Монсальват
Камелот. Пожрать. Поспать.
Броселиандский лес — лес могущества друидов,
легендарный лес, полный волшебных мест.
После смерти Артура еще много лет эти места
связывали с рыцарями Круглого стола...
...из путеводителя по Бретани
Арно де Монсалви
Друг. Брат. Любимый.
Какая же ты сволочь, Арно! Взял и умер. Год прошел, а я так и не научился жить без тебя. А ведь еще недавно мне казалось, что мы поделили мир на двоих, что жизнь навсегда превратилась в ясный майский день.
Я всегда был для тебя Жак-Простак, хотя последние лет пять меня никто уже так не называл ни в лицо, ни за глаза, только Командор да Командор... И только ты иронично вздергивал бровь, и я сразу вспоминал, что мне же до настоящего рыцаря как до неба. Нет, ты никогда не заставлял и даже не уговаривал учиться — ты просто находил способ показать, что это надо мне. Я-то всегда думал, что добрый рыцарь это тот, кто умеет махать мечом. А как-то потом оказалось, что рыцари не сморкаются в скатерть, умеют писать и читать, составлять карту и даже проверять, куда потрачены деньги. Вот так Жак-Простак обучился не хуже циркового медведя.
Однажды ты сказал, что это я — без роду и без племени, научил тебя, что такое быть настоящим рыцарем. Тебя, с твоей родословной?! Я думал, что ты шутишь, ведь все мальчишки верят в Камелот и мечтают стать рыцарями. А ты засмеялся и сказал, что ты и не думал о подобном до нашей встречи. Точно шутил.
Мы встретились в Броселиандском лесу в ясный майский день. Мне было тринадцать, и я сбежал из дома. Ушел искать Камелот, а наткнулся на тебя. Сам не пойму каким чудом убил того жирного кабана. Паршивое животное пропороло тебе ногу, ты до конца жизни немного прихрамывал. Кровищи было на поляне... А ты сжал кулаки, прямо весь побелел и спросил так спокойно, будто у короля за столом: "Кого мне благодарить?" Это ты так знакомился, по-благородному. А я смотрел как дурак, в серые глаза да на золотые волосы и думал — он же как святой на иконах, разрази меня гром. Одно слово, Жак-Простак.
Когда в 15 лет мы узнали, что Камелота не существует, что Круглый стол — легенда, это стало для меня ударом. И тогда ты, сжав кулаки, сказал: "И что? Неужели мы не сможем выстроить свой Камелот?" Взял меня на "слабо". И еще сто человек, а потом еще... Я понял, что у меня на самом деле не одна мечта, а три. Камелот, пожрать, поспать.
Я никогда не ложился, пока ты не вставал от своих бумаг. А ты всегда советовался со мной по всякой экономике-политике, хотя я никогда не понимал всех этих тонкостей, боялся этикету и отношений. Я не умел ни шахмат, ни египетских карт, но ты терпеливо расставлял фигуры или раскладывал картинки и рассказывал. Ты отвечал на все вопросы, мы обкладывались докладами, схемами и счетами... Один раз ты сказал, что пока мне объяснишь суть, так сам все поймешь, и я решил, ну и пусть, раз ты так хочешь. На том свете отосплюсь, если что.
Я по жизни редко выступал — я же не священник, не люблю и не умею. Когда ты в раздражении смахивал со стола фигуры, я пытался сказать, что все же куда проще. Это же Камелот. Мы рыцари. Я так сказал и когда половина наших попала в плен, а ты ходил, смурной как туча. Мы собрались на совет, а я сдуру и спроси — о чем речь, братья? Мы рыцари, мы же своих не бросим? И они все так в лице поменялись, загорелись и как один встали: "Как брат брату — в жизни и смерти! Мы всегда будем вместе!". И тогда ты посмотрел на меня прямо как икону, мне аж щеки зажгло.
Мы их вытащили. Спасли. Я потом услышал, как ребятам рассказывали про мою какую-то вдохновенную речь на полдня, после которой все встали как один и дали клятву нерушимого братства. А я же только пару слов сказал? Ты засмеялся, когда я это пересказал: «Жак, когда сердцем говоришь, так и получается».
Арно, сволочь, как ты мог умереть? Я столько раз вытаскивал тебя, а в этот раз не смог. С поля боя я бы вынес, но не спасти из лазарета. Я знаю, как стереть с висков кровь, но не седину... Это я уже скоро присоединюсь к тебе.
Сегодня ясный майский день, и я на заветной полянке Броселиандского леса. Наверное, я хочу невозможного, но, Арно, ты ведь смог уже раз сотворить невозможное? Ты подарил мне Камелот, так сделай еще одно чудо! Арно, Арно де Монсалви, я знаю, что ты меня слышишь! У меня теперь четыре мечты: Арно де Монсалви. Камелот. Пожрать. Поспать.
Я на тебе никогда не женюсь
Босыми ногами ты бежала по траве, раскинув руки. Такая смешная в свои пятнадцать лет. В твои годы оставаться ребенком — это надо родиться дочерью графа. Сам гордый отец стоит рядом, показывал мне свои владения с высоты замковых стен.
— Анна! Не уходи далеко одна!
И, уже мне:
— У нас тут… всякие бывают.
Всякие, по словам оруженосца, оказываются аж двумя бандами разбойников. Тракт недалеко, а как мир объявили, район стал золотым, отсюда — прямая дорога к морю. Только слишком многие торговцы попадали сразу на небо, а это уже дерзкий вызов храмовникам, взявшим территорию под свою опеку. Того и гляди, уведут земли из под носа да в королевскую казну… Деньги, вот почему я здесь.
— Против разбойников нужен полный отряд рыцарей Храма, — подытожил граф за ужином.
Праздничная одежда хозяина замка выцвела от времени. На стенах висят поблекшие гербы. Нет у замка денег, все выбрала последняя война. Граф и к королю то не пошел на поклон лишь на одной своей гордости.
— Анна, познакомься, это рыцарь Жак и его оруженосец Жан.
Господи, зачем же ты сделал ее такой красивой?
Мне никто так не улыбался. Всегда шрамов пугались, или чурались простолюдинского происхождения. А она мне протянула руки.
— Хотите свежей земляники?
Я уставился, как дурак, на сочные спелые ягоды. Оказывается, у земляники есть запах. Сами собой расплылись в улыбке губы. Оруженосец подавился кашей — в последний раз я улыбался на Пасху.
— А. Я буду.
— Вы рыцарь?
— Э. Да.
Красноречие не входит в список моих недостатков. Я же Жак-Простак. Любая другая девушка уже бы поскучнела лицом, а эта только расцвела, как будто я что-то нежное говорю.
— Вы собираетесь победить разбойников?
— Я? Вообще-то…
Я должен был сказать «нет». В одиночку на два отряда человек по пятнадцать — это безумие.
Она задумчиво водила рукой по краю миски, и я понял, что больше всего на свете я хотел бы, чтобы эти руки касались меня.
Я должен был сказать «нет».
— Да.
И до поздней ночи мы сидели с графом, прикидывая, что можно сделать и как. Утром, едва пропоют петухи, я отберу охрану у двух следующих сюда караванов. В тот же день я сформирую отряд из крестьян — им есть за что драться. Уже к вечеру будет готова хитрая засада.
— Никакой пощады, пленных не брать, — мой последний приказ перед боем. Пусть захлебнется кровью каждый крысеныш в западне. Кто не умрет от меча, тот получит стрелу. Будет такая бойня, после которой еще долго станут кругом обходить лихие люди и замок, и Орден заодно.
Этот идиотизм назвали подвигом, а меня сделали Командором. Друзья сравнивали меня с каким Юлием, но я не знаю, святой это или бес, и как он тут замешан.
Девочка с земляникой... Я не могу быть с тобой, но я сделаю все, чтобы ты могла босая ходить по земле. Чтобы ты спала спокойно, веря в славных рыцарей, поклявшихся быть доблестными и защищать слабых.
Я все сделаю, что ты попросишь. Я только никогда на тебе не женюсь.
Умереть во имя
— Эта книга… Ее надо спасти любой ценой.
— Эта книга стоит дороже, чем ваша жизнь? — поднял бровь Арно де Монсалви.
Пожилой еврей вздрогнул, но не отвел глаз от собеседника:
— Мессир, я готов заплатить и такую цену, если она позволит сохранить труд для потомков.
Арно неторопливо разливал вино в бокалы. Я осторожно взял рукопись в руки:
— Арно, да тут же пишут о строительстве государства?! Почему псы господни охотятся за текстом как за черномагическим трактатом?
— Жак, когда король единолично строит Францию, любой иной взгляд на благо страны будет ересью.
— Это как? Про ересь же папа решает...
— Через полгода папа переедет в Авиньон, это уже закрытый вопрос, — Арно сделал глоток.
— Все пропало, самый главный труд моей семьи погибнет, я опозорю свой род, — в отчаянии выдохнул старик, отодвигая от себя играющий красными бликами бокал.
— Яков бен Кордовейро, есть место, где вашу книгу прочтут и сберегут. Противники Франции и папы — ваши союзники. Я только не могу решить, стоит ли нам так рисковать.
— Мессир, вы говорите о княжестве Литовском?
— Именно. Дорога идет через владения Тевтонского Ордена. Если эти доблестные рыцари только что вырезали десять тысяч мирных жителей ради пяди земли, то что они сделают с тем, кого сочтут врагом... — Арно отставил бокал, казалось, его всецело заинтересовала игра огня в камине.
— Мои предки писали о том, как построить Пардес Римоним. Страна прекрасная, как цветущий сад, где закон защитит и женщину, и ребенка. Государство, которое дает каждому права и свободу...
— Как Камелот? — удивился я, наконец выпустив книгу из рук.
— Берите выше, молодой человек, — улыбнулся мне раввин. — Не один замок или орден, а целое государство защищает своих жителей, гарантирует мир каждому дому.
— Арно, это так?!
Де Монсалви нехотя кивнул:
— Здесь дается обширная история государственного права и изложен ряд необычных идей. Доминиканцы не на пустом месте обещали медленный костер всем, кто хранит эту рукопись у себя.
— Я отвезу книгу.
— Жак! — Арно все так же смотрел в огонь, только побелела рука, сжимая пустой бокал.
— Ты же тоже хотел бы ее спасти от уничтожения. А я и дорогу знаю, и язык, и вообще — я и книги, это же никто вместе не сопоставит.
— Жак, это же только книга... что, если с тобой что-то случится?
— Я буду как тот римлянин, что сам положил руку в костер, хех. Арно, у меня получится. Арно, я должен!
— Как ты мне надоел, Муций Сцевола. Иди спать, разбужу за час до рассвета. Возьмешь письмо виленскому епископу, это будет тебе прикрытием.
— Велик Адонаи в милосердии своем, — старик обмяк в кресле, стало заметно, на каком усилии воли держался Кордовейро. — Я боялся, что вы откажетесь. Так рисковать во имя идеалов...
— Вы же рискнули, придя к нам? — оторвался от созерцания костра Арно де Монсалви.
— Это мой долг перед моим Творцом. Вы не обязаны умирать во имя чужих идеалов.
— А нам и своих хватает. Только думается мне, уметь жить во имя большая честь, чем умереть, — хмыкнул Арно. — Жак, или ты закрываешь как следует дверь, или я перехожу на греческий. Спи.
Благослови тебя Господь
— Да что ж ты делаешь, мать?
Оглянулась, чуть не уронив хворост. На тропу выехали двое, рыцарь да оруженосец. Старший и спрашивал.
— Я, благородный рыцарь, вот собираю тут.
— Мать, тебе с внуками надо сидеть да малышню за хворостом гонять.
И то верно. Да только все на погосте лежат, в чужой земле.
— Да я погулять вышла.
Надеялась, отвяжется, а получилось еще хуже. Посмотрел он на меня как на дитя малое, неразумное:
— Мы тебя проводим, мать.
Оруженосец тут же соскочил с коня, подхватил вязанку. Пришлось вести домой. Как до избы дошла, так смотрю — все понял всадник: и про то, что одна я тут, и что давно я так. А самое пакостное, что не переживу я зиму... Посмотрел на меня угрюмо, сплюнул зло и скомандовал:
— Мы тут у тебя пару деньков побудем, мать. Отдохнем, дровишек наколем.
Глянула искоса на оруженосца — тот понурился. Значит, они после "отдыха" спать в седле будут, чтобы успеть добраться в срок.
И избушку подправили, и дров накололи, и всякой другой мужской работы переделали в четыре руки. К вечеру поняла я, что эту зиму я еще перезимую, рано собираться на погост. Обрадовалась я, а незваные гости кашу на ужин уплетали да хвалили. Жан, оруженосец который, только все морщился за едой и украдкой руку потирал.
— А покажи ка мне, что у тебя тут.
Посмотрела и охнула, ведь лечить надо. Нехорошее дело, еще так месяц, и без руки мальчик остался бы.
— Это стрелой, с последнего боя. Лекарь сказал не трогать, так пройдет, — покосился на меня рыцарь.
— Дурак ваш лекарь, — буркнула я. И схватила мазь подходящую. Хоть есть чем отблагодарить...
Они вернулись к началу весны. Отдохнуть на пару дней. Отвел меня благородный рыцарь в сторонку:
— Мать... Знаешь, Жану руку собирались оттяпать, пока ты мазь не дала.
— Дурак ваш лекарь и пустомеля, — махнула я рукой. — Пустяковая там царапина была, на свежем воздухе и прошло.
Посмотрел он на меня, глаза шире лица, а потом дошло до него. Кивнул, мол, так и было.
— Мать... а вот если еще раз какая... пустяковая царапина случится, можно мы до тебя завернем? Дровишек наколоть да ночь переночевать?
— Отчего бы и нет, мальчики.
Зима шла за зимой, и я была спокойна за завтрашний день. Они приезжали ко мне, незнакомые мальчики, все, как один, в плащах с крестом на спине. Кому припарки, кому притирки, кому травка для тела, кому — для души. Были бы это псы господни, сгорела бы я как ведьма еще первой зимой. А рыцари знали и молчали.
На ярмарке, куда я выбиралась пару раз в год, люди шептались, что доблестные рыцари зачарованы от ран. Что бог благословил Орден при Храме. Они не ошибались в главном. У бога нет других рук, кроме наших собственных — все чудеса творим мы сами.
Да, я травница из рода глендруидов, лекарь, каких мало осталось в наши темные времена. Я позабочусь, чтобы вы были целы, славные мальчики, пусть сочтут другие люди это чудесами, достойным лишь смертной казни в наши страшные дни.
Что такое жизнь одной старухи? Ничто. А ты не смог проехать мимо, рыцарь Жак.
Благослови тебя Господь.
Пускай тебя полюбит Бог
Арно поманил меня к ограде сада, сквозь решетку я увидел девушку. В одной руке она держала четки, другой тихонько поглаживала яблоню.
— Смотри, это моя кузина, Катрин де Монсалви!
Девушка прислонилась к дереву и мечтательно улыбнулась в небо.
— Правда, она красивая, Жак?
Я посмотрел, как вспыхнули глаза у Арно:
— Да. Очень. Она… старше тебя?
Он вцепился в ограду, пальцы побелели:
— На десять лет. И еще хромает, и еще ее папаша спустил все состояние. Ну и что?! Она же не кобыла на разведение!
— Арно… она правда очень красивая.
Он закрыл глаза:
— Я хочу, чтобы она была моей.
Люди не воспринимали дружбу Арно и Катрин всерьез. Никто так и не сделал девушке стоящего предложения, а на ее отказы от мезальянсов семья смотрела благосклонно. Гром грянул, когда ему исполнилось 15, а ей 25 — друг сказал отцу, что хочет сам выбрать себе невесту. Его выпороли, а ее решили отправить в монастырь. Я присутствовал при их прощании:
— Арно, мой светлый ангел, ты вырастешь... благородный, сильный, красивый. Пускай тебя полюбит бог, нет, ну как же меня угораздило, — она заплакала.
Он побледнел, прижал ее к себе:
— Поклянись, что не дашь нерушимых обетов.
— Арно, мой бог, — она прижала руки ко рту. — Нет, ты не прав, ты не всерьез, это детство, это пройдет…
— Тише, тише, не плачь, все будет хорошо. Честью клянусь, я всерьез. Только обещай мне ждать.
Влюбленным запретили видеться, у них отбирали письма. Каждое Рождество она присылала закладку для молитвенника. «Пускай тебя полюбит бог, вовек блаженны небеса», — вышивала Катрин. У Гийома де Монсалви язык не повернулся приказать отобрать у сына ее рукоделие…
У Арно было 5 закладок в молитвеннике и титул Командора к 20 годам. Люди шептались о звонкой мошне и коварных интригах, но они не знали главного — отец обещал Арно благословить их с Катрин брак, если сын докажет, что он того достоин. Попроси Гийом у Арно корону Франции на бархатной подушечке, тот бы и ее достал, но отец ограничился: «Стань мужчиной, сынок».
Сразу после посвящения мы вдвоем отправились к старому Гийому. Я помню, как мы соскочили со взмыленных коней, и Арно бросил отцу в руки новенький командорский плащ.
— Арно, сынок, поздравляю!
— Катрин.
— Она... мне написали, она заболела.
Арно вцепился в поводья, стиснул зубы, поднял глаза на отца.
— Будет все, как ты захочешь, — сдался старый граф. — Меняй лошадей, я пока достану необходимые бумаги для аббатисы.
Ее похоронили за несколько дней до нашего приезда. Никому из де Монсалви в голову не могло прийти, что благочестивый монастырь для благородной девицы обернется жестокой тюрьмой. Мать-настоятельница истово верила, что непосильные испытания приведут строптивую послушницу к богу.
Он схватился за меч, когда увидел могилу Катрин, я чудом успел выбить клинок. Аббатиса с визгом сбежала. Арно упал на колени перед могильным холмом, с нежностью провел рукой по черной земле.
— Катрин, моя Катрин… Господи, за что ты так с нами?!
У меня перехватило дыхание.
Он повернулся ко мне, глядя совершенно безумными глазами:
— Зачем? Зачем он забрал ее у меня? Жак, ты можешь мне объяснить?
Что я мог ему ответить?
— Арно, если бы ты мог решать за нее, между адом и раем, как бы ты выбирал?
Он обмяк, надолго спрятал лицо в ладонях:
— Невеста Христова, значит. Пускай тебя полюбит Бог, Катрин, пусть ему достанется твоя нежность... Вовек блаженны Небеса — у них есть ты.
Он поднял голову:
— Не смотри на меня так! Я справлюсь, Жак. У меня еще есть Камелот и ты… Только дай мне побыть одному.
Тело Катрин было перезахоронено в Монсальвате, в одном из самых красивых его уголков — никто не посмел отказать Арно в этом желании.
Катрин де Монсалви
1260 — 1290 Р.Х.
«Пускай тебя полюбит Бог. Вовек блаженны Небеса»
Арно де Монсалви
Пять закладок в его молитвеннике.
Всегда пять.
Под сенью Всемогущего
Брат строго смотрел за лезвием пилы, а я время от времени косился на дорогу.
— Пьер, смотри, там рыцарь!
Пьер остановился, вытер пот:
— Этот бродяга с замызганной клячей?
Я попросился:
— Можно я?
Он махнул рукой:
— Иди. Я пока топором поработаю, а этот сук потом допилим.
Я уже стоял за воротами:
— Разрешите, я вас провожу?
Путник недоуменно взглянул на меня:
— Хочешь прокатиться на лошади?
— Хочу! А можно еще и спросить вас?
Он посадил меня в седло, взял лошадь под уздцы, улыбнулся:
— Ну, давай свои вопросы.
— Как мне стать рыцарем?
Странник посуровел:
— Я думал, ты спросишь про ярмарку, про прекрасных принцесс или хотя бы про коня. Мой верный Мрак служит мне много лет…
Под трогательную историю о лошадке мы проехали мимо всех местных сплетниц, миновали кузницу и выбрались из деревни на тракт.
— Почему ты спросил меня, мальчик? Ты увидел вот это?
Из-под лохмотьев он достал четки, бусинки играли цветами ранней осени. На ладони будто вытянулись зеленые побеги осины, по бокам шли начавшие полыхать клены, а совсем внизу была палая и уже пожухшая листва. И в каждом, каждом камушке светился крест…
— Нет, ответил я, справившись с изумлением, — я и так понял, что вы рыцарь.
— Я же даже не взглянул на тебя.
Я пожал плечами. Как будто на меня, деревенского мальчишку, ежедневно ездят смотреть рыцари!
— Вы спину и руки так держите, ровно в кольчугу одеты, да и лошадь нагружена здорово, а идет легко, — попытался я объяснить.
Он фыркнул:
— Хорошо, что ты не шпион. Так ты хочешь быть рыцарем, мальчик?
— Да!
Мы съехали с дороги в чащу. Он разжег костер, поделился со мной хлебом.
— Чтобы тебя признали люди, надо проявить мужество и настойчивость, и тебя посвятят в рыцари. Но, послушай меня мальчик, куда важнее, благороднее и честнее стать рыцарем пред лицом бога.
— Это как?
— Когда я был молод, то принес обет. Я поклялся господу нашему, что буду жить по законам рыцарства. По чести. Каждый рассвет и каждый закат я подтверждаю для себя этот обет. Я бываю в разных местах, и не везде можно говорить с богом открыто, но везде я могу читать псалмы, а уж на небесах меня поймут правильно. «Живущий под кровом всевышнего…» — моя рыцарская присяга господу.
Я засиял от счастья — как все просто! Рыцарь долго ворошил костер, поглядывая на меня, затем вздохнул:
— Я чувствую сердцем, что должен для тебя сделать то, что могу. За свое безрассудство я отвечу перед Господом нашим. Ты знаешь, как приносить рыцарскую присягу?
И я, поверив и замерев от восторга, встал на одно колено, нужные фразы выскочили сами собой. На плечо мне опустился клинок:
— Властью, данной мне богом и людьми, я посвящаю тебя в рыцари. Встань рыцарь Жак и помни, ни единая душа не должна знать об этом.
Он снял четки с руки:
— На память. Этот камень называется андалузит, такие четки носят многие рыцари. Носи и помни — ты клялся быть доблестным.
Прошло больше десяти лет, я столько раз пожалел, что не узнал имя. А может, и хорошо, что не задал бестактного вопроса. Но ведь так хотелось бы встретиться снова…
В солнечный июльский день нас с Арно посвящали в рыцари. По старинному обычаю мы целую ночь провели в церкви. Когда с утра зазвонили колокола, де Монсалви слегка побелел, вцепился в молитвенник. Я по привычке поправил четки на руке.
— Монсеньор не приехал, — к нам вошел падре. — Вам не повезло, мальчики, короля не будет.
— А мы и не на королевскую службу поступаем, — сухо ответил Арно. — Мы хотим стать рыцарями Ордена.
Падре поперхнулся, затем широко улыбнулся:
— Тогда идемте за мной.
Мы вышли из храма на яркий свет. Первым присягу должен был приносить Арно. Я привычно достал четки, зашептал девяносто первый псалом.
— Юный друг, покажи мне, пожалуйста, четки.
Я протянул их в подставленную руку, взглянул в лицо и прежде чем успел остановиться, выпалил:
— Я же говорил вам, что вы носите кольчугу!
Голос у говорившего дрогнул:
— Здравствуй, рыцарь Жак.
После нашего отъезда Арно долго веселился — хлопал меня по плечу и смеялся во весь голос. Все не как у людей: магистр, который месяцами отказывал благородным и талантливым юношам в почетном звании, проездом посвятил в рыцари сопливого оборванца. Вот же вытянулись лица у присутствующих, когда они услышали эту историю! В итоге я снова приносил клятву, уже по всем правилам. И тот же голос, что и много лет назад, прозвучал надо мной:
— Встань, рыцарь Жак, и помни — ты клялся быть доблестным.
Сразу по окончанию церемонии, на торжественном пиру, узнав, что я благодаря выучке Арно умею читать и писать, и всякие другие премудрости, магистр снова улыбнулся:
— Решено. Едете со мной.
Я расстроился — из-за какой-то случайности обхожу столько людей. Как с пира вышли, сел понуро. Арно встряхнул меня за плечи, так, что кажется, даже кости зазвенели:
— Думай о строительстве во славу всевышнего на нашей грешной земле... Ну что ты хлопаешь глазами? Вспомни о Камелоте, рыцарь Жак!
И я засмеялся.
Эпилог
У меня все хорошо, мама
Злые слезы катятся из глаз. В кровь содраны коленки, и мама охает, прикладывая подорожник:
— Да дались тебе эти игры в рыцарей! Жак, посиди дома!
— Ничего, мама, мне не больно. Я пойду — у нас осада Камелота!
Она всплескивает руками:
— Ну что за упрямец, и когда же ты вырастешь? Пьер, присмотри за ним, он из вас самый маленький…
И мы с братом сломя голову летим к ватаге мальчишек. Эй, вы, держитесь, идут рыцари Круглого стола!
И встану на колено, принося присягу
Возвращается из города лишь к концу дня. Лицо осунувшееся:
— Пьер уже пошел к мельнику, помогает там, как взрослый. А ты все возишься со своими деревянными мечами... Когда же ты вырастешь?
— Мама, скотина накормлена, с огородом я закончил, ужин на столе. А меч я для соседских мальчишек делаю, просили же.
Она растерянно опускает руки, и я не удерживаюсь — обнимаю:
— Со мной все будет хорошо, мама. Ты только не волнуйся!
На заре я уйду в Броселиандский лес. Безумный поступок, но, говорят, дуракам везет…
Рыцарь клянется быть доблестным
Надо же, мы уже вровень ростом. Только прибавилось седых волос.
— Так ты, говоришь, живешь в замке у Монсалви, тебя там кормят, учат, привечают…
У нее опускаются плечи.
–Я буду рыцарем, я так об этом мечтал!
— А у нас тут Пьер женится скоро, на дочке мельника, жить будут через улицу… А тебя не обижают?
— У меня все хорошо, мама, — широко улыбаюсь я.
Рыцарь рыцарю как брат брату — в жизни и смерти
Я уже на две головы выше, а она все так же всплескивает руками:
— Тебя бы хоть подкормить… Я так хочу, чтобы ты вернулся домой, я так боюсь за тебя.
Боевой конь. Полное вооружение. Безумно долгая дорога. Стычки. Стоит ли об этом говорить?
— Я, вот, еду с поручением, ну и завернул по дороге.
— Ох... Когда же ты вырастешь? ...И женишься? Вон, у Пьера уже трое деток.
Украдкой показываю кулак хмыкнувшему оруженосцу.
— Я еще не думал об этом.
–Я так хочу, чтобы ты был счастлив, сынок.
— Со мной все хорошо, мама. Все будет в порядке!
И мы уезжаем — время не ждет.
Рыцарь клянется защищать слабых
Ты уже ни о чем меня не спросишь.
— Здравствуй.
Опускаюсь, кладу на холмик земли краюху хлеба. Так принято. Я помню, ты любишь традиции.
— У Пьера уже первая внучка родилась, говорит, на тебя похожа... Знаешь, я, наверное, никогда не вырасту. Пять лет мне или пятьдесят, а в руках меч, а в поводу конь, а позади Камелот. Правда, у меня все хорошо, мама.
Рыцарь клянется — честь и долг превыше всего.