Цвет Солнца
«Необходимо, чтобы нож врага взрезал плоть яблока, то есть мою плоть. Тогда прольется кровь, жизни придет конец, и в миг разрушения факт бытия впервые станет полностью доказан, пропасть между существованием и созерцанием сомкнется. Это и будет смерть».
— Юкио Мисима, «Солнце и сталь»
1
Над Аютией поднималось солнце. Яркие лучи коснулись городских стен и алой черепицы королевского дворца, сверкнули на позолоченных шпилях храмов и осветили серые, приземистые глиняные дома бедных горожан, жмущихся по краям улиц, мощенных багровым камнем.
Древняя столица просыпалась — спокойно и безмятежно, словно не существовало вражеской армии, замкнувшей в кольцо осады расположенный на острове город.
Единственным местом, где чувствовалась опасность, нависшая над Аютией, был рынок. Столица свободных земель не зря слыла перекрестком миров: тончайшие шелка из северной Дзийнь, специи и краски из Хиндустана, драгоценные камни и магические талисманы с гор Чангтана, оружие с островов Ямато — все это было в изобилии на рынках Аютии.
Но сейчас большая часть просторной рыночной площади пустовала: не сверкали на утреннем солнце сталь и драгоценности, исчезли дурманящие голову запахи и привычный для жителей Аютии многоголосый гомон десятка разных языков. Даже прилавки с фруктами и рисом — неумолимо пустели.
В редкой толпе, кружащей по площади под жалобный плач шелковых струн одинокой сам сай, неторопливо прогуливались двое мужчин в дорогих одеждах, богато расшитых яркими узорами. Их темные волосы были зачесаны вверх и скреплены золотыми кольцами в соответствии с рангом. На поясах, в простых ножнах из дерева и змеиной кожи покачивались длинные кривые мечи-краби, лишенные любимой молодыми бездельниками богатой инкрустации. Потертые рукояти выдавали в их владельцах опытных воинов, чье оружие не скучало без дела.
— До голода еще далеко, но время летит незаметно. Вчера я хотел купить фруктов лун-янь для Солады Маи — но их уже в городе не отыщешь. Представь мое удивление! — Пожаловался один из друзей, взвешивая на ладони сочный плод чом-пу.
Его спутник — высокий, красивый мужчина с большими, грустными глазами и необычно бледным для сиамца лицом равнодушно посмотрел на оскудевшие прилавки.
— Следует ввести запрет на продажу риса и раздавать его народу малыми порциями. — Предложил он.
— Хорошая идея, но такие меры вызовут недовольство среди горожан.
Бледный заплатил торговцу, расплывшемуся в чернозубой улыбке.
— Пусть лучше паника, чем это безразличие.— Заметил он, не улыбнувшись в ответ.
Рангсан был прав. Увидев у городских стен бирманские знамена, жители Аютии не разразились воинственными криками, не зашлись громким плачем и мольбами. Город впал в апатию. Равнодушие его жителей к своей судьбе вместе с неотвратимо пустеющими прилавками пугало сильнее вражеских солдат и пушек.
— Фрукты для Тан Пу Инь Солады? — заметил Рангсан. — Что вас, все-таки, связывает? Я слышал, ты уже несколько недель ночуешь в ее доме.
— Не хочу распускать слухи, но, похоже, она всерьез решила выйти за меня замуж. — Похвастался Прая. — Для вдовы она молода и красива, а женщина одна не может содержать дом.
— Она успешно содержит дом. — Рангсан моргнул. — Весьма развратный дом, к тому же.
Улыбка Прая стала беспомощной.
— Тебе тоже стоило бы навестить нас. — Предложил он, стараясь скрыть смущение.
— Возможно. — Неожиданно согласился его серьезный друг. — Если ты приглашаешь…
Рангсан бросил оставшиеся деньги музыканту.
— Что ты делаешь?.. — изумленно спросил Прая. Его друг никогда не слыл богачом.
— Этот хлам скоро ничего не будет стоить. — Рангсан взвесил на ладони последнюю монету. — Лучше избавиться от денег сейчас. Скоро металл сгодиться только на наконечники стрел.
Музыкант слушал их, не отрываясь от своего инструмента. На его сосредоточенном лице не отразилось ни возмущения, ни страха. Только мелькнула неживая улыбка, когда деньги звякнули у его ног.
— Аютией правит обреченность. — Меланхолично пробормотал Рангсан. — Королю следовало послушать генерала Сина и оставить город…
Прая кивнул. Он хорошо помнил день, когда девараджа — божественный правитель свободных земель — собрал своих приближенных, чтобы обсудить предстоящую осаду…
…Тронный зал Ван Луанг — Большого Дворца — был полон. Ярко одетые титулованные аристократы, чиновники и сановники в остроконечных белых шапках, военные в алых мундирах и сверкающих стальных кирасах. Все распластались на полу и замерли в ожидании.
Сидящий на троне человек казался невероятно крошечным, почти бесплотным. Несмотря на то, что трон был расположен на возвышении, и никто из подданных не смел поднять глаз, король выглядел смущенным присутствием стольких людей в святая святых его обители.
Владыка Аютии — Прабат Сомдей Пра Чао Ю Хуа Бороморача Пятый, также известный как Сурият Амарин — был затворником и крайне неохотно вершил государственные дела, предоставляя это своим доверенным сановникам и генералам.
Сейчас, однако, он не мог оставаться в тени. Глядя на пеструю толпу, которая от его имени управляла государством, Сурият впервые в жизни в полной мере ощутил величайшее бремя и величайшую силу, унаследованную поколениями его предков, сияющую броню святости, которую те сняли с почивших в земле изваяний кхмерских деварадж, чьи имена стерлись, как письмена на колоннах Ангкора. Забыть об этом ореоле осязаемой власти было непросто даже сейчас, когда воины вместо мечей и доспехов носили ружья и алые мундиры, а вокруг Аютии развивались «павлиньи» знамена вражеской армии…
В дверях показался посланник. Он передвигался на коленях, опустив голову и держа в вытянутых руках золотое блюдо, на котором лежал свиток грубого пергамента. Медленно перебирая ногами, слуга миновал знатных людей, неподвижно лежащих на полу с вытянутыми вперед руками, и остановился перед возвышением, на котором стоял трон Аютии.
Сурият молча взглянул на лежащее у его ног послание и небрежно, почти незаметно пошевелил рукой. Один из чиновников, скорее почувствовав, нежели, увидев это движение, резко разогнулся и проворно подскочил к трону. Как и всем дворцовым слугам, ему было не привыкать ходить, не разгибая спины. Развернув свиток, исписанный бурыми чернилами, он начал читать хорошо поставленным, звучным голосом.
Прибывшие на аудиенцию люди подняли головы и сели, выпрямив спины. Как и другие вельможи, пожалованные высоким титулом, Прая Нок сидел рядом с тронным возвышением — во втором ряду. Отсюда он хорошо мог видеть лицо короля Аютии и то, как он принял безрадостные вести.
Синбьюшин Конбаун, читал чиновник, правитель великой Бирманской Империи, призывает сдать столицу, и напоминает о судьбе городов, которые посмели противиться его воле. Он обещает милосердно пощадить женщин и детей и не подвергать столицу разрушению, если ворота будут открыты до заката. В завершение он объявляет, что его вторая армия, задержавшаяся в пути, вскоре прибудет. А в подтверждение своих слов шлет этот пергамент, написанный кровью бунтовщиков из кожи, снятой со спины монаха-риши, которого почитали святым и неуязвимым.
Аютии ждать помощи неоткуда…
Лицо Сурията Амарина не изменилось. Глаза смотрели ровно и прямо. Лишь выбившийся из безупречной прически непокорный черный локон колебался в такт взмахов опахала. Девушка, прислуживающая священному владыке, молча и равнодушно смотрела себе под ноги, продолжая сжимать его золоченую рукоять. Прая задумался, понимает ли она смысл зачитанного послания, или это просто красивая кукла? Понимают ли король, генералы, другие присутствующие в зале?..
Ему стало нехорошо от этих мыслей, и глазами он постарался отыскать Рангсана, но его друг сидел далеко от трона.
— Я желаю слышать, что скажут мои генералы. — Тихий голос Сурията прорезал тишину, как нож — шелковую ткань. — Пусть выскажется Кун Чао Син Пья Так, который доблестно сражался с бирманцами на границах нашего королевства…
Худощавый мужчина с жесткими чертами лица — Син Пья — поднялся и заговорил. Известный генерал из «Города Вдов», которому титул Пхра-йя был пожалован за высочайшие заслуги. Он защищал северную провинцию Так столь яростно и отважно, что ее название стало его прозвищем.
Столичные чиновники и аристократы недолюбливали отважного генерала. Отец Пья был жителем Тэньгай, что на южном побережье Великой Дзийнь, и во внешности его сына было больше от уроженцев Срединной Равнины, чем от смуглых, ловких и проворных «коричневых» сиамцев.
— Я против обороны. — Резко сказал Син. — Мы не сумели остановить бирманцев на подступах к городу, и теперь они сожмут кольцо осады. Ваше величество, вы должны поступить мудро — уступите дорогу разъяренному слону. Пусть бирманцы грабят Аютию…
Слова генерала утонули в поднявшемся негодующем ропоте. Он терпеливо дождался, пока совет утихнет, ничем не выдав своего недовольства столь вопиющим нарушением этикета.
— Враг задержится, чтобы собрать добычу и отрядит часть свои сил перевозить трофеи в Бирму. В это время мы сможем перегруппироваться и собраться с силами. Если мы покинем столицу и двинемся на юг, туда, где еще не прошли бирманские войска, клянусь вам — за девять месяцев я соберу армию из десятка городов и деревень, не трусливее жителей Банга Рачан!
— Лживый дзийнский выродок. — Прошипел один из аристократов.
Син побелел от сдерживаемой ярости. Он поклонился правителю и сел на свое место.
Покинуть город — правильное решение, и храброе, сколько бы не отрицали это противники Сина Пья. Когда бирманцы только вторглись в страну, сжигая и уничтожая все на своем пути — большинство жителей и королевские войска бежали, чтобы найти укрытие за крепкими стенами столицы. Они предпочли оставаться в Аютии и ждать, пока бирманцы осушат реку или соорудят мосты…
Пока войска Аютии отступали или сдавались вторгнувшимся в страну бирманцам, серьезное сопротивление захватчикам оказал лишь Банг Рачан — небольшая деревня, до последнего сражавшаяся с превосходящим врагом.
Прая помнил, как риши из деревни Рачан — монах с волевым, но усталым взглядом — просил у Аютии помощи: оружие, порох, и, особенно, пушки. Когда девараджа отказался дать помощь — монах, ничем не выдав отчаяния, низко поклонился, пожелал Аютии успеха и ушел. Его убили вместе с остальными жителями отважной деревни…
Все, кто был достаточно храбр, чтобы сразиться с врагом в поле — мертвы. В городе остались не герои, готовые до конца защищать себя и своих родных, но трусы, которые желали любой ценой продлить свои жалкие жизни хотя бы на день.
Прая сжал кулаки.
«Я тоже трус. — Напомнил он себе. — Я ведь тоже здесь…»
— Что скажут другие генералы?
Чао Кун Монгкут — один из ярых сторонников обороны, поднялся, гордо вскинул голову, и важно начал говорить. Его голос был ломким и срывался на крик, но речь произвела на других трусов сильное впечатление:
— Семь лет назад, когда вероломный байин Алаунгпай привел под стены Аютии свое войско — нам казалось, что нет надежды на спасение! Но духи, хранящие наш город, наслали на бирманского варвара дурные сны и видения. От злости он сам бросился стрелять в наш священный город, но пушка разорвалась и убила самоуверенного наглеца! Будда, Гаруда и духи даруют нам свою защиту, покуда мы праведно живем в соотвествии с законами дхармы!
— В таком случае нам нужно немедленно вышвырнуть Монгкута и прочих трусов за городские стены. — Проворчал Син Пья. — Иначе не видать нам божественной защиты.
— Ваше величество, прикажите казнить негодяя!
— Прикажите отрубить мне голову, только не заставляйте выслушивать льстецов и подлецов, обосновавшихся у вашего трона. — Храбро выкрикнул Син.
Король резко взмахнул рукой, заставив спорщиков замолчать.
Сурият осознавал, как много крови пролилось за прошедшие семь лет у подножья его трона. Не потеряла ли Аютия право на божественное покровительство? К тому же нынешний бирманский байин не столь самонадеян, как его отец — он не командует армией лично и уж точно не станет стрелять из пушки…
— Я собрал вас здесь не для того, чтобы выслушивать эти нелепые споры. — Тихо, устало произнес Сурият. — Я надеялся, что опасность сплотит людей, которым я доверил будущее государства. По-видимому, я ошибался.
Король прикрыл глаза ладонью. Его лицо впервые за время аудиенции прорезали морщины. Но вот он вновь овладел собой, вернул тонкую руку на подлокотник трона и взглянул на своих подданых.
— Оставьте меня. Я желаю говорить с Карре. — Сказал Сурият Амарин.
Титулованные господа, не вставая с колен, поползли прочь из тронного зала, будто разноцветные гусеницы. Но даже строжайшая традиция, три сотни лет управляющая жизнью в Ванг Луанге, не смогла сдержать недовольный шепот. Нога западных варваров не ступала на свободные земли со дня смерти короля Нараи. Возобновив с ними переговоры — Сурият Амарин пошел против воли своих предков.
Иностранцы-фаранг, поддержавшие монов в борьбе против Бирмы, после поражения своих союзников бежали в Аютию и — впервые за последнюю сотню лет — город распахнул перед ними ворота. Уполномоченный представитель короля Людовика Пятнадцатого при дворе Пегу, авантюрист Анри Карре и пятьдесят человек его охраны обосновались во временно закрытом малом дворце Санпхет Прасат. Их присутствие в Аютии должны было держаться в тайне, но никакая тайна не удержит распространяющиеся слухи…
…Прая оглянулся на городские стены, сквозь темнеющие зубцы которых пробивался свет восходящего солнца.
— Ты действительно считаешь, что надежды нет?
— Помнишь, как детьми мы вместе играли на руинах Ангкора? — Рангсан не хотел отвечать. Он никогда не давал ответ, который мог расстроить старого друга.
— Конечно…
— Три дворца, четыре сотни храмов, двадцать четыре укрепленных крепости, богатейшие рынки и пышные резиденции зажиточных торговцев. — Перечислил Рангсан. — Аютия — наша столица и гордость. Никто не верит, что все это может сгинуть. Но каждый раз, когда я думаю о нерушимости Аютии — я вспоминаю Ангкор.
Прая прикрыл глаза и словно вновь увидел древние стены из песчаника, покрытые трещинами и увитые лианами, разрушенные дворцы, храмы и монументы, наполовину скрывшиеся в земле и буйной растительности.
— Ужасно.
— Напротив. — Заметил Рангсан. — Ангкор всегда казался мне прекрасным. Он погиб на пике своей славы, избежав увядания и медленного, отвратительного разложения.
— Ты слишком мрачен сегодня. — Прая мечтательно улыбнулся. — Итак, вечером я планирую нанести визит Соладе Маи. Бедняжка застряла в городе и страдает от скуки. Мы можем рассчитывать на твое присутствие?
— Не смогу. — Коротко ответил Рангсан. — Его величество желает, чтобы я… присутствовал на сегодняшнем военном совете.
— Затевается что-то важное?
Прая прикоснулся к рукояти краби.
— Кто знает? — уклончиво ответил его друг. — Желаю тебе славно повеселиться!
2
С веранды доносилась тихая, грустная мелодия. Подперев голову рукой, Прая лежал и смотрел на силуэт женщины, темнеющий на фоне серебряной полосы канала, освещенного полной луной и многочисленными бамбуковыми фонариками. От плавающих по рукотворному озеру лодок разносилось тихое пение. Стрекотали цикады. У воды мелодично, как чинга, трещали лягушки.
Прая бережно взял чашечку с рисовой водкой и осушил ее. Прозрачная жидкость с легким привкусом змеиной крови обожгла горло. Он поставил крохотный керамический сосуд на стоящий у ложа поднос и перевернулся на спину, чувствуя, как растекается по телу приятное тепло.
Комната тонула в ароматном дыму агарбатти, которые медленно тлели в керамических курильницах, источая запах алоэ и сандала. Медленно и грациозно к нему приблизилась женщина. Прая лениво потянулся и налил себе еще из маленького, эмалированного в синих цветах кувшинчика. Выпил, чтобы птица пела. Женщина наклонилась над ним, заглядывая в глаза. На ее лицо легла тень, отбрасываемая светом луны, пробивающимся сквозь приоткрытые решетчатые раздвижные двери.
На веранде струны тьакау зазвенели все сильнее, дрожа под умелыми, тонкими пальцами.
— Как жаль что вы сегодня одни, Кун Пра. — Шепнула Солада Май, обжигая его ухо горячим дыханием. — Мы так хотим, наконец, увидеть вашего друга.
— Говорят, вы с ним неразлучны. — Она сверкнула озорными глазами.
— Мы вместе учились в монастыре. — Кивнул Прая.
Он вспомнил небо — всегда в сезон дождей серое, затянутое густыми тучами. Одинокая ступа монастыря, выстроенная из песчаника, который местные жители брали на руинах.
Прая был послушником не более трех лет, но эти детские воспоминания значили для него больше, чем годы службы Аютии, принесшие высокий титул Пранай — дворянина, чьи заслуги и преданность не остались незамеченными королем. Казалось, что века истории древнего Ангкора прибавляли значимости каждому дню, проведенному возле них. Эта история, теперь едва различимая в истершихся письменах на треснувшем камне способна была затмить полные живых страстей дни радости, войны и любви.
То был странный мир, в котором мертвые возвышались над живыми, затмевая их, как тень громадной статуи — цветущие у постамента яркие цветы. Они учились в монастыре более десяти лет назад, но ему казалось, что это было только вчера.
— Вам следует пригласить его в следующий раз.
Прая кивнул.
Ладони Солады легли на его крепкую, мускулистую грудь. Тьакау взвыл, пение сделалось громче, не замолкали лягушки, в ночное небо били струи фонтанов.
…Прая проснулся, когда солнечные лучи прикоснулись к его лицу. Он открыл глаза. По выбеленной стене над его головой неторопливо перебирая лапками, двигался крошечный геккон.
Прая оделся и вышел из дома. Вода в каналах, расходящихся от центрального водоема дворцового комплекса, была спокойной и зеркально-чистой. Солада Май и ее служанки завтракали в небольшом павильоне красного дерева. При виде знатного гостя они поклонились, коснувшись лбами начищенного до блеска каменного пола. Прая кивнул женщинам, и присоединился к ним, заняв место на свободных подушках.
Солада тут же наполнила стоящую перед гостем пиалу. Янтарная жидкость, заструившаяся из кувшина, ярко заблестела на солнце. Неподалеку от павильона он заметил одинокую девушку, склонившуюся над приземистым глиняным домиком духов. Ее необычная внешность поневоле привлекала глаз. Кожа незнакомки была удивительной белой, как солнце в зените, а длинные, струящиеся по плечам волосы поблескивали багряным золотом. В руках у нее была небольшая тарелка, на которой были разложены лакомства. Тонкие руки по одному вкладывали их в темное нутро жилища духов. Прая почтительно отвел взгляд.
— Это моя новая служанка. — Пояснила Солада смутившемуся гостю. — Она родом из маленькой страны к западу от Великой Дзийнь.
— Как ее зовут? — спросил Прая.
— Она не говорит. Мы прозвали ее Мали.
Цветок. Красивое имя, красивая девушка. Ее лицо сияло на фоне рукотворных каскадов воды, переливающихся на ослепительно-ярком утреннем солнце крохотными радугами. Светлым цветом кожи она приятно напоминала Рангсана. Может быть, его мать тоже была родом из западной Дзийнь, а вовсе не из Бирмы, как шептались недоброжелатели?..
— Мали, — он улыбнулся приблизившейся красавице. — Прошу вас, присаживайтесь. У меня есть друг, который непременно захочет с вами познакомиться.
«Рангсану она обязательно понравится. — Решил Прая. — Он слишком замкнут и дворянки Аютии его не привлекают, быть может, светлокожая простолюдинка согреет его каменное сердце?..»
Прозванная цветком обворожительно улыбнулась.
— Я буду счастлива оказать вашему другу такое же почтение и внимание, как оказала бы вам. — У нее был приятный голос с едва уловимым акцентом. Солада собирала вокруг себя прекрасные вещи: посуда, дом, фонтаны, эта девушка…
— К несчастью, — Прая перевел взгляд на хозяйку дома, — моим вниманием всецело завладела ваша госпожа.
Мали засмеялась, и тут же прикрыла личико руками.
— Простите. — Потупившись, пробормотала девушка.
— В чем дело? — улыбнулся Прая.
— Мне не следовало… — Она покраснела. — Вы, должно быть, ужасно расстроены…
Солада Маи недовольно посмотрела на свою новую служанку.
— Что должно меня расстроить? — Прая удивился неожиданному повороту любезного разговора.
— Кун Ланг Рангасан Даенг Бплон. Он ведь ваш близкий друг?
— Да.
Прая почувствовал, как отвратительный холод разливается по телу.
— Мали!! — прикринула Солада.
— Что с ним?
— Стало известно, что он поедет на переговоры с бирманцами...
Прая перевел взгляд на хозяйку. Судя по тому, как помрачнело лицо Солады — в его глазах больше не было тепла.
— Вам об этом известно? — очень тихо, осторожно спросил Прая.
— Да, но я узнала только сегодня утром. — Спокойно ответила женщина. — Я не хотела беспокоить вас. Тем более что вы ничего не сможете изменить.
«Не хотела, чтобы я видел смерть друга»
— Бедняжка, ведь всех послов наверняка убьют... — прошептала девушка перед тем как Прая нашелся, что ответить.
Прая дернулся, резко, как от удара.
— Мали! — во второй раз повысила голос Солада, которая славилась своей манерностью и выдержкой.
Он вскочил с ложа, подхватив меч.
— Кун Пра, куда вы?..
Прая выбежал из дома, не обратив внимания на доводы хозяйки, убеждавшей его остаться. Пробежав по безлюдным улочкам к закрытым воротам, он едва не столкнулся с группой всадников.
Впереди отряда, в черном панцире из железа и вареной кожи, в эмалированном, богато украшенном шлеме ехал Рангсан. В руках он держал короткое позолоченное древко, на котором трепетал алый королевский штандарт с белым слоном.
При виде друга он улыбнулся.
— Вижу, тебя все-таки предупредили…
— Они убьют тебя! — Прая схватился за его ногу, продетую в стремя. — Разве ты не можешь убедить отца послать кого-нибудь другого на переговоры?!
— Разве я женщина, чтобы прятаться за спинами мужчин? — возмутился Рангсан. — Не волнуйся! Аютию на переговорах должен представлять дворянин высокого ранга. Бирманцы ничего не добьются, убив меня. Да и в наших стенах по мне никто горевать не станет.
— Не говори так. — Прая сильнее сжал его ногу.
— Отпусти меня, — Попросил Рангсан, — иначе бамар могут подумать, что ты мой слуга.
Прая нехотя подчинился.
Звякнули колокольчики, повязанные на пястях темно-рыжей лошади. Прая проводил его взглядом, дождался, пока за удаляющимися всадниками закроются городские ворота, и, опомнившись, поспешил на стену, чтобы оттуда наблюдать за происходящим.
Он перегнулся через теплый красный камень городских стен.
За узкой полоской грязной реки выстроились в боевые порядки бирманцы. Сотни ярких знамен и вымпелов реяли над их головами. На некоторые флагштоки были насаженны высушенные головы: так бамар поступали с пленными.
Ряды блестящих металлических щитов, украшенных хищными мордами, покачивались в руках солдат и играли на солнце яркими огненными бликами, как свора демонов, сошедших со страниц «Писатпакаранами».
Бирманцы на плотах переправили своих послов через реку. Она разбили большой багрово-синий шатер недалеко от города. Пушки, аркебузы и мушкеты могли легко превратить яркий шелк в изодранное тряпье, но Аютия молчала. Ни одна пуля не была выпущена по бирманцам, суетящимся в тени городских стен.
Всадников Аютии встретили недалеко от временного лагеря. После коротких приветствий, они спешились. Сердце Прая замерло, когда он увидел поблескивающие на солнце острия бирманских копий. Однако никто не проявлял намерений предательски убить послов.
Глашатай, развернув длинный пергамент, принялся читать. До городских стен и собравшихся на них защитников города долетели лишь его первые слова, которые бамар громко пролаял, как собака:
— Байин Синбьюшин из рода Конбаун, великий правитель благословенной Империи…
Прая не нужно было слушать дерзкие речи. Бамар снова требовали сдать город и обещали пощадить его жителей, если те проявят покорность.
В намерениях имперцев никто не обманывался. Когда их армии только ворвались в беззащитную страну, ослабленную неразумным правлением и смутой, целые города переходили на сторону бирманцев в надежде на лучшую жизнь под владычеством восточного соседа. Бамар угоняли «коричневых» жителей Сиама в рабство, грабили храмы и ставили над покоренными землями своих наместников, жестокость которых даже превосходила насилие, которое чинили войска завоевателей.
Взбесившийся павлин сцепился с величественным Гарудой лишь у деревни Рачан, жители которой, узнав о зверствах бирманцев, решили не сдаваться.
…Казалось, ожидание продлится вечно. Бирманец читал, Рангсан молча слушал. Вымпелы, повязанные на древках копий, развевались на ветру. Прая замер, не отрывая взгляда от худощавой фигуры своего единственного друга. Он уже почти хотел, чтобы сверкающий наконечник копья вонзился в его плоть и алая, как знамена Аютии, кровь брызнула на зеленую траву. Эти ужасные мысли были лучше бесконечного ожидания.
Наконец, глашатай закончил читать и жестом пригласил Рангсана зайти в шатер.
— Не слушай их! — выкрикнул Прая.
Другие зрители сочувственно посмотрел на него — об их дружбе было известно среди защитников города. Ветер не донес до Рангсана предупреждения. Он кивнул, расправил плечи и скрылся в шатре, куда следом вошел бирманец.
К горлу Прая подступила тошнота. Он ясно представил все сцены пыток, которым бамар подвергали пленных. Опустив голову, Пранай уткнулся лбом в теплый камень городской стены.
— Возвращаются!
Рангсан, стоя возле своей лошади, махнул рукой бирманскому послу, ловко запрыгнул в седло и, сопровождаемый эскортом, направился к городу. Сердце Прая готово было разорваться. Он резко распрямился. Вновь пронеслись перед его глазами многочисленные ступеньки, ворота открывались…
Рангсан, предвидя встречу, вел своего коня под уздцы. Он устало отмахивался от приветствий.
— О чем вы говорили? — спросил Прая, сдерживая желание обнять друга.
— Вряд ли ты услышишь от меня что-то новое или неожиданное. — Проговорил Рангсан. — Я передал решение девараджи, они угрожали начать штурм. Армия, задержавшаяся у Банг Рачан, действительно здесь. Мне показали отрубленные головы героев этой деревни и предложили забрать их, я отказался…
Прая кивнул.
— Мы ведь не сдадим город, правда?
На губах друга впервые за месяцы осады заиграла настоящая, живая улыбка.
3
…Следующим утром бирманцы пошли на штурм. Пушечные выстрелы согнали белых аистов, свивших гнезда на остроконечных чедях Чай Ваттанарам. Столица ожила, отражая нападение. Прая метался по стене, подбадривая воинов и помогая заряжать пушки.
Но всего несколько часов спустя все стихло: бамар отступили за реку. Затихли крики восторженных защитников, рассеялся дым… Покров равнодушной обреченности вновь опустился на город.
Прая нашел своего друга у южных ворот. Рангсан сидел, прислонившись спиной к стене. Он распустил прическу — и длинные черные волосы падали на мокрое лицо, перемазанное копотью.
— Мне даже жаль, что они не отважились взять нас штурмом — Пожаловался он.
— Это была вылазка. Они снова будут атаковать — мы снова отобьем их. — Пообещал Прая.
Рангсан заметным усилием заставил себя подняться, усталость и старые травмы давали знать о себе — его хромота была заметнее обычного. Мимо них пронесли раненного. Из раны в его ноге, пробитой вражеской пулей, хлестала кровь.
— С каждым днем людям все труднее пробуждаться от дурного сна, в который превратилась их жизнь. — Сообщил Рангсан. — «Пусть бирманцы скорее возьмут город, тогда все закончится…» — шепчут на стенах солдаты. Никто из них не верит в нашу победу.
Усталые горожане спускали на веревках развороченную пушку, другие — вытирали кровь: красную на красном камне стен. Медленно, как в забытье, худой юноша в изодранной одежде поднимал с земли стрелы. Левой рукой он прижимал к себе уже целую охапку. Остановившись рядом с трупом солдата, он начал равнодушно вытаскивать стрелу, застрявшую в его груди. Прая отвернулся и нахмурился, на его крутых скулах заходили желваки.
— Они будут морить нас голодом. Вслед за увяданием неизбежно приходит смерть. — Произнес Рангсан и добавил. — Лучше бы Аютии погибнуть в бою… Город напоминает покойника, которого не предали огню. Еще немного — начнет гнить. Можно ли считать убийцей того, кто подносит факел к погребальному костру?..
— Разве Аютия увядает? — удивился Прая. — Ты считаешь, что наш прекрасный город сгнил? Напротив, его храмы великолепны, рынки и улицы полнятся людьми. Всюду движение, всюду жизнь!
— Он умрет. — Безжалостно отрезал Рангсан. — Пройдут дни осады, и неизбежно остановится поток жизни, которым ты восхищаешься. Не лучше ли погибнуть в зените силы и славы, чем ждать медленного конца? Смерть в расцвете сил оплакивается как тяжелая потеря, но лишь она дарует подлинное бессмертие.
— Разве смерть может даровать бессмертие? — улыбнулся Прая.
— «Истинно разумный человек покидает этот мир, побеждая смерть».
Его друг любил загадки и афоризмы. Умение играть словами, которым Рангсан обладал в полной мере, не раз приводило в восторг учителей. Но Прая давно отчаялся понять, верит ли сам Рангсан хотя бы в часть тех страшных истин, которые он открывает с такой беспечной легкостью.
— Разумеется, — вот и сейчас он сохранял безразличие к своим словам, — смерть предполагает конец существования, а бессмертие — переход к новой форме бытия. Для этого превращения нить неизбежно должна оборваться…
— Но как ты можешь знать, что твоя смерть примет ожидаемую форму? Тысячи людей гибнут ежедневно в забытье — и далеко не все умирают дряхлыми стариками.
— Это определяется тем, какой именно смертью ты умрешь.
— Боюсь, наш старый учитель не одобрил бы подобные разговоры. — Усмехнулся Прая. — Ты предлагаешь достичь пробуждения через смерть вопреки всяким канонам.
— Вот как? — хмыкнул Рангсан. — Но ведь я говорю именно о смерти, которая служит доказательством бытия. Мое просветление постигается через мгновенье наивысшего страдания, доступного людям. Это страдание — гибель в момент расцвета.
— В твоих рассуждениях есть серьезный изъян. — Довольный своей догадкой, Прая улыбнулся. Ему не часто удавалось противостоять доводам Рангсана. — Ощущения этого страдания будет испорчено тем, что ты жаждешь его, как все живые существа неосознанно тянутся к просветлению. Блаженство осознания близости нирваны затмит момент истинного страдания.
К его удивлению, Рангсан легко согласился.
— Что ж, значит, я еще не заслужил нирваны.
— Как насчет визита к Соладе? — подмигнул Прая. — Его ты заслужил?
— Да… визит к Соладе Маи, это как раз то, что мне сейчас нужно.
4
Они встретились поздним вечером у храма Махатат. Рангсан сменил грязный мундир и офицерские доспехи и теперь щеголял в свежих одеждах, расшитых распускающимся лотосом цвета солнца.
Обменявшись короткими приветствиями, друзья направились к дому Солады Маи по широкой, пустынной улице, протянувшейся вдоль внутренней стены, которой был окружен Большой Дворец. Заморосил теплый ночной дождь, который в это время года мог легко перерасти в ливень. Рангсан предложил укрыться под кровлей окружающих Махатат храмовых построек. Они остановились под широкой крышей одного из приземистых зданий. Тяжелые капли срывались с черепицы и разбивались о землю с мелодичным звоном. Статуи львов и птицелюдей-кинар, вокруг храма, почернели от воды.
— Ты слышишь? — внезапно спросил Рангсан.
Прая поднял голову, оторвавшись от созерцания блестящих струй вечернего дождя.
— Голоса, — подтвердил он. — И топот ног. Солдаты маршируют.
Друзья обошли свое укрытие, и вышли на небольшую прямоугольную площадку. Там, не обращая внимания на ливень, маршировали королевские гвардейцы. У окружающей плац галереи, на высоком деревянном пороге, свесив ноги, сидел француз.
Он был совсем не похож на изображения фаранг, которые Прая видел на мемориальной плите короля Нараи. Вместо причудливой пышной прически — коротко стриженные светлые волосы, пучки волос на скверно выбритых щеках. От некогда богатой одежды остались только высокие черные сапоги и пестреющий заплатками суконный мундир с золотыми галунами.
Чужеземец занимался тем же, для чего его прислали в Пегу — готовил войска. Двадцать человек из числа дворцовой стражи маршировали под проливным дождем, держа в руках длинные, тяжелые палки.
При виде двоих гостей француз встал, отряхнув свои тайские штаны, слишком короткие концы которых оставляли обнаженные ноги над голенищами сапог. При этом мокрый, тяжелый мундир, наброшенный на плечи, едва не свалился на землю.
— Messieurs желают посмотреть à mon dressage militaire? — спросил фаранг на сносном пали, разбавленном громкими, визгливыми звуками его родного языка. — Шевелитесь, шевелитесь, лентяи!
Крикнул он остановившимся стражникам.
— Я Пранай Прая Нок, — представился Прая, приложив руку к груди.
— Мой друг, — он указал на Рангсана, — Кун Ланг Рангсан Даенг Бплон На Аюдхая.
— Na Ayudhya? — переспросил француз. — Mondemoiseau?..
Друзья обменялись непонимающими взглядами.
Фаранг расхохотался.
— Вы напрасно теряете время. — Генерал Син двигался как всегда стремительно. Он вышел из-за колонны, неприязненно глядя на долговязого француза, возвышающегося над приземистыми сиамцами.
— Он ничего не знает о планах девараджи. — Громко произнес Син Пья.
Генерал промок до нитки. Его лицо выглядело нездорово-бледным, а глаза обведенны темными пятнами усталости и недосыпания.
— Мне жаль, что девараджа принял решение защищать город. — Прая сочувствовал храброму генералу. У него было много общего с Рангсаном, хотя чиновники никогда не рисковали открыто противостоять члену королевской семьи…
Син нахмурился.
— Скоро об этом пожалеют жители Аютии. — Слова генерала переполняла желчь и вырвавшаяся злоба, которые ему приходилось скрывать изо дня в день.
Прая невольно отступил на шаг назад.
— Что мы можем сделать? — неожиданно спросил Рангсан.
Син удивился бы меньше, заговори с ним один из каменных кинар.
— Город обречен. — Наконец промолвил он. — Если мы ничего не предпримем — нас поглотит эта обреченность.
Прая заметил, как глаза Рангсана расширились от удивления, ведь Син Пья повторял его слова! Неужели это действительно столь очевидно и только он, Прая, увлеченный молодой вдовой и прочими радостями жизни не замечает царящего вокруг разложения?..
— Где были воины Аютии, когда послы Пегу на коленях молили меня о помощи, а я не мог выслать ни одного человека?! — Зарычал генерал. — Девараджа надеется на фаранг? Ха! Те благоволили монам, теперь помогают нам… когда Аютия падет — их помощь достанется Дзийнь и другим врагам бамар.
— Что чужеземцам до Аютии и Сиама? — С горечью в голосе спросил Син. — Они боятся бирманцев, но не потому, что те угрожают их родине. Фаранг понимают, что им сложнее будет справиться с сильной Империей, чем с разобщенными, воющими между собой странами. Я даже рад, что бирманцы побеждают!
Прая слушал генерала с ужасом, Рангсан — с нескрываемым любопытством. Анри молча смотрел на его собеседников. Он потерял нить разговора, как только они перестали говорить на пали.
— Я пытался убедить его отдать ружья, которые они привезли с собой. — Син Пья с ненависть посмотрел на француза. — Но он отказался, сославшись на королевский приказ. Эти ружья лучше наших старых мушкетов, но из них будет стрелять только дворцовая стража, а не войска, защищающие городские стены.
Кулаки генерала сжались — он с трудом сдерживался от того, чтобы ударить ненавистного западного варвара.
— Генерал… — Прая стало жаль иноземца. — Этот человек выполняет свой долг.
— Мне стоило убить его за это.
Син Пья отвернулся.
— Я возвращаюсь к своим людям. — Резко сказал он.
— Разве не вам доверили защиту дворца? — удивился Прая.
— Французы справляются с этим без моей помощи, — скривился генерал. — Монгкуту возглавил оборону стен. Я ошибся, исполнив приказ девараджи вернуться в Аютию...
Он зашагал прочь.
— Что с генералом? — осведомился Анри.
— Ему просто надоело собирать плевки. — Прая попытался улыбнуться.
— Син Пья привел в город пять сотен верных ему солдат… — проговорил Рангсан. — Возможно, это король поступил недальновидно, запретив ему покидать город.
Прая медленно кивнул.
Дождь не останавливался.
5
Прая спал. После кровавой перестрелки и мрачных разговоров, он ожидал увидеть во сне мрачную тень Ангкора, но память, искривленная кривым зеркалом сновидений, вернула его в радостный и безмятежный день юности.
…Фехтовальщики приветствовали друг друга церемониальными поклонами. Под звуки флейты соперники разошлись, покачиваясь и приподнимая согнутые в коленях ноги, как бойцовые петухи.
Девараджа, возлежащий на пышном ложе у края арены, благосклонно улыбнулся своему любимцу и взмахнул рукой.
Флейта протяжно взвыла — и бойцы бросились друг на друга, будто сорвавшись с незримой цепи. Противник Рангсана успел сделать не более трех выпадов. Легко отразив его атаку, юноша подпрыгнул и нанес сокрушительный удар, повалив его на землю. Короткие парные краби сверкнули у лица поверженного воина, принуждая его бросить оружие и признать поражение.
— Нарсуан! Нарсуан, возрожденный! — загалдели зрители.
Рангсан вбросил мечи в ножны. Он даже не вспотел.
Чиновники и мелкие дворяне в незначительных рангах, зная о родстве с королем, без устали льстили ему в глаза, и сплетничали за спиной, распуская отвратительные слухи, о том, что любимец девараджи — наполовину бирманец. Мать Рангсана родом была из западной провинции Маеронгсон, где смешанные браки, несмотря на кровопролитные войны, давно перестали быть редкостью. Бирманка или нет — она подарила сыну внешность, разительно отличающуюся от «коричневых» жителей Аютии, как их презрительно называли жители Империи, — он унаследовал ее светлую кожу, угольно-черные волосы и большие, грустные глаза.
Несмотря на то, что Сурият не признал Рангсана своим сыном — он настоял, чтобы того считали членом королевской семьи и обращались с ним соответственно. Чиновники шептались, что владыка полюбил бирманского мальчика, но Прая не знал человека более преданного Аютии, чем Рангсан Даенг Бплон…
— Кун Пра! Проснитесь, прошу вас. Мне страшно!
Убедившись, что гость проснулся, Мали убрала руку и упала на колени.
Прая протер глаза. Было раннее утро. За приоткрытой дверью светлело предрассветное небо, озаренное бледным пламенем восходящего солнца. Солнца?.. На юге?! Он рывком сел на кровати.
— В чем дело?
— Пожар! — Мали указала на далекое зарево. — У южных ворот.
— Где Рангсан?
Мужчина поднялся с кровати и начал быстро одеваться.
— Ваш друг ушел задолго до рассвета…
— Солада?
— Госпожа просила разбудить вас и идти к вату Махатат…
Храмовый комплекс был расположен за внутренними стенами, окружающими старый город и Большой Дворец. Солада верно рассудила, что переждать опасность — будь то пожар или штурм — лучше там.
Сквозь распахнутые ворота во внутренний дворик особняка ворвался всадник. Он остановился перед крыльцом дома, лошадь затанцевала по цветочной клумбе. Выругавшись, Прая выбежал ему навстречу, на ходу подпоясываясь ножнами с мечом.
— Бамар в городе! — увидев Пранай, прокричал всадник. — Южные ворота открыты! На стенах продолжается бой, но бирманцам удалось захватить городские ворота. Их войско уже хлынуло в город. Защитники отступают к Большому Дворцу. Садитесь, я отвезу вас.
Прая, наконец, понял, что за пугающий гул он слышал. Это был топот ног.
Выбора не было — он забрался в седло позади офицера. Пранай, ха! Если бы в обмен на титул можно было оживить погибших людей или вооружить уцелевших…
Где сейчас Рангсан? Счастлив ли видеть, как в очистительном огне рождается новый Ангкор? Прая запретил себе думать, что его друг мог погибнуть.
— Вас застали врасплох? Что произошло?
— Предательство! — выдохнул офицер. — Бирманцев впустили…
— Ворота открыли? Кто?..
Они выскочили к баррикадам, которые спешно сооружали защитники дворца. Гвардейцев и солдат, сосредоточенных в сердце города уже предупредили об опасности. Прая заметил фаранга Анри и его людей. Похоже, иноземец принял командование гвардией.
Пранай спешился.
— Где генерал Син Пья? — спросил он.
— Я думал он с вами. — Фаранг нахмурился. — Господин Прая Нок, все аристократы во дворце или на стенах. Вы ведь Пранай, приближенный к королю?..
Пранай... без земли, подданых и солдат. Нелепый титул, пожалованный в неподходящее время. Прая глубоко вздохнул и вышел перед шеренгой готовых к бою воинов.
— Предатели отдали врагу стены, — закричал он. — Но мы не отдадим им дворец. Бирманцы входили в Аютию только по дороге из трупов. Пусть же впредь это дорога будет устлана телами их солдат!
Гвардейцы ответили дружным ревом. Большинство из них были потомками изгнанных из Ямато воинов, присягнувших правителю Аютии, и даже спустя столетия безумная отвага и безоговорочная преданность брала вверх над страхом.
Прая не отказался бы от такого родства — ему было страшно.
Фаранг Анри одобрительно зарычал, вскидывая ружье. Его примеру последовали остальные стрелки. Начищенные стволы, подрагивая, уставились на приближающихся бирманцев. Прая вышел на шаг вперед. Мимо просвистела пущенная навскидку стрела. Он не дрогнул, рванул из ножен краби, вскидывая его к серому утреннему небу. Огни громыхнувших выстрелов сверкнули на чистой стали. Приближающиеся враги на миг скрылись в густом облаке свинцового дыма. Первый ряд атакующих был сметен огненным шквалом, но этого было недостаточно, чтобы остановить несущуюся волну.
Стрелки бросили ружья и схватились за мечи. На Прая налетел бирманский солдат. Пуля разорвала его щеку — белая одежда залита алой кровью. Болезненная рана привела его в бешенство.
Один из французов упал на колени, двумя руками подняв над головой ружье — то ли сдаваясь, то ли пытаясь защититься. Удар бирманской сабли сломал винтовку, повалив его на землю. Вдоль стены, отделяющей Большой Дворец от объятого пожарами города, закипело сражение.
Напирающие бирманцы упорно теснили защитников дворца. Рядом прозвучал еще один слитный залп. Люди Анри и обученные им гвардейцы стреляли метко — мушкеты бамар редкими вспышками грохотали в ответ из охваченных дымом улиц.
— Уходим за стены! К дворцу, скорее!
Тонкая линия алых солдат, столкнувшаяся с полчищами белых, как древесные жуки, бирманцев, подалась назад.
Прая разрядил пистолет в оскалившегося бирманского знаменосца. Взметнулся и упал на землю стяг с павлином, который тут же втоптали в грязь и кровь. Наконец явилась стража с длинными копьями. Бамар, рвущихся на мечи защитников города, отогнали и с большим трудом закрыли ворота, заложив их длинными бревнами.
— Monsieur! — Анри вытер вспотевшее лицо обрывком мундира.— Le souverain... ваш девараджа, вы должны помочь ему выбраться из города, mon camarade.
От волнения Анри заговорил с ужасным акцентом, сбиваясь на свой родной язык. Фаранг подался вперед, протягивая руку. Пранай Прая Нок схватил его широкую ладонь и крепко сдавил ее двумя своими.
— Bonne chance!
— Чок дэ. — Ухмыльнулся Прая.
Звучали выстрелы, в ворота колотили бирманцы.
Прая миновал вытоптанный дворик, некогда радовавший глаз зеленью травы и пышными цветами. Бросать товарищей мучительно не хотелось, но Пранай должен исполнить свой долг перед священным правителем. Прая толкнул тяжелые двери и вошел в тронный зал. Висящие под потолком массивные светильники не были зажжены, и золоченный трон поблескивал в полумраке.
— Армия! Где наши знамена на стенах?! — кричал король, размахивая длинными одеяниями. — Где гвардия, где генерал Син Пья?!
Один из гвардейцев как подкошенный упал на колени перед своим повелителем.
— Ваше величество, Пья Таксина и его людей в городе нет!
— Что?!!
Сурият Амарин с размаху ударил гвардейца.
— Предательство! — взревел он. — Будь прокляты эти изменники!
Прая отвернулся.
— Кун Пра! — Сурият Амарин заметил его. — Что вы здесь делаете?
Король остановился, раздраженно смахнув со своих рук кланяющихся придворных.
— Мы сумели остановить бирманцев у дворцовых стен, но мы не сможем долго удерживать их…
Пранай обязан был встать на колени, но уставшие ноги не хотели сгибаться, поэтому Прая ограничился коротким поклоном. Это не укрылось от внимания короля. На его лице появилась странная, пугающая улыбка. Руки правителя бессильно повисли. Придворные воспользовались этим, вновь повиснув на своем властелине и не переставая увещевать его:
— Ваше величество…
— Мы должны уходить.
— Ваша жизнь неизмеримо важнее Аютии.
— Подумайте о своих подданных!
— Пранай Нок! — крикнул один из чиновников. — Чего вы ждете?!
— Я останусь здесь. Мы задержим ваших преследователей. — Спокойно сообщил он.
Рангсан часто говорил о самопожертвовании, но Прая не ощутил величия момента, когда он без колебаний отказался от собственной жизни. Сурият и его приближенные удалились, осыпая его благодарностями…
6
К середине дня бирманцы преодолели внутренние стены. Бои перекинулись на дворцовые сады. Уцелевшие гвардейцы укрылись во внешних покоях; чистили оружие, помогали раненным и молились. Весь юг столицы был охвачен морем огня. Черный дым стелился повсюду, проникая за закрытые двери.
— Проклятый Таксин… — пробормотал Прая. — Останься ворота закрытыми — у нас, по крайней мере, был бы шанс встретить врагов на стенах.
— Таксин? — недоверчиво переспросил офицер, который привез его во дворец. — Син Пья из Города Вдов, сын Хаи-Хонга?
— Да! Я сам слышал, как девараджа обвинил его в измене.
— Это не он. Не он открыл ворота. Генерал Пья и его пятьсот храбрецов вышли из города и прорвали кольцо бирманцев. Когда за ними последовал король с его свитой — Таксин и его люди ждали их, отбиваясь от превосходящего силами врага.
— Кто же тогда?! Подкупленные горожане?!
— Ворота открыл Кун Ланг Рангсан Даенг Бплор. Он впустил в город бирманцев. Говорят, он сам убил генерала Монгкута!
Лицо Прая сделалось бледным, как мел. Он отступил на шаг назад, держа перед собой поднятые руки, словно пытаясь защититься от страшного известия.
— Бамар послали предателя в первых рядах атакующих, чтобы он в бою доказал свою преданность.
В словах солдата не было ненависти — только усталое презрение. Прая прикоснулся грязными ладонями к сухим глазам.
— Кун Пра?
Он не ответил.
— Пранай Прая Нок!
— Держать дверь. — Прорычал Прая. — Помните, бирманцы не берут пленных.
Он вышел из зала, провожаемый испуганными взглядами людей, которые ему доверяли. Он тоже доверял Рангсану. Усилием воли Прая попытался представить себе друга в бирманских тряпках, убивающего генерала Монгкута, постарался вызвать в себе ненависть к этому кошмарному образу…
…Рангсан отложил длинную флейту. Кончики его изящных пальцев были красноватыми, под ногти забилась краска — учитель часто поручал Рангсану обновлять фрески, хотя большую часть времени благородный послушник проводил на лежанке в своей келье.
Краска, красная, как кровь.
Он протянул руки к Прая.
— Отнеси меня в храм. — Тихо попросил Рангсан.
Во время их поездки к Большому озеру он выпал из телеги и сломал обе ноги. Три месяца сезона дождей Прая носил легкого, как перышко, друга на своей спине.
«Я не знаю человека, более преданного Аютии…»
…Он стиснул зубы, стащил с головы тяжелый шлем и отшвырнул его. По пустым залам дворца разнесся громкий стук, прерываемый криками защитников — бирманцы ломали дверь.
Прая вышел в храм, расположенный во внешних покоях дворца, где на высоком пьедестале сидел каменный Будда. Блики, отбрасываемые сотнями крохотных свечей, плясали по бесстрастному лику статуи. В полумраке храма, боддисатхва плыл в ночном небе среди крохотных звезд. Монахи и храмовые слуги сражались, защищая свои святилища. Даже стены храмов не удержат бирманцев от грабежа и насилия. Ничто их не удержит. Так же, как жители Сиама три сотни лет назад — они получили свой Ангкор, и намеревались вкусить его до конца.
Прая опустился на колени, отложил меч и начал молиться, пока бирманцы убивали оставшихся защитников дворца:
К Будде, Дхарме и Сангхе,
Покуда я не достиг Просветления, я иду за Прибежищем.
Пусть в силу заслуг, что я накопил
Взращивая щедрость и прочие запредельные совершенства,
Я обрету Просветление во имя всеобщего блага.
В тронный зал с воплем вбежал человек в цветах Аютии, испачканных кровью. В его плече по самое оперение застряла стрела. Несчастный снова закричал, поскользнулся на собственной крови и упал.
Пусть все существа познают счастье и его причину.
— Кун Пра! Помогите, умоляю вас! — закричал солдат.
В храм вошли бирманцы.
Пусть все существа избавятся от страдания и его причины.
Смеясь, они окружили упавшего сиамца. Лица завоевателей были искажены гримасами ярости, под серыми повязками горели безумным огнем бешеные глаза. Один из бамар ударил раненного врага — несчастный скорчился, прикрывая голову руками, умоляя не убивать его.
Пришедшийся в незащищенную шею удар заставил его затихнуть.
Пусть все существа будут неразлучны с беспечальным блаженством.
Увидев стоящего на коленях Прая, один из бирманцев гортанно расхохотался. Держа в руке длинный меч, приблизившись, занес оружие для удара…
Пусть, не зная привязанности и гнева, все они будут счастливы в равной мере.
— Стой! — раздался властный голос.
Недовольный бамар опустил меч.
Вслед за убийцами во дворец ворвался горячий ветер. Светильники, один за другим, начали гаснуть. Ночное небо храма лишалось своих звезд.
«Я стану последней звездой, которая умрет в свете восходящего солнца, — подумал Прая»
В зал вошел Рангсан. Он двигался, как всегда, неторопливо и грациозно, со спокойным, отрешенным лицом. Будто это праздничные костры, а не отблески пожирающих город пожарищ играли на его металлическом нагруднике, таушированном серебром. Броня и богатая одежда — первый из многих подарков, которыми осыплют его новые хозяева — усиливали в нем сходство с завоевателями.
Рангсан остановился и окинул зал ленивым взглядом. Его кожу покрывали белила — любимое украшение имперской знати. Чувственные алые губы и оттененные густыми темными бровями карие глаза сильнее обычного выделялись на белом, как у мертвеца, красивом лице.
Предатель остановился в пяти шагах от своего друга. Руки в багровых кожаных перчатках лежали на эфесах парных бирманских сабель.
«Какую фреску ты нарисовал сегодня, мой друг?»
— Они бежали. — Он оглядел опустевший зал. — Но ты остался. Мне стало любопытно, Прая. Почему ты остался?
Прая перехватил рукоять краби и поднес ее к лицу. Тень клинка разделила его улыбку надвое.
— Этот мертвый город не заслуживает твоей жертвы. — Рангсан указал на белеющий выход из храма. — Ты можешь уходить.
— Не ради Аютии. — Произнес Прая Нок. — Ради себя. Мне нет места среди беглецов. В их потоке я растворюсь, как песчинка в урагане. Я не хочу исчезнуть. Я хочу, чтобы ты запомнил меня. Пусть это станет доказательством моего существования.
Губы Рангсана скривила привычная презрительная усмешка, но его глаза озарились чистым внутренним светом.
— Докажи мне, что существуешь. — Попросил он.
Две кривые бирманские сабли сверкнули серебряными полумесяцами.
Прая высоко подпрыгнул. Выкованный в кузнице Араньяка краби звеня столкнулся с мандалайской сталью. Пранай вновь оттолкнулся от земли одной ногой, поворачиваясь на пятке и стремительно атакуя. Рангсан умело защищался, спокойно отражая бешеную атаку. Дождавшись пока Прая потеряет равновесие, он нанес короткий, стремительный удар. Прая повалился на пол, едва не выронив меч. Предатель молча смотрел, как он пытается подняться. Кровь из подрезанной голени заструилась по блестящему полу.
Пранай привстал на одно колено, вытянув руку с мечом. Рангсан шумно вздохнул, развернулся и, вкладывая всю силу в удар, взмахнул саблями. Прая Нок упал, не проронив ни звука. Рангсан отступил на шаг назад, глядя на своего друга, лежащего в расползающейся алой луже.
— Возьми меня за руку. — Попросил Прая.
Предатель отвернулся, стер кровь с клинков и вернул их в ножны. Окровавленная рука Прая упала. Он больше не шевелился.
Рангсан смерил взглядом застывшего в своем безграничном спокойствии Будду… Небрежно поправил высокий воротник и вышел из храма, на сокровища которого уже набросились изголодавшиеся бирманские солдаты.
Рангсану еще предстояло много работы.
До заката все было кончено. Аютия пала. Имперские солдаты, ворвавшиеся в город, грабили, жгли и разрушали прекрасную столицу с неиссякаемой яростью. Несколько дней отмеченные столбами дыма пожарища пожирали дворцы, храмы и жилые кварталы. Когда бирманская армия, насытившись кровью, потянулась прочь из уничтоженного города, Аютия превратилась в покрытые копотью и кровью руины.
Камень храмов и монастырей уцелел, но прекрасный дворец, служивший домом тридцати пяти божественным правителям, был сожжен и снесен до основания. Бежавшие мирные жители и ушедшие с Таксином солдаты никогда не вернулись на руины своего прекрасного города. Лишь змеи и птицы устраивают ныне свои гнезда там, где кипели жизнью улицы и рынки столицы, да в редких уцелевших святынях по-прежнему слышны, подобные звону тончайшего стекла, бамбуковые цимбалы неутомимых монахов…