюсь — весело и беззаботно.

— Давай, Веселый Роджер. Еще один раунд, — мерзким голосом судьи говорит Инанна.

Гонг. Рольф уже поднялся. Волна моей холодной ярости отбрасывает его в угол. И тут между нами возникает Элеонора. Удивительная картина навсегда останется в моем сознании: огромный устрашающего вида оборотень поднял руки в бессилии, крылья безвольно свисают за его спиной. Его уверенно закрывает от моей атаки миниатюрная блондинка в воздушном белом платье. Улыбка сияет на ее лице. Она — воплощение беззаботности и опасности. За Рольфом клубится белесый туман. А из тумана проступают холодные и внимательные глаза Великой Богини любви и войны.

Мои глаза на миг задерживаются ниже пояса оборотня. О, Инанна, что за инструмент у него там! Элеонора сопровождает мой взгляд и заливисто смеется.

— Что, Джил, нравится? А что он проделывает это штукой, ты себе просто представить не можешь!

— Знаешь , я наверно покажусь тебе старомодной, маленькая мерзавка. Только меня в мужском члене привлекает не размер, и даже не форма, знаешь ли. А мужчина, который болтается на другом его конце.

Теперь мы смеемся обе.

И я понимаю, что все мое умение, холодная ярость, твердая решимость и привычка вставать на счете «восемь» бессильны против закаленной в боях пустоты ее гламура с белым бантиком на боку. Ничья. Время остановилось. О, Инанна, великая богиня, помоги мне, прошу тебя! Кто ж поможет, если не ты.

Так замечательно лежать на прохладном полу. Если не пробовала — ни за что не поймешь.

«Семь» — приплывают из тумана слова мерзкой молитвы.

«Восемь» — я что-то обязательно должна сделать. Но что?

«Девять». Будущее наступает прямо сейчас.

«Десять».

Нокаут!