Иначе не будет

Городская клиническая больница номер четыре появлялась на страницах городских газет с завидной стабильностью. Такого постоянства не добивались ни местные политики различного масштаба, ни коммерсанты, ни столичные знаменитости. Даром, что родные рубрики «четверки» — криминальная хроника и протоколы муниципальных заказов. Очень часто тем контекстом, в котором речь шла о ней, было «доставлен с многочисленными телесными повреждениями».

Некогда крашеное желтым, а ныне изрядно поблекшее двухэтажное здание, построенное руками немецких военнопленных, приютилось на промышленной окраине города среди неаккуратно, но основательно обрезанных деревьев. Установленные на волне последней выборной компании, нелепые пластиковые стеклопакеты, с оставленной завхозом по соображениям практичности защитной пленкой, бережно сохраняли остатки вчерашнего тепла, символизируя, что жизнь в матушке России идет на лад.

Жизнь, медленно и вразвалочку идущая на лад, по пути заглядывающая в пивные ларьки и автосалоны, кажется неспособной приносить сюрпризы. Уж тем более приятные. Можно с достаточной долей уверенности утверждать, что большая часть пациентов палат реанимации имели возможность испытать на себе пусть редкие, но оттого не становящиеся приятными жизненные сюрпризы. И к единственному пациенту реанимационного отделения клинической больницы номер четыре это утверждение вполне применимо.

Закупленное в рамках национального проекта дорогостоящее оборудование сгрудилось возле кровати, заботливо попискивая и мигая подобно новогодней елке, сооруженной из материалов, оставшихся от бесплатного ремонта в популярной телепрограмме. Первые лучи осеннего дня сверкали на глянцеватом кафельном полу, отражаясь на потолке и новенькой двери, с которой еще не успели снять остатки целлофана и монтажной пены.

На потрепанной, но крепкой и исправно ремонтировавшейся кровати, подключенный к «нацпроекту» и укрытый одеялом в цветочек, лежал молодой человек лет двадцати. Верхняя часть головы закутана бинтами, на лице среди многочисленных шрамов виднелись свежие кровоподтеки. Само лицо, местами распухшее от синяков, некогда сломанный и неправильно сросшийся нос ярко свидетельствовали, что их обладатель имеет мало общего с законом и общепринятыми нравственными идеалами. На прикроватной тумбочке стояли металлическая миска и керамический стакан, настолько «больничные», что один взгляд на них оказывал целебное воздействие.

Медленно, без скрипа открылась дверь. Позевывая и щурясь утреннему солнцу, в палату вошли две девушки в белых халатах. Попадись эта парочка на глаза Вам, дорогой читатель, уверяю, они показались бы лучшей иллюстрацией притяжения противоположностей. Одна высокая и стройная, другая несколько ниже и плотнее. Аккуратно уложенные в каре темные волосы первой девушки, яркая, но в тоже время строгая косметика на красивом лице, контрастировали с добрым румяным лицом второй, ее густыми серыми волосами, заплетенными в тугую косу.

— Дашка, вот о чем он сейчас думает, а? — спросила невысокая медсестра, достав из кармана яблоко в то время, как ее подруга осматривала оборудование, что-то помечая в блокноте.

— О чем может думать это тупое быдло… может о том, как нас с тобой трахнуть?

— Нуууу… Это не смешно.

— Я не смеюсь. — Даша спрятала блокнот и карандаш, — Оль, меня каждый вечер такие мальчики у подъезда встречают, и понять, о чем они при этом думают, труда не составляет.

— Не знаю. Мне кажется, что ему очень больно. Представь, за три дня никто не приходил.

— Больно… это точно. — Дарья отошла от постели и встряхнула волосами — И оттого, что ты прочтешь его мысли, не полегчает. Ни ему, ни тебе. Пойдем сегодня вечером в галерею, там выставка современного искусства.

— Дааааш… ты же знаешь, я этого искусства не понимаю. Пойдем лучше в парк.

— Решено — идем в парк… но только после галереи.

Прошло около часа. Больница наполнилась звоном посуды, грохотом передвигаемых туда-сюда бельевых тележек, топотом медсестер и уборщиц. Редкие пациенты неспешно прохаживались по коридорам, пара почтенных старичков в пижамах играла в шахматы, и вокруг их лавочки собралось несколько сочувствующих. Молодой человек в спортивном костюме и кроссовках на босу ногу приглушенно матерился в трубку мобильного. На этом фоне палата реанимации, как и положено, оставалась очагом хрупкого спокойствия. Ее единственный пациент что-то негромко простонал и проснулся.

«Вот же дрянь,» — подумал он — «какого хрена этой дуре понадобилось на нашем районе. Как таких тупых телок земля носит? Это же надо… в час ночи идти по «металлургам» в меховом пальто и болтать по дорогой мобиле на всю улицу. Ну как у такой лошары трубу не отжать? И главное даже не прессовал ее толком. Подошел, говорю, — «Родная, телефон дай позвонить». Она — «У тебя что, своего нету?» Ясен красен, нету — телефон у нее дернул, дал в торец, чтоб сразу не заморосила. Симку скинул и бегом на «кикоз» — там скупка круглосуточно работает. Впарил знатно — пять рубальков поднял».

Молодой человек пошевелился, пытаясь лечь поудобнее, но боль резко пресекла его попытки и, выругавшись сквозь зубы, он бессильно откинул голову на подушку.

«Уроды. Конченные дауны! Ну, какой нормальный пацан отпустит свою телку ночью шляться по «металлургам»?! Сволоты. Не успел даже бабки потратить. Купил пивасика, колбаски, сухарьков — выхожу — смотрю, стоит черный лексус. На ксеноне, закатанный в доталово с лобовухой*. Еще подумал — «незнакомая тачка». Вылазят два мажорика — курточки кожаные, джинсы как у гомиков. Чувствал же — валить надо… Не успел. Скупщик сдал, сука. Точно скупщик. Еще и бабла поднял, сто пудов».

В салоне старенького Мерседеса Е-класса было тепло и уютно, конечно не так, как под ватным одеялом, но теплей и уютней, чем на улице. Сидящий за рулем мужчина лет тридцати взглянул на часы, зевнул и вышел. Обходя многочисленные лужи, стараясь не испачкать тщательно отстиранные джинсы, он достал телефон.

— Олег, я в больницу по телеснякам субботним. Звонили, что пораненный очнулся. На планерку не успею. Я понял, давай… ага.

Войдя в холл, водитель мерседеса расстегнул куртку и направился к стойке регистратуры.

-Утро доброе, — посетитель раскрыл удостоверение и протянул в окошко — Моя фамилия Алиев. Как я могу поговорить с лечащим врачом Николая Пеплина и с ним самим?

Некоторое время спустя, когда лужи успели немного подсохнуть, следователь коммунарского районного отдела милиции вернулся за руль. Он завел машину и поставил музыку повеселее. На вопрос, «что случилось» потерпевший ответил, что упал с лестницы. Это, конечно, было проблемой, учитывая, что однозначно пошло бы в разрез с заключением экспертизы, но принимая во внимание слова доктора о том, что парень со дня на день умрет, дело скоро переквалифицируется на часть четвертую или вообще в сто пятую и уйдет Следственному комитету**. Все не так уж плохо. К тому же планерку удалось пропустить.

Автомобиль тронулся и, пропустив мусоровоз, выехал с территории больницы.

«Ну вот… менты уже приперлись.» Николай в очередной раз скривился от боли, пытаясь сменить позу. «Где же вы были, когда эти уроды меня в машину сажали? Когда в порту мудохали? Да ну вас нахрен.» Болело все. Поначалу, когда только вернулось сознание, можно было хоть дышать нормально. Сейчас каждый вздох давался с мучительной болью. Будто вместо больничного воздуха в легкие попадала металлическая стружка. Каждое движение отдавалось во всем теле резкими судорогами.

«Дайте только очухаться. Найду и урою козлов. Скоро Беня должен откинуться — правильный пацан, своих не бросит». Вспомнилось, как Беня — Генка Рубеньев по пьяни влетел в местную забегаловку с монтировкой и знатно отделал троих гастролеров, с которыми как-то синячил. Правильно — не будут барагозить на «металлургов». «Один пришел, при всех обосновал тему, а эти… уроды. Какой мусорам интерес до них — это мое дело. Надо только узнать с какого они района, Серого напрячь — такие сто пудово где-то засветились».

Сказать, что кафе «Мираж» пользовалось дурной славой, значит покривить душой. Здесь не собирались бандиты и не торговали самогоном. Просто такие заведения всегда вызывают негативные оценки у обывателей. Небольшая пристройка к автомойке, десяток столиков внутри, ненавязчиво-грубоватые официантки и громкая, мешающая говорить музыка. Таких кафе сотни в любом областном центре. Набор посетителей столь же непримечателен, сколь и само заведение. Мужчина лет пятидесяти в безразмерной заношенной куртке разглядывал бесплатную газету, поигрывая ремешком стоящей на столе барсетки — такой же безразмерной и поношенной. Молодая женщина в кожаном жакете, который в насмешку над защитниками природы покрасили в ярко-красный цвет, пыталась набрать на мобильном телефоне код карты экспресс-оплаты, нажимая на клавиши, опасаясь не повредить длинные ногти, чуть ли не серединой пальца. Трое молодых людей в коротких щегольских курточках сидели в дальнем углу зала. Они, в этой компании были единственными, кто сделал заказ. Две чашки кофе и бутылка минеральной воды.

— Нет, но все-таки зачем было его бить? Телефон у скупщика же забрали. — Один из парней — худощавый, с резкими чертами лица — откинулся на спинку стула и оглядел товарищей — Какого хрена?

— Да ладно тебе, Андрюх, ты же видел этого урода — кому он нужен. Мы вообще доброе дело сделали. — Второй собеседник беззаботно улыбнулся и отхлебнул из чашки. — Если что, Костик нас прикроет.

— Прикроет… — Андрей уставился в потолок — тачка-то моя, вдруг он номер запомнил? И рожи наши. Саш, вот какого хера ты пустил ее в такое время шляться в тех краях? Кстати, как она.

— Откуда я знаю как… мы расстались.

— Чего?! Это, выходит, мы подставились просто так, ради прикола? Вот дерьмо…

— Сам ты дерьмо, — огрызнулся Саша, — а мы сделали все как надо.

Между тем, обладатель барсетки аккуратно сложил газету и вышел. С его семерки уже сбили грязь, и он аккуратно выезжал из бокса.

До поры до времени не вмешивавшийся в разговор приятелей молодой человек оглянулся и пробурчал: — Вы потише, а то мало ли что.

— Ладно, — вздохнул Андрей — я сам виноват. Надо было энергичней вас отговаривать. Будем надеяться пронесет.

— Как бы тебя не пронесло, заботливый ты наш!

Глядя на перепалку друзей, Максим — третий участник разговора — аккуратно допил кофе и отодвинул чашку. В тот вечер они хотели, как всегда, собраться у Андрея, взять пива и тихо посидеть у телевизора, но Санек предложил поехать к его девушке, отмечавшей день рожденья подруги на «металлургах». Согласились, выходит, напрасно. Оказалось, никто из парней не заметил, как ушла Оксана — Макс и Андрей во всю развлекали девчонок, а Сашка дрых в ворохе подушек на диване.

Когда она вошла — заплаканная и с огромным синяком, в рваной дубленке, перепачканных джинсах — и обо всем рассказала, Сашка молча оделся, спросил у хозяйки квартиры, где ближайшая скупка и вышел. Макс, пожав плечами, последовал за ним. Уже на улице их догнал Андрей — позже именно он сумел договориться со скупщиком, выкупить трубку за шесть тысяч и заодно узнать, кто ее принес. Но, когда Саня заплатил еще пять рублей и попросил указать на грабителя лично, Андрюха глухо матюгнулся и сказал, что в дальнейшем не участвует и тут же получил ответ, что пока они дождутся такси, негодяя след простынет, а он — Андрей будет чувствовать себя последним говном. Под напором столь убедительных аргументов Андрюха сдался и, громко хлопнув дверью, завел машину.

Вспоминания о том, что произошло позднее, вызывали желание заказать что-то гораздо крепче местного кофе.

— Лексус готов — прокричала тетка в резиновых сапогах, и друзья, расплатившись, покинули заведение.

Маленькие солнца всех цветов радуги загорались и тут же гасли, но на их месте расцветали все новые и новые солнышки. Вместе с ними накатывала и отступала боль — дышать было практически невозможно и в тот момент, когда Николай готов был открыть глаза и, собрав последние силы что-нибудь сделать — что угодно, лишь бы остановить уже, казалось осязаемую боль, она неожиданно отступила. Крохотные светила вспыхивали и угасали все медленней, и по телу мягко растекалась приятная прохлада.

«Это последняя доза. Откуда у него до сих пор брались силы, уму не постижимо… Но теперь все — парень точно не жилец». — Даша прикрыла дверь и прислонилась к стене. Говорят, к смерти невозможно привыкнуть — она всегда остается собой — сгорбленной старухой в черном плаще, с огромной, вселяющей ужас косой в костлявой руке. На самом деле, когда смерть превращается в рутину, от старухи не остается и следа — ее место занимают пара вздохов, ничего не значащие слова сожаления и несколько минут писанины. Но иногда, вот так стоя у двери, за которой человек доживает свои последние часы и минуты, за спиной чувствуется ее поступь — старуха молча проходит мимо и к горлу подкатывает комок из чувства обреченности, жалости и глупой радости, что просто стоишь в сторонке.

Спать. Куда-то на ту сторону сознания отступали образы минувших событий. Они проплывали перед глазами — такие яркие, что хотелось дотронуться до них, прижать к груди и бережно хранить в сердце. Детский сад и рваные шерстяные колготки, невкусная запеканка и первые друзья. Школа. Первая сигарета и бутылка пива, первый секс… быть может, первая любовь. Шарага — первые деньги и серьезные дела. Не так много — чуть больше десяти картинок — все остальное мутная масса безнадеги и повседневности.

Вспышка. Тишина, хоть глаз выколи…

Потрепанный «мерседес» Алиева тихонько урчал, не попадая в такт порывистому осеннему ветру.

— Ну вот, Игорь — такая «оперативочка».

Сидящий рядом с водителем мужчина хмыкнул и поскреб затылок. На вид ему было «весьма за тридцать» — мягкое невыразительное лицо, начинающая оформляться «трудовая мозоль», крепкие руки человека, привыкшего к физическим упражнениям. Темная куртка с меховым воротником, ухоженные брюки и дорогие, но неброские туфли дополняли облик собеседника следователя, придавая ему вид спокойного российского бюргера второй половины первого десятилетия двадцать первого века.

— Фейруз, — Игорь помолчал, — не совсем понимаю для чего тебе этот разговор, но скажу сразу — по поводу этого дела звонили из управы — велено не проявлять фанатизма. Поэтому, за информацию спасибо — будем посмотреть. На парней, кстати, ты вышел профессионально.

Алиев вздохнул и включил приемник.

— Спасибо. Просто подумал, что это страшно, когда люди не хотят нашей помощи.

— Заешь, а я пришел к выводу, что если люди не хотят помощи, то и помогать им не надо. И ничего страшного в этом нет. Человек вправе хоть что-то решать сам.

Они поговорили еще несколько минут на отвлеченные темы, пожали друг другу руки и новенькая «Мазда» Игоря скрылась за поворотом.

Фейруз, которого родители — владельцы нескольких продуктовых магазинчиков по случаю «впихнули» на юрфак, своей нынешней работой был доволен. Дузья уже несколько лет звали в бизнес, но младший Алиев упорно отказывался, почему-то держась за свой прокуренный кабинет в райотделе и ночные дежурства. Причина в том, что Фейрузу доставляло удовольствие общаться с множеством людей, обсуждая и решая важные для них вопросы, а потом забывать о них и никогда больше не видеть. Проникать в паноптикум стандартных и унифицированных человеческих судеб, оставаясь в стороне.

Почему этот случай заставил его задуматься? Механизм человеческой жизни устроен таким образом, что почти всегда развитие той или иной ситуации можно предсказать. Люди, забившие до смерти никому не нужного уличного гоп-стопщика, либо останутся безнаказанными, либо получат условный срок. Захотелось это изменить, постараться крутануть шестеренки в другую сторону.

Сейчас, одну за другой меняя радиостанции, Фейруз отчетливо понял, что в мире, где успешные и обеспеченные люди будут сидеть в тюрьмах за преступления, совершенные против всякого отребья, лично он — Фейруз Алиев жить бы отказался. Наотрез. Может потому, что тогда никто не захочет чего-то стоить? А может просто стало страшно? Фраза «Закон един для всех» красива лишь на словах или листе бумаги… становится очень страшно, если ее долго обдумывать.

Найдя музыку, способную выбить из головы ненужные мысли, Фейруз резко дернул селектор коробки передач и надавил на педаль газа.

*Закатанный в доталово с лобовухой — глухо тонированный, включая лобовое стекло.

**Следственный комитет при Прокуратуре РФ. Согласно УПК, осуществляет предварительное следствие по случаям причинения тяжкого вреда здоровью, повлекшим смерть потерпевшего.