По образу и подобию
Дин-дон, дин-дон, дин-дон!
Легкий звон растекается по всем уголкам монастыря, проникает сквозь толстые стены, резонирует с каждым пустым горшком в трапезной, убаюкивает ночью и успокаивает днем.
Пожилой — лет пятидесяти — с клочками седины вокруг тонзуры монах потер тыльной стороной ладони слезящиеся от скудного света и усталости глаза. Сальные свечи страшно коптили, и потолок его каморки, а ее раз в несколько дней убирал молчаливый служка, почернел от несмываемой сажи. Воск слишком редок. Яркие и ароматные свечи зажигают только в храме во время больших праздников. Негоже выпрашивать их для личных нужд у отца-эконома. Бортничество смертельно опасно, как и все другие занятия вне относительно безопасных крепостных стен. До неузнаваемости изменилась жизнь обители, да что — обители — всех чад Божьих за последние пару десятков лет.
Монах устало откинулся, прижавшись спиной к каменной кладке, прищурил глаза, забормотал беззвучно «Патер ностер», а видения недавнего прошлого угольно-желтыми, как копоть и свет, картинами мелькали в его уставшей от напряженной работы голове.
* * * * * * *
15** год от Р. Х. 11 июля — день субботний
Ты будешь прекрасна, о возлюбленная моя. Да что я говорю — будешь — ты уже прекрасна. Сегодня я вынимал детали из узких ящиков, обитых черным бархатом, и любовался отсветами на твоем металлическом костяке. Твои руки тонки, как ветви ивы, твой лоб высок, а крошечные ступни ног поместятся в башмаки пятилетнего ребенка. Я погружаю пальцы в чашу с глазами твоими. Стекольных дел мастер Генрих сварил их из бирюзы небес и океанской лазури. Они как ясное утро весенним днем, как морская волна, как голубой мотылек на белой розе. Я жду и не могу дождаться твоей нежной плоти и кожи из слез заморского дерева кау-чу. Я купил для тебя самое нарядное платье, моя принцесса, и в сотый раз перебираю точный механизм, который и есть — будущая ты. Возлюбленная моя, создание мое, радость моего сердца. Посыльный из Генуи должен прибыть в Трир со дня на день, и ты, отрада моя, обретешь наконец свой истинный облик.
* * * * * * *
Отсчет злосчастий ныне живущих сынов Господних следует начать с маленькой принцессы Гретхен, точнее — с одного из подарков ей доброго короля Карла — правителя Франции. Нет — все началось с нашего покойного императора. Он так уважал ученость и так презирал окружающих его людей! Э-хе-хе. Человек слаб и грешен, и один из семи смертных грехов — Гордыня.
Проводя долгие зимние вечера в кругу семьи, император Максимилиан поднял как-то с пола только что разбитую шаловливой принцессой гипсовую куклу в пышных шелковых одеждах, покрутил игрушку так и эдак и заметил вслух, что она так же пустоголова, как и большинство его уважаемых советников. Все вокруг угодливо хихикнули на эти государевы слова. Но история разбитой куклы имела продолжение. Пару дней спустя император вызвал в свой кабинет придворного механика мастера Дитриха и, вертя в нервных пальцах кукольную головку, приказал тому изготовить не новые часы, а механизм, который можно было бы вложить в полость головы, чтобы «оживить» подобную игрушку. Задача оказалась хоть и не из простых, но под силу умельцу, в чьих учениках ходил сам Петер Генлейн. Несколько месяцев трудяга Дитрих работал над ней, в то время как кукольных дел мастер Франц изготовлял изысканную оболочку для наполнения. Часть механизма пришлось поместить в туловище, но император согласился с этим изменением.
Так появилась первая ходящая, танцующая изящные па бранля и говорящая после каждого книксена «Битте шёён» тонким голоском кукла из папье-маше на гибком металлическом каркасе. Забавного механического человечка показали на одном из Больших Императорских балов, и он вызвал волну восторга в знатнейших кругах Европы. Вскоре во всех столицах стали появляться мастерские, выпускавшие все более и более искусные механизмы. Не купить пару болтающих, поющих, танцующих и играющих на клавесине кукол для крошки-дочери, бодро марширующих солдатиков для сына, механической служанки для жены или заводного лакея для самого себя стало просто невозможно. Мастерство часовщиков росло, и чудо-механоиды — так прозвали новое развлечение знати — становились все толковее. Чем более сложные колесики и спиральки переплетались в их головах, тем труднее было поверить, что они исполняют только продуманный и заложенный создателями последовательный набор действий. Механоиды или коротко — мехи — как их прозвали в народе, самозаводились, когда приходило время, были лишены всех человеческих недостатков и наделены массой достоинств.
* * * * * * *
По телу глубоко погрузившегося в думы монаха прошла легкая дрожь, он дернулся, слегка стукнулся затылком о стену и… проснулся. Свеча почти догорела, поэтому он встал, взял с полки новую, зажег от огарка, который тут же положил в жестянку с десятком таких же — отец Йохан перетопит их заново — ополоснул в бочонке с водой лицо, вытер его чистой тряпицей и сел на скамью обратно.
Не прошло и двух месяцев, как он сумел разгадать секрет криптограмм. Монах старательно записывал каждое расшифрованное слово сначала на немецком, на котором вел свои дневники мастер Ханс по прозвищу Клюг, позднее прозванный людьми Фердаммтом, а затем переводил полученный фрагмент на латынь.
* * * * * * *
15** год от Р. Х. 18 августа — вторник
Как же ты умна, о возлюбленная моя! Ни одна женщина из плоти и крови не сравнится с тобой. Жены и сестры моих соседей и знакомых — безмозглые курицы, тупые мешки жира и мяса. Они думают только о нарядах, кухне и обгаженных задах своих крикливых отпрысков. Презренные дочери Евы. У них изо рта исходит дурной запах и изливаются такие же дурные разговоры. Если бы я только мог показать всем тебя, моя любовь, отрада моего истосковавшегося по нежности сердца. Если бы эти погрязшие в пустых делах людишки увидели мое сокровище — твои блестящие глаза и изящный стан, увидели тебя и услышали твои мудрые речи. Не подобает такое чудо держать в темноте подвала, тоскливого обиталища гнусных крыс и злобных кобольдов. Не место здесь тебе, душа моя…
* * * * * * *
Запретный плод сладок. Признавая слабости человеческие, Верховный Первосвященник Инокентий VIII в своем послании императору Священной Римской Империи Максимилиану I, а также другим монархам и правителям христианских земель был великодушен и мудр. Он не запретил чудо-забаву. Только одно условие поставил понтифик: человек создан по образу и подобию Божьему, посему негоже бездушным железкам с пружинами в голове напоминать любимое творение Господа. Более человекоподобных тварей механических не создавать, а уже имеющихся — уничтожить.
* * * * * * *
Монах подошел к узкому щелевидному оконцу и выглянул наружу. Ночь подходила к концу. Сквозь лиловые низкие тучи проглядывала розовая полоска зари. Он прислушался к тихому звону, к доносившимся из колодца двора негромким разговорам братии, спешившей на утреннюю службу. Душою он был с остальными, но в своем послушании монах обязался не покидать келью до тех пор, пока не закончит свой утомительный труд.
* * * * * * *
15** год от Р. Х. 6 сентября — воскресный день
Отрада моя. На душе у меня тревожно, так как черное предчувствие терзает ее. Над нами сгущаются грозовые тучи. Всю неделю я слышу грязные перешептывания за своей спиной. Вчера я заметил, что кто-то был в моем доме и пытался открыть хитроумный замок, им я предусмотрительно запер крышку люка в подвал. А сегодня на исповеди падре Александр слишком настойчиво призывал меня покаяться во всех грехах, дабы очистить душу. В мастерской все сторонятся меня. Старина Питер, давно пытающийся сосватать за меня одну из своих толстомясых дочерей, уже несколько дней не предлагает сходить после работы — пропустить кружку-другую пивка. Возлюбленная моя, все эти глупые люди хотят разлучить нас с тобой!
* * * * * * *
Тягостно послушание монаха. Нет, не сложность расшифровки причудливых закорючек, от которых быстро устают глаза, тому причиной. Описания подвигов полководцев, мудрые слова мужей церкви и жития святых подвижников — вот что он записывал бы с благоговением и радостью. Но тайные мысли и желания человека, прозванного вслед за германцами всем христианским миром Фердаммт — Проклятый — опустошают душу старика.
* * * * * * *
Механоиды превратились из развлечения знати в полезных слуг и усердных рабов. Они трудились в мастерских и на шахтах, выполняя самую опасную, тяжелую и грязную работу. Похожие на гигантских жуков, смешных металлических гусениц и жутких чудовищ из ночных кошмаров мехи старательно, тупо и покорно выполняли то, что велел им господин — человек. И напрасно кликушествовали последователи еретика-Лютера, напрасно призывали они избавится от богомерзких тварей. Ведь понятно было всем разумным людям, что вреда от мехов не более, чем от мушкета, который становится опасен только тогда, когда попадает в руки безумца или врага.
* * * * * * *
15** год от Р. Х. 13 сентября — воскресный день
Руки мои дрожат, тело трепещет, и глаза залиты слезами. Эти мерзкие крысы вынюхали мой секрет, узнали мою тайну, добрались до моего сокровища — до тебя, сердце мое. Они трусливо ждали, пока я покину дом, и похитили твое прекрасное тело. Вчера на соборной площади жарко полыхало адово пламя, и оно пожрало тебя, единственная моя. Я не рвался в огонь, я сумел сохранить видимое безразличие, только Христос знает — чего мне это стоило. Я покаялся перед ремесленным Цехом и исповедался отцу Александру. Бог милосерден и простит мне мою ложь. Я сказал, что только проверка своего мастерства занимала меня при создании греховного облика механической куклы. Я обещал пожертвовать все свои сбережения на Святую Церковь и более не повторять ошибки, простительной мне по моей молодости. Они поверили. Они все поверили, потому что хотели верить в это. Епитимья была не слишком строга. Главное и единственное наказание — видеть тебя, о возлюбленная моя, погибающей на глазах радостной глумливой толпы. После этого Ада на земле и при жизни только одно дело осталось мне — месть. О, великое и святое дело мести! Я использовал описания и чертежи манускрипта многомудрого Раймунда Луллия для создания идеальной женщины. Теперь я применю их, чтобы получить идеальных убийц.
* * * * * * *
Мехи стали столь же привычны, как брехливая собака на дворе или копченый свиной окорок в кладовой горожанина. Привычны настолько, что люди замечали их только тогда, когда те, отслужив свое, ломались, и требовался ремонт или замена. Самая крупная мастерская изготовления и починки механоидов в Европе, принимавшая заказы со всего христианского мира, принадлежала Толстому Якобу, а лучшего механика в ней звали Ханс по прозвищу Клюг, что означает «умный». Темный он был человечишка. Явился в столицу неизвестно откуда с тощим кошелем и связкой рукописных и печатных книг за плечами. То ли студент-недоучка, то ли бродячий подмастерье, которому гильдия родного города за какой-то проступок так и не присвоила гордого звания мастера. Пришелец оказался искусен руками, разумел не только чтение, но и мудреные чертежи и имел пару-тройку секретов искусства механики за душой. Так что Толстый Якоб после испытательного срока взял его к себе. Ханс прижился в столице, переехал из квартала бедняков от вдовушки Лизхен, у которой снимал комнату в мансарде, в собственный дом недалеко от мастерской, исправно посещал церковь, и некоторая угрюмость и нелюдимость, отличавшая его, окружающими была воспринята благосклонно — такой молодой, а по кабакам не шатается и девиц легкого поведения домой не водит. Местные кумушки пытались его просватать, другие мастера приглашали в гости, но он вежливо отнекивался, сверкая диковатыми глазами из-под длинной челки. В конце-концов его оставили в покое все, кроме добряка Питера, возмечтавшего породниться с талантливым юным мастером. Ханс не отказывался работать допоздна, иногда предлагал изменить что-то в конструкции механизмов, и идеи его оказывались весьма и весьма удачными. В конце-концов Толстый Якоб сделал его своим первым помощником, а на самом деле — полностью доверил ему управление всей мастерской.
* * * * * * *
Старик беззвучно поблагодарил служку легким кивком, медленно, старательно смачивая сухую лепешку слюной, прожевал ее и запил чистой холодной водой из монастырского колодца. Позавтракав, он, покряхтев, помочился в стоящий у двери чан и вернулся к хрупким листочкам чудом сохранившегося дневника.
* * * * * * *
15** год от Р. Х. 24 декабря — понедельник
Вечер. Канун Рождества, и глупые людишки веселятся перед торжественностью ночной службы. Еще больше веселья принесет им завтрашний день. Миновало ровно десять лет и шестьдесят семь дней после твоей гибели, любовь моя. Сколько твоих славных собратьев прошло за это долгое время через мои натруженные грубой работой руки, и каждый выходил из них еще искуснее и усерднее в своем ремесле. Но еще одно тайное искусство дремало с тех пор в них и еще будет спать до полудня. Искусство ненависти. Искусство моей мести. Искусство быстрой смерти. Я взгляну в глаза моим посланцам Грядущего и с радостью приму смерть от руки одного из них. Спи спокойно, возлюбленная моя, скоро я присоединюсь к тебе в вечном сне.
* * * * * * *
Монах перекрестился и вздохнул. Его труд закончен. Последние слова нечестивца записаны на двух языках. Дальше братья сделают столько копий, сколько монастырей осталось на обезлюдевшей нашей земле. Что будут делать с ними потом — спрячут в глубинах библиотек или станут на их примере показывать, до какой гнусности может дойти рожденный женщиной и крещеный святой водой человек — ему неведомо, да и не слишком он хочет про это узнать. Старик довольно улыбнулся, взял в правую руку позеленевший от времени бронзовый колокольчик, и резкий звон заглушил неизменное «дин-дон». Но стоило монаху прекратить звенеть, как возвратился привычный размеренный звук. Это днем и ночью усердные братья изготавливают по чертежам великого Леонардо, доставленным в последние оплоты человечества, то, что поможет нам наконец-то победить. А победа будет за людьми. Ведь невозможно, чтобы создание, каким бы сильным или хитроумным оно ни было, одержало верх над своим Творцом.