Лилии на болоте
Он нажал ручку в виде цветка, белая дверь открылась бесшумно.
— Привет, Павел, — нежно промурлыкал девичий голос.
Она сидит у окна, на белом стуле с резной спинкой. Гладкие, блестящие чёрные волосы спадают на плечи. Тёмные глаза зияют бездонными омутами, ресницы бросают густую тень на фарфоровые скулы. Губы маленькие и пухлые, улыбка мимолётна, как сон. Белое, как лебединые перья, платье обтягивает маленькую грудь, осиную талию, а ниже — россыпь воздушных складок, словно девушка сидит в облаке.
За спиной девушки белые кружевные занавеси. Рядом — изящный столик с прозрачной крышкой, на нём шкатулка слоновой кости. У стены игриво выгнулась кушетка, по ней разбросаны подушки, словно слепленные из снега. Большое зеркало в раме из голубоватого льда — только этот «лёд» не тает в тепле. Дверцы шкафа — искусные картины из инея. Ковёр на полу сплетён из мириадов «снежинок».
Павел уверен, что не видел этих вещей раньше. Лицо хозяйки белое, как стены «снежной» комнаты, и кажется исхудавшим.
— Не слишком ли много работаешь? — спросил Павел с тревогой.
Она ответила с улыбкой, в которой смешались тепло и холод — словно в кристалле льда отразился огонёк свечи:
— Любимое дело — всегда радость.
Её глаза обежали комнату, ища изъян в белоснежном совершенстве.
— Нужен букет, — подметила девушка. — Белые цветы с тонкими длинными стеблями, в хрустальной вазе.
Павел поморщился.
— Лилия, прости, но ты слишком увлеклась. Интерьер безупречен, незачем что-то ещё…
Она склонила головку набок, словно в недоумении. Раньше Павел никогда не спорил с ней об интерьере, ведь обстановка комнат — личное, интимное дело каждого… Но вместо того, чтобы ответить резко, Лилия улыбнулась и сменила тему:
— Я смешала два коктейля "Весенний снег" — тебе и себе… но забыла в кухне. Принеси, пожалуйста.
Павел, приободрённый, вышел на кухню. На «айсберге» барной стойки, словно ледяные цветы, красуются два бокала, в них плещется смесь зелени и серебра. Он взял за хрупкие ножки бережно, боясь переломить. Сейчас он принесёт коктейли, Лилия поднесёт к губам узорный бокал, в глазах сверкнут озорные огоньки. Она позабудет об этом букете, совершенно лишнем… вернее, совсем не лишнем, он покривил душой, но и Лилии нужно больше себя беречь, не отдаваться стремлению к Красоте так неистово…
Он вернулся в комнату — и едва сдержал вскрик. Пальцы дрогнули, бокалы упали на пол, разлетелись вдребезги.
В хрустальной вазе качают головками свежие, как весеннее утро, цветы. Росинки катятся по лепесткам, как слёзы. На стуле сиротливо трепещет белым крылом платье, что ещё помнит тепло тела Лилии.
***
Он вышел из комнат Лилии. В небе лёгкие облачка, тень лежит на выложенных плиткой дорожках, что вьются среди пышных клумб. За розовыми кустами тихо журчит "фонтан слёз". На газоне резвится щенок, гонится за яркой бабочкой. Красавица перепорхнула кованую фигурную решётку, за которой виднеются крыши нижнего яруса. Щенок обиженно затявкал, подпрыгнул — но ограда слишком высока, а небо ещё выше…
Павел повернулся к фонтану спиной, пошёл туда, куда указывают тени от фонарей. Навстречу, поодиночке и небольшими компаниями, идут люди, смеются, болтают. Он скользит взглядом по их лицам, не запоминая. Дорожка кончается у пологих белых ступеней. Лестница широка, как три бульвара, и пряма, как стрела. Она спускается к Трассе, где, словно конфетти в ручье, плывут разноцветные крыши автомобилей, а поднимается… Самый верх Лестницы не разглядеть, даже запрокинув голову, но Павел и так знает, куда она ведёт.
Он поднимается, едва замечая встречных. Среди них нет и не будет Лилии… Миновав несколько пролётов, оборачивается и смотрит на Мир-Город.
Яруса лепятся к склону, как ласточкины гнёзда… или ступени совсем уже циклопической лестницы. Внутри "ступеней" — комнаты, на поверхности просторные бульвары и узкие улочки, кое-где привольно раскинулись парки. Снуют муравьиные фигурки пешеходов, машин нет — они движутся только по Трассе в самом нижнем ярусе, паркуются в подземных гаражах.
Множество древних поколений возводили Мир-Город ярус за ярусом, вкладывая душу. Нынешние жители не представляют без него жизни. Мир-Город вечно молодеет — новые поколения чинят обветшалые ярусы, заменяют асфальт плиткой, разбивают парки. Никому не придёт в голову разрушить даже самую малую его частичку без цели создать взамен новое, лучшее. Здесь не знают слова "война".
Ещё столько же пролётов — и Павел видит другой край Мир-Города. Над его крышами тёмное, ночное небо, но Солнце быстро бежит по небосводу, скоро здесь стемнеет, а на другом краю Мир-Города рассветёт. Ярусы замыкаются кольцами, окружают кратер, полный непроглядного белёсого туман. Там, внизу — Дно, Свалка, кладбище вещей, куда сбрасывают из Мир-Города всё, что отслужило свой срок. В туман тоже ведут лестницы, но Павел никогда не спускался, да и зачем?
Ступеньки послушно стелятся под ноги, по бокам проплывают стены ярусов, цветущие клумбы. Лёгкие облачка рассеиваются, как белая пенка в чае, в глаза ударяет яркий луч. Павел прищуривается.
Солнцем наполнено первое воспоминание детства. Залитый светом дворик, блеск стёкол домов и железных фонарей. Сандалики звонко стучат о плитки — он бежит к комнатам. В дверях Нина, приёмная мать: лёгкое платье в ромашках, золотистый венчик волос, солнечная улыбка. Тёплый свет играет в волосах, на лице — и кажется собственным, а не отражённым…
Павел улыбнулся воспоминанию. В этом солнечном летнем дне ему лет семь. Ничего, что было раньше, память не сохранила. Где он родился? Как жил без Нины? В детстве Павел часто просил мать рассказать, как его нашла. И Нина каждый раз сочиняла другую историю: о лебедях, что принесли к её окну маленького мальчика, о колодце заветных желаний, куда забросила ведро — и выловила розового, пухлощёкого младенчика… Со временем Павлу знать правду расхотелось. Не всё ли равно? Зачем рыться в прошлом, когда настоящее — прекрасно?
Ступеньки всё круче, пролёты — уже. Вниз ушли крыши последнего яруса, выше — только голый каменистый обрыв. Скала гладкая, словно отшлифована, хотя её не касалась рука человека. Голова кружится, трудно дышать — воздух разрежен. Павел почти на вершине Мир-Города.
Вот и последняя ступень. Павел поднимает голову к звёздам, что мерцают, как самоцветы на чёрном бархате. Переливы северного сияния заливают край Мир-Города мертвенным светом. Стена, что отделяет от вечного холода космоса, толста — по верху могли бы в ряд пройти сто человек. Камень шершавый, неровный, кое-где вздымается острыми шпилями. Самый высокий из них зовётся Пик. Чаша Мир-Города вращается, и когда Пик проходит под самой яркой, одинокой звездой — Стражницей Времени — люди празднуют новый год.
Мелкое, юркое солнышко кружится над краем Мир-Города, не в силах осветить и обогреть сразу всю чашу. На Дно, говорят, его лучи не проникают вообще… За Стенами — тьма и пустота космоса. Некоторые убеждены, что есть и другие миры, может быть, даже расставлены густо, как рюмки на банкетном столе. Но даже если так — чтобы достичь ближайшей "рюмки", не хватит жизни.
Павел один на гребне Стены: сюда приходят нечасто. Последний раз он забирался так высоко много лет назад, когда угасла Нина. Тогда тоже встал на самом краю, думая: что будет, если спрыгнуть? Унесёт ли к другим Мирам, или он провалится в безмолвную черноту, ниже Стен, ниже Дна, и будет вечно падать, словно в бездонный колодец? От последней мысли пробрала дрожь, Павел попятился от пустоты, хотя уж занёс ногу. Страшно остаться в Мир-Мир-Городе одному, без самого близкого человека — но ещё страшнее упасть в этот мрак.
А теперь угасла Лилия, и Павел вновь на Стене. Бездонная чернота манит, один только шаг…
Павел медленно, словно суставы заледенели, отворачивается от пустоты. Шагает к лестнице, навстречу Мир-Городу — и замирает, очарованный зрелищем.
В ближней половине Мир-Города стемнело. Окна ярусов светятся ласково, как материнские глаза. Бегущие огоньки мерцают загадочно, как улыбки. Плитка бульваров в розоватом свете фонарей красуется румянцем, как девичьи щёки. Искусно разукрашенные арки и мостки смыкаются над бездной, как руки в дружеском пожатии.
Никто из жителей Мир-Города не угасает бесследно. Каждый создаёт и приумножает его красоту. Стены ярусов, бордюры и фонтаны, автомобили и мебель созданы из тепла, что отпущено человеку при рождении. Когда он истратит, передаст вещи последнюю искорку — тело развеется, как дым. Вещи проживут дольше, служа другим людям, храня память и частичку души создателя — но и они рассыпятся пылью. Вечен лишь Мир-Город.
***
Утром Павел спустился на второй ярус — взять на память что-нибудь из вещей Лилии. Подойдя к знакомой двери, вздрогнул: она изменилась, став из белой светло-коричневой, вместо ручки-цветка — фигурка грифона. Похоже, у комнат новый хозяин.
Павел постучал, женский голос из комнаты крикнул: "Войдите!", и гость дёрнул ручку на себя.
Комната резанула глаз пустотой. Ни мебели, ни ковра, на голом полу — распахнутый пухлый чемодан, из него, точно оборванные лепестки, рассыпаются платья крикливых тонов. На окне алые шторы, расшитые золотыми узорами, рядом суетится пышнотелая девушка, расправляет тяжёлые складки.
— Добрый день, — поздоровался гость. — Я — Павел, мои комнаты в семнадцатом ярусе.
Девушка обернулась. У неё круглое, простоватое лицо, курносый нос, улыбка немного напряжённая.
— Добрый день, очень приятно. Я — Эльза, мои комнаты теперь здесь.
— Вы раньше жили в другом ярусе, верно?
— Жила. И что? — пышка вызывающе вздёрнула носик.
Павел тихо вздохнул. Он никогда не понимал обменщиков. Получив от родителя жильё в верхнем ярусе, они грезят о ярких огнях и просторных бульварах Низа, а унаследовав комнаты в нижнем — вздыхают о тишине и чистом воздухе Верха. Пристают к жителям вожделённого яруса, настырно предлагая обмен. Не брезгуют занимать комнаты тех, кто угас, не оставив наследника — ещё проще, нет нужды возиться с уговорами… Самое грустное, что после переезда обменщики довольны лишь первые дни. Потом в душу снова вгрызается червячок тоски, и они… спасаются новым обменом.
Он вновь обежал взглядом пустую комнату, заодно подметил, что глаза Эльзы лихорадочно блестят, пальцы суетливо защипывают и отпускают складки платья. Похоже, она меняет комнаты впервые. Даже не стала перевозить вещи — создаёт всё новое… Впрочем, пусть живёт, как знает. Павлу нет до неё дела.
— До вас эти комнаты занимала другая девушка, — сказал он, пытаясь голосом не выдать антипатии. — Я был её хорошим знакомым и хотел бы узнать: что случилось с её вещами?
Эльза вскинула брови.
— Как — что? Я их выкинула на Свалку. Надо же где-то размещать свои?
Павел стиснул зубы, чтобы не вырвался стон. Выброшены! На Свалке! Хрупкая резная шкатулка, кружевные занавеси, мягкая кушетка, даже свежие, нежные цветы…
— Выбросили — всё?
— Всё, — хмуро подтвердила пышка. — И что? Моё право. Комнаты теперь мои. Я не обязана перед вами отчитываться!
— Разумеется, не обязаны. До свидания. Рад знакомству.
На последней фразе голос чуть дрогнул. Павел вышел, не дожидаясь ответа, плотно прикрыл дверь.
***
Павел спустился к Трассе. Шины шуршат по гладкому асфальту, требовательно сигналят клаксоны, фары задорно подмигивают, солнечные зайчики прыгают на зеркалах. Двенадцать рядов машин мчатся день и ночь, как пёстрые рыбки на нерест. Он сам частенько проносился здесь на пятнистом джипе, проскальзывал на маленьком автомобильчике цвета индиго, неспешно катил в длинном алом кабриолете… Сколько машин сменил всего? Уже и не вспомнить. Как большинство мужчин, он вкладывал душу в технику, а не в мебель и украшения. В комнатах Павла всё осталась тем же, каким было при Нине: плетёная мебель, циновки, картины из кусочков дерева, живые цветы в горшках…
А от Лилии не осталось ничего.
Зачем он вчера ушёл с пустыми руками? Почему позволил горю оглушить и ослепить себя? Как мог забыть, что не все люди бережно относятся к делу чужих рук?
Он брёл вдоль Трассы. Вот и переход — ряд полустёртых белых полосок… нечасто здесь ходят пешком. Павел ступил на первую — машины затормозили, как по команде, встали ровными шеренгами, как почётный караул.
Забор, что ограждает обрыв Свалки, покрашен в грязно-зелёный цвет, вниз зигзагом спускается поржавевшая лесенка. Их меняют часто, но ржавчина выступает в первую же неделю — от сырости… Мокрым одеялом колышется туман, волнами накатывают неприятные, слишком резкие или приторные, запахи. Павел поморщился, но ступил на первую перекладину. Та противно задребезжала.
Павел спускается осторожно, держится за перила. В тумане не видно собственной руки. Нос привык к сладковатым гнилостным запахам, уже не ощущает так резко. И глаза привыкают к туману… или просто он рассеивается? Среди белёсых прядей проглядывает крутой, почти отвесный склон. Выброшенным вещам даже зацепиться не на что — катятся в самый низ.
Последняя ступенька утопает в склизком мху. В десятке шагов плещется чёрная вода. В трясину медленно погружается пузатый комод, жалобно торчит гнутая ножка. Болото чмокает, цепкие плети растений поднимаются прямо из трясины, оплетает позолоченное дерево. Уже не комод, а бесформенная груда трухи и слизи со всплеском уходит под воду. Свалка переваривает мусор очень быстро. Вряд ли стоит надеяться спасти что-нибудь из вещей Лилии — всё давно на Дне.
Павел зашагал по кочкам — механически, как марионетка, сам не зная, куда и зачем. Мох пружинил, но держал. Потом потянулся кусок сухой земли, с высокими, тонкими деревьями с корой, покрытой мхом и наростами. В кронах кричат птицы, между ветвями проглядывает ватно-серое небо. Ни одному лучику солнца не пробиться сюда, глаза едва различают в полумраке путь сквозь чащу.
Один из промежутков между деревьями кажется светлее других, и Павел сворачивает туда. Деревья редеют, мельчают, наконец, исчезают вовсе. Он на берегу озера, впереди — только тёмная гладь с островками гигантских цветов. Их белые лепестки образуют вокруг золотых сердцевинок плотные юбки, как у лотосов, но концы лепестков заострены, как у лилий. Цветы высотой Павлу до пояса, а на каждом из мясистых зелёных листьях он мог бы лечь и привольно раскинуть руки.
Павел остановился в замешательстве. Разглядеть бы диковину поближе… Он попробовал лист, до которого смог дотянуться, сперва рукой, осторожно поставил ногу, перенёс вес тела. Лист держит. Павел подошёл ближе к сомкнутому бутону, лепестки, словно в ответ, чуть распустились, и стало видно…. личико ребёнка! Малыш мирно посапывает, улыбается во сне, щёчки перемазаны нектаром, в коротких светлых волосах запуталась золотая пыльца.
— Не трогай! — выкрикнул звонкий голосок за спиной.
— Я и не собираюсь… — пробормотал Павел, оборачиваясь.
С другого конца озера приближается девочка лет семи, ловко, уверенно прыгает по листьям. Тельце худенькое, белое, как у фарфоровой статуэтки. В растрёпанных чёрных волосах — цветок, пояс обвивает юбочка из листьев.
— Ему ещё рано, — объявила девочка, перепрыгивая на соседний с Павлом лист. — Когда цветок раскроется, малыш выйдет. Но раньше — трогать нельзя.
— Откуда ты знаешь?
Девочка рассмеялась звонко, заливисто. Руки обхватили животик, она покачнулась, Павел шагнул вперёд, готовый поймать, если девочка соскользнёт в болото. К счастью, она устояла на ногах, только смех никак не утихает — звенит, словно ручеёк. Стоит малышке взглянуть на Павла, как "смешинки" набрасываются с новой силой. И что он такого сказал?!
— Ты тоже вышла из цветка?
Малышка перевела дух — но смеяться, видно, уже не было сил, и она просто улыбнулась.
— Откуда же ещё? Все выходят из цветов! Неужели ты, такой большой, не знаешь?!
Павел почувствовал, что краснеет. Дети знают то, что давно забыли взрослые… Он снова посмотрел на лилии, в которых сквозь лепестки просвечивает розовая кожа младенцев. Да, так и должно быть. Люди вкладывают душу в вещи, вещи сгнивают в болоте, из болота поднимаются прекрасные белые цветы, нетронутые грязью вокруг, и из этих цветов рождаются новые люди. Может, и в этой девочке — частица души Лилии, не зря же так похожа… хотя нет, не мог ребёнок вырасти так быстро. Наверняка ещё и семечко лотоса не проклюнулось там, где погрузились в грязь хрупкие белые безделушки.
Девочка смотрит выжидающе и, похоже, вовсе не собирается убегать. Как же продолжить разговор? И Павел задал вопрос, с которого в Мир-Городе начинают знакомство:
— Где твои комнаты?
Глаза девочки округлились, стали просто огромными — почти как чашечки болотных лилий.
— Ком-на-ты? Что это?
— Место, где живут люди.
Она наморщила лобик.
— Странно… Я живу на дереве. И все мои друзья.
— Вас много?
Девочка подняла обе руки, стала загибать пальцы. Дважды сбивалась со счёта, наконец, опустила обе руки, сердито тряхнула головой.
— Наверное, много. Трудно посчитать. Иногда к нам новые приходят, только-только из цветов. Совсем маленькие, смешные, глупые! А иногда кто-то из больших уходит — и не возвращается.
— Может, они уходят наверх? — предположил Павел. — Скучно — всё время в лесу…
Девочка посмотрела так, будто у него выросла пара рогов, хвост и крылья в придачу.
— Скучно?! Скажешь тоже! Нам очень весело! Мы лазим по деревьям, летаем на лианах, играем в разные игры!
Немного помолчав, она добавила:
— Хотя, мне иногда бывает и грустно.
— Отчего?
— Не знаю. Просто вижу сон… Всегда тот же. Что-то большое, круглое, светится очень ярко. Ярче, чем глаза кошек ночью. Я тянусь рукой — и не могу достать. А когда кажется, что вот-вот дотянусь — просыпаюсь. И потом целый день грустно. Не знаю, почему.
Девочка опустила голову, чёрные пряди упали на лицо. Павел вспомнил о вечном тумане. Наверняка здешние цветы вырастают, не видя солнца, но, видно, искорки душ угасших тлеют в них…
— Ты видишь во сне солнце, — сказал он уверенно.
— Сол-н-дце? — с трудом проговорила девочка. В глазах вспыхнули огоньки, словно небесное светило в них отразилось. — А откуда ты… Тоже его видишь?!
— Да, вижу. На самом деле, а не только во сне.
— Где?!
— Наверху.
Девочка нахмурилась сосредоточенно, будто перемножала в уме большие числа, а когда подняла глаза на Павла, в них сквозило недоверие.
— Наверху? Ты хочешь сказать, на дереве? Но я залезала тоже, на самые высокие. Ничего оттуда не видно. Только тучи.
Павел поморщился, досадуя на себя. Забыл, что говорит с девочкой, никогда не бывавшей в Мир-Городе. Её жизнь так же отличается от привычной ему, как цветы от внутренностей автомобиля.
— Я говорил не о дереве, — начал он, тщательно подбирая слова. — Это… нет, я, наверное, не смогу объяснить. Но могу отвести тебя. Хочешь увидеть настоящее солнце?
Личико девочки вмиг просияло, она подпрыгнула на месте, хлопнула в ладоши.
— Конечно, хочу!
***
Павел и девочка вышли на обочину Трассы. Малышка восторженно ахнула, завертела головой во все стороны, провожая блестящие машины. Потом подняла глаза к небу, ресницы захлопали в недоумении:
— Где же солнце?
По небу дружным стадом барашков бредут пухлые кудрявые облака. Брюшка темнее, чем спинки, просвета не видно.
— Скоро выйдет, — пообещал Павел. — А пока я покажу тебе Мир-Город.
Он взял девочку на руки, чтобы не ступала босыми ножками по асфальту. Худенькая, лёгкая, как воробышек… Крутится, не успевая разглядеть всё новые чудеса, волосы летают, щекочут ему лицо. Сыпет вопросами: "Что это? А что то?", он объясняет, как умеет.
Павел опустил девочку на мягкую траву ближайшего парка, она резво помчалась к клумбе — рассмотреть невиданные цветы, а может, и сорвать парочку… На газон легли золотые полосы –солнце наконец пробралось между спин "барашков". Малышка вскинула голову, и…
— Ай! — вскрикнула с болью. Ладонь метнулась ко лбу, глаза закатились, хрупкое тельце стало клониться, как срезанный цветок. Павел едва успел подхватить.
Лицо девочки белее мрамора. Павел с тревогой нащупывает пульс на запястье: бьётся. Теперь осторожно уложить на траву…
Веки вздрагивают, приподнимаются. Чёрные глаза словно подёрнуты дымкой, взгляд блуждает рассеянно. Вот останавливается на Павле — и распахивается бездной изумления.
— Ты кто?!
Голосок настороженный, чуть испуганный. Словно не льнула к нему совсем недавно, словно и впрямь видит впервые.
— Павел. Житель Мир-Города.
— Го-ро-да? — повторила девочка в недоумении.
— Мир-Город — место, где светит настоящее солнце, — напомнил он мягко. — Я обещал его тебе показать. Помнишь?
Девочка сморщила лобик в усилии сообразить.
— Нет. Не помню. Ничего не помню… Только свет. Яркий свет.
Она не притворяется. Так искренне не сыграть и взрослому, а уж ребёнку… Значит — правда? Увидев Солнце впервые, дети болотных лилий теряют память от потрясения? Так же, как потерял когда-то сам Павел. Начисто позабыл свист лиан, вкус сладких плодов, дикарские забавы. Не вспомнил, даже когда спустился на Дно уже взрослым. Теперь и эта девочка не узнает вчерашних товарищей по играм, встретив случайно.
Малышка насупилась, брови сошлись к переносице. Губы вытолкнули, словно невкусную конфету, короткий, но самый трудный вопрос:
— Кто я?
Павел запоздало подумал, что не знает её имени. Да и много ли скажет о человеке случайный набор звуков и букв?
Чёрные глаза прищурились, в них — ожидание и тревога. Он вывел её из джунглей, и пути назад нет. Теперь Павел в ответе за…
— Ты Лилия, — сказал он нежно. — Моя дочь.
Павел помог девочке встать на ноги, хрупкие пальчики доверчиво обхватили его запястье, от них по руке разлилось тепло.
— Пойдём в наши комнаты, Лилия. Тебе нужно отдохнуть. А потом я научу тебя всему, что нужно для жизни в Мир-Городе.
Широкая улыбка сверкнула, вмиг преобразив личико, глаза блеснули задорно. Девочка оправилась и готова к новым приключениям. В ней больше жизненной силы, чем в прежней Лилии — та даже в детстве была молчаливой и тихой, бледной и хрупкой. Новая Лилия не угаснет так рано, успеет и создать множество красивых вещей, и порадоваться жизни, найти верных друзей и любимого парня. А когда-нибудь приведёт в Мир-Город маленького мальчика или девочку — но этого Павел уже не увидит.
Впрочем, и ему не помешает сходить к озеру, заросшему гигантскими цветами, ещё раз. Ведь Лилия-старшая не оставила потомства… а лотос, что вобрал её душу, вскоре прорастёт.