Три дня
Первый день
Ненавижу пустыню. Она навязчива. Если сушь, то на полгода; если дождь, то от грома не слышишь мысли; если распускаются цветы — их остановит лишь горизонт. Днем нестерпимо жарко, хотя не помню, когда в последний раз работал на поверхности в это время. А сейчас, в полшестого утра, изо рта идет пар.
Солнце лениво выглядывает из-за гор и сонно смотрит красным глазом в сторону рабочего поселка. Вытянутые дома, похожие на вафли, отбрасывают длинные тени на склон горы Ардеп. Там, в глубине, я и буду весь день прятаться от палящего зноя, но сначала…
— Приветствую вас, мои герои!
Марта… Единственная красивая женщина в радиусе пятидесяти миль сегодня выглядит еще восхитительнее. Если ангелы следят за модой, они выглядят именно так: белая водолазка, обтягивающая юбка-карандаш кремового цвета и бежевые туфли. Ей зябко, но она старается ради нас:
— Да, именно герои, воины, победители! С ранних лет нас пичкали выхолощенными фильмами с гламурными атлетами. Нам говорили: “Смотрите, каким должен быть настоящий мужчина: жемчужная улыбка, маникюр и выглаженные штанишки”.
В шеренгах раздаются смешки. Сосед слева скалит беззубый рот и трет высушенной рукой исцарапанную лысину. Как только на ногах стоит? Но в шахте найдут работу любому: нет сил махать лопатой — тяни кабель, путаешься в проводах — накладывай кашу.
— Поверьте, Джеймс Бонд — стриженый пудель по сравнению с вами. Именно вы — настоящие герои, что каждый день прокладывают новые штреки и вытаскивают на поверхность сотни тонн руды. Вот настоящие мужчины — жилы, щетина и песок на зубах.
Ох, как же она права! Если человек в основном состоит из воды, то горняк — из песка и пота.
— Я горжусь вами! Но знайте: скоро, очень скоро, я буду гордиться еще больше!
Марта медленно поднимает изящную руку вверх:
— Три дня… По подсчетам инженеров, осталось три дня, и мы соединим северный и южный тоннели. Мы наконец-то пронзим насквозь титана Ардепа, что с древнейших времен разделяет наш край. Повергнем и приручим. Возможно, кто-то из вас уже сегодня услышит северян. Осталось всего три дня до исторического события. Три дня.
В рядах закипает волнение. Работяги забывают про утренний холод, они одобрительно подбадривают друг друга.
— Кстати, когда мы соединим тоннели, то… — Марта игриво улыбается, — нарушим все правила, что можно нарушить: карты, женщины, вино и, разумеется, оплачиваемый выходной!
Вот это новость!
— Секс, виски, рок-н-ролл! — выкрикивает кто-то из толпы.
Рефлекторно вскидываю руку с растопыренными пальцами. “Секс, виски, рол-н-ролл!” — эхом разносится над рабочим поселком.
— Вперед, Спарта! — выкрикивает главный забойщик. — Продырявим этот холмик до вечера!
“Вперед, Спарта!” — поддерживают товарищи.
— К черту три дня, — продолжает вопить забойщик, — я хочу бухнуть уже сегодня!
“Вперед Спарта! Вперед Спарта!”
Марта удовлетворенно смотрит на беснующуюся толпу, которая, в прямом смысле, может гору свернуть. Ангел! Вылитый ангел!
К Марте не спеша подходит Комендант и галантно предлагает пиджак. Болеть нельзя — после прокладки тоннеля работы только прибавится. Тоннель — первый шаг на пути строительства скоростной магистрали, такой нужной нашему краю. Мы помним об этом. А точнее, нам не дают забыть.
Пора за работу.
Первые бригады с шумом движутся к боковой штольне. Гора медленно проглатывает людей, оставляя пустыне лишь забойные песни. Скоро, очень скоро, эти песни услышат на северном склоне Ардепа. Три дня… Нет! Зная наших, думаю, сегодня-завтра мы уже проткнем эту гору.
Глаза не сразу привыкают к полумраку. Какое-то время иду по инерции или, скорее, в направлении криков “Вперед Спарта”. На границе света и тьмы слышу разговор за спиной:
— Почему поселок назвали “Спарта”?
— Что у тебя есть? Кровать да мыло. Спартанские условия, если не хуже.
В разговор жестко вмешивается кто-то третий:
— Хорош болтать! Отличные условия, тебе даже браслетик выдали — типа “All-inclusive”.
Бросаю взгляд на невесомую, но крепкую ленточку, болтающуюся на запястье. И вправду, похоже: окольцевали при заселении, снимать нельзя. Говорят, внутри впаяны микрочипы на все случаи жизни: индивидуальный датчик метана, высокоточная геолокация, ранняя диагностика заражения ПДВ.
— А я думаю, наш Комендант просто болеет за Спартак.
— Ты его видел? Жирный боров. Он так же далек от спорта, как я от счастливой старости.
Чей-то грубый голос вновь резко прерывает беседу:
— В Спарте хилых мальчиков сбрасывали со скалы. Будете чушь болтать — вас постигнет та же участь.
Стали подмерзать руки. Скорее бы за работу: кирка и лопата — лучший способ согреться. Оцениваю расстояние до забоя и нехотя тянусь в карман за рукавицами. Внутри обнаруживаю лист, сложенный вчетверо. Неужто чужой жилет схватил?
Любопытство берет свое, и, проходя мимо фонаря, разворачиваю бумагу. На нем неровным почерком написано: “3 дня”.
Странно, о сроках знали только инженеры и, может, ведущие проходчики, а они живут отдельно. И мне до них, как… Пытаюсь придумать не избитое сравнение, но в голове крутится только фраза из подслушанного разговора: “…как до счастливой пенсии.”
Наконец, добираемся до места. Часть команды продолжает путь к основному тоннелю. Даже зависть берет — кто-то из них первым услышит проходчиков севера, а мне возиться с технической выработкой вдали от передовой. Но прочь глупые мысли — нет маленьких ролей!
Как сумасшедший набрасываюсь на любую работу, что поручает бригадир. Впиваюсь киркой в породу и дроблю камни с такой силой, будто стремлюсь уничтожить Ардеп изнутри. Руки быстро согреваются и наполняются силой.
Смотрю на товарищей: они тоже себя не жалеют. Порой наши движения становятся синхронными, как у роботов на конвейере. Ощущаю себя муравьем, который с братьями трудится во благо колонии. Природа наградила насекомых целью, вшила в геном инстинкты, что не дают лишний раз задуматься.
Осталось три дня…
Здесь под землей нет ни Солнца, ни Луны. Зима не сменяет лето, а ночь — день. Хочешь ускорить ход времени — работай быстрее.
И все же время существует — оно дискретно и измеряется перекусами, а точнее, “тормозками”.
В отличие от большинства шахт, у Спартанцев централизованное питание. Сегодня к бутерброду с салом полагается что-то среднее между супом и кашей. В пользу первого говорит консистенция, в пользу второго — состав. В тарелке плавают перловые зерна и две нитки говядины.
— Мясца бы накинуть, — предъявляю кашевару. — А то крупа одна.
— Нема больше. Раздал.
— А ты поймай летучую мышь, да в миску — вот тебе и мясо, — юморит сосед.
Хочу выругаться, но вижу, что в его тарелке воды еще больше, чем в моей. Так что молодец, горняк, терпит. Что о нем знаю? 36 лет, разведен, зовут Кротом. Больше толком ничего — мы здесь не шибко-то общаемся. Некогда, да и не хочется после смены. Ничего не хочется.
— Мышь несложно поймать, — размышляю я, — главное спящую найти. Подошел и сорвал, как грушу.
— Брешешь! — не верит Крот.
— Забьемся? — предлагаю я.
— Забьемся.
Один из горняков рассказывает глупый анекдот про летучую мышь, запуская лавину баек преимущественно похабного содержания.
Сил впритык хватает до вечера, но без расчета на обратный путь. Ноги инстинктивно передвигаются вслед за корпусом, глаза смотрят на метр вперед, им лень фокусироваться. После ударного дня хочется просто лечь: на песок, на камни — не важно, прислониться влажным виском к горе и уснуть. Но спор есть спор, и я останавливаюсь у старого квершлага, бессмысленно вглядываясь в мрачную пустоту. Вход заколочен досками, но лишь для того, чтобы усталый горняк не перепутал дорогу — пролезть в щель проще простого.
Кажется, из глубины доносится слабый писк. Замираю. До победы в споре рукой подать. Эта мысль прибавляет сил, и я пробираюсь внутрь.
Каждый новый шаг слышу все отчетливее. Сотни шаркающий сапог постепенно затихают за спиной. Темнота стремительно сгущается и я тянусь к налобному фонарю. “Не спугнуть бы” — проносится в голове. Прикрываю стекло рукой и включаю.
Строительный мусор, пыль и ни одной живой души. Прохожу метров тридцать в надежде отыскать повисшую вниз головой летучую мышь. Но то, что я нахожу, окончательно парализует изможденный организм: на стене огромными красными буквами написано: “3 дня”.
Я бы спокойно прошел мимо наскальной живописи эпохи палеолита и не обратил бы внимания на кости динозавров, но мне определенно хочется знать, кто, когда и зачем оставил эту надпись. Дедуктивных способностей хватает лишь на пару-тройку бесполезных выводов. Например, раз буквы расположены на высоте двух метров, значит автор — человек рослый, либо карлик, взобравшийся на стремянку. И все же я уверен, что надпись сделана не сегодня. Поверхность стены неровная — поры да трещины, за день толстый слой краски не успел бы высохнуть полностью.
Бессмысленно таращусь на красные буквы… но надо возвращаться.
В поселке жесткая дисциплина, день расписан по минутам: подъем, завтрак, построение… Ночных смен нет, а потому свет в корпусах отключают рано. Шарахаться после отбоя не разрешают, также запрещены алкоголь и сотовые телефоны. Объяснение простое: сонный работник — слабый работник.
Несмотря на строгий распорядок, время, когда горняк выходит на поверхность, — его время. Он заслужил покой. После смены площадка перед штольней облеплена работягами, как леток улья пчелами в ясный день. Они сидят на склоне Ардепа и наслаждаются угасающим вечером. Некоторые разговаривают, но в основном просто смотрят вдаль.
Выхожу последним, в рукавице сжимаю летучую мышь. Меня встречают остывшая пустыня и бледная луна, похожая на половинку таблетки.
Сажусь рядом с Кротом. Он смотрит мне в руку и недоверчиво спрашивает:
— Дохлую подобрал?
Разжимаю ладонь, бросаю зверька в воздух, и он, оказавшись в родной стихии, резво улетает прочь.
— Как думаешь, — спрашиваю Крота, — мы дожмем завтра тоннель, или еще день потребуется?
Тот усмехается:
— Ни завтра, ни послезавтра, никогда. Тоннеля не существует.
— Что за околесицу ты несешь! — кричу ему чуть ли не в ухо. — Свежий воздух рассудок мутит?!
Крот озирается по сторонам, после чего внаглую притворяется глухонемым.
Тоже верчу головой. Ничего необычного: вокруг сидят уставшие горняки, флегматично уткнувшись в линейную перспективу горизонта.
— Тебе бы отдохнуть, — резюмирую свои наблюдения.
Площадка потихоньку пустеет. Один за другим горняки расходятся по корпусам. Впереди ужин, душ и часа полтора личного времени, которое в основном тратится на стирку и починку одежды. Сегодня я долго провожаю закат. Наконец ко мне подходит Комендант и тактично справляется о самочувствии, не нахожу причин ему язвить.
Завершив рутинные дела, наконец-то ложусь спать. Между мной и завтрашним днем остается последнее препятствие — сон, но почему-то я не могу его преодолеть. Обычно ты валишься на кровать и вырубаешься быстрее, чем перестают скрипеть пружины, но сегодня мой мозг по кругу показывает диафильм с кадрами прошедшего дня. Марта… Забой… Заколоченный вход… Снова Марта…
Кручусь так сильно, что сбиваю постель. Залезаю рукой глубоко под матрас, чтобы заправить простыню, и нащупываю тонкую книжку. Глаза, давно привыкшие к темноте, легко прочитывают заглавие: “100 блюд из картофеля на каждый день”.
Актуально.
Не хочу гадать, откуда взялась эта книга — взялась и славно. Даже бессмысленная литература полезна тем, что от чтения хочется спать. Крадусь к окну, чтобы в тусклом свете периметрального прожектора изучить несколько рецептов. Картофель вареный, пюре, шаньги, зразы… На овощном рагу мои глаза окончательно слипаются, и я машинально загибаю страницу снизу — странная детская привычка, которую так и не смогла искоренить моя мать. Вдруг бодрствующей частью мозга понимаю, что кончик листа уже изрядно помят. Начинаю вглядываться: на пюре и жареном картофеле с луком тоже есть загибы. Мыслительный процесс в голове коротит, как расшатанная розетка. Вновь вспыхивает диафильм: записка в кармане жилета… странная надпись на стене… Крот… Три дня… Чтобы упорядочить поток сознания, хорошо бы взять ручку и бумагу, но под рукой нет ни того, ни другого. Открываю книгу на последней странице, чтобы вырвать листок. Однако меня опередили.
К черту! Утро вечера мудренее.
Сновидение — всего лишь хаотичная активация нейронных связей, которые выходят из-под контроля сознания. Не стоит им приписывать предиктивных функций, равно как картам или кофейной гуще. Невозможно во сне увидеть человека, которого не встречал при жизни. Это может быть случайный прохожий, участник массовки в кино, в конце концов собирательный образ — глаза папины, а нос Бабы Яги.
Обычно я не запоминаю сны. Кажется, раньше на вахте я вообще ночью не просыпался. Просто вырубаешь сознание из розетки, а утром будильник вставляет вилку обратно. Но сейчас я сижу на кровати и гадаю, где мог видеть девочку в желтом платье с пятнами крови. Ее глаза… огромные голубые испуганные глаза…
До подъема полчаса: или заснуть не успеешь, или проснешься разобранным пазлом — неясно что хуже.
Второй день
Небо медленно сереет. В комнате проявляются цвета и детали.
Подхожу к зеркалу, оно подтверждает худшие опасения: щеки неестественно надуты, под глазами бледно-фиолетовые тени, веки ассиметрично раскрыты. Смотреть противно на такую рожу! И без того виски начали серебриться, про брови уж молчу… Хочется врезать по зеркалу, да оно ни при чем. Сублимирую негативный порыв — дышу на стекло, чтобы спрятать мерзкое отражение. На зеркале отчетливо проявляются полоски, которые не запотевают. Дышу чаще и быстрее, и вот лицо размывается окончательно, как фон на фотографии с широкой диафрагмой. В фокусе остается лишь надпись, выведенная пальцем: “3 дня”...
Построение затягивается. Марта задерживается, а как же в шахту без вступительной речи?! Разнорабочий высаживает у входа в административный корпус деревья. Щуплые, низкие, не верю, что они приживутся.
Комендант расхаживает в нетерпении, почесывая затылок. Есть время рассмотреть его татуировки. Кажется, у мужика была яркая молодость: гитара, череп и какая-то птица, не то цапля, не то фламинго.
Вот и Марта. Она опять в светлом, опять прекрасна. Она вновь произносит патетическую речь, но заметно суетится из-за опоздания.
— Приветствую вас, мои герои! Да, именно герои, воины, победители!
Марта рассеянна, она почти не изменила текст со вчерашнего дня: снова Джеймс Бонд, снова песок на зубах.
Перестаю слушать и погружаюсь в свои мысли. Сосед слева периодически смеется, обнажая беззубый рот. Рассматриваю постовых на въезде в поселок. Зачем им оружие?
— Три дня! — громко произносит Марта. — Осталось три дня!
Упс! Пластинка заела! Бывает, все мы люди.
Оглядываюсь по сторонам, предвкушая колкости от горняков. Но нет, тишина. Проглотили и не заметили.
Марта продолжает заводить толпу, и у нее получается! Опять крики “Вперед Спарта!”, вновь работяги грезят выпивкой, развлечениями и плотскими утехами.
Неподалеку от меня стоит коренастый мужичок по прозвищу Леший. Густая окладистая борода скрывает пухлые щеки, залысины врезаются глубоко в сторону макушки. На фоне беснующейся толпы он выделяется, как учебная машина на дороге: едет медленнее потока и подтупливает на перекрестках. Леший что-то кричит, но слышу через слово:
— Какая в колчан Спарта!.. Откройте глаза… Идиоты!
На него не обращают внимание. Тогда Леший хватает кого-то за плечи и начинает трясти.
— Что ты делал вчера? Что видел?
— Отвали, псих, — отмахивается горняк и толкает бородача.
Но Леший налетает снова, и начинается драка.
Через площадь спешит Комендант с охраной. Они быстро оттаскивают смутьяна и силком ведут в административный корпус. Толпа на время затихает, забывая про обещанное вино и женщин.
— Рабы! — орет Леший. — Мы все рабы!
Проходя мимо трибуны, Комендант обменивается с Мартой парой фраз. Его взгляд сосредоточенный, но усталый — типичный для опытных профессионалов.
— Рабы, — долетает последний хриплый вопль Лешего, перед тем как его затаскивают в корпус.
Марта неуверенно озирается кругом. Она дожидается, пока с КПП подойдет постовой, прежде чем продолжить речь.
— К сожалению, — неровным голосом говорит Марта, — к сожалению, пока не удается полностью победить ПДВ. Даже в нашем поселке случаются отдельные… случаи заболевания… болезнью.
Марта с трудом подбирает слова и запинается о тавтологии. Инцидент явно сбивает настрой.
— Однако болезнь хорошо поддается лечению, и очень скоро наш товарищ снова вернется к работе.
Потом Марта напоминает о важности проекта и дразнит закупленным алкоголем. Как смогла замяла эпизод…
В этот раз дорога до забоя проходит не так воодушевленно. Отдельные персонажи пытаются что-то скандировать, но их грубо затыкают.
Руки вновь находят в кармане свернутый листок. Останавливаюсь под фонарем и внимательно изучаю надпись. Очевидно, она сделана не ручкой, а скорее карандашом или пастелью. Оттого и почерк как будто детский — крупные острые буквы, живущие сами по себе, ансамбль посредственных музыкантов, играющих вместе впервые и без дирижера.
— Чего встал? — толкает меня в плечо кто-то из горняков.
— Тебя не спросил, — огрызаюсь таким грубым голосом, что сам удивляюсь: скопившаяся в горле слюна разово добавляет 50 очков брутальности и 10 харизмы.
— Ну… я только… что все в порядке, — мямлит этот кто-то и отчаливает в темноту.
Переворачиваю листок. На обратной стороне много мелкого текста. Напрягаю зрение и понимаю, что это выходные данные книги “100 блюд из картофеля…” Тираж 2000 экземпляров, один из которых затерялся под моим матрасом.
Бред какой-то! Вклиниваюсь в поток и продолжаю путь в глубины Ардепа.
Сегодня работаю вполсилы. До обеда еще куда ни шло, а после сказывается недосып. Руки по привычке что-то делают, но мысли безнадежно блуждают во вчерашнем дне, лишний раз напоминая про своеобразный ход времени под землей.
За обедом компания вновь сбивается к пошлым анекдотам. Большая часть уже звучала вчера в чреве Ардепа, но разве это повод не поржать еще раз?
Вечером улучаю возможность поговорить с Кротом:
— Что ты знаешь про тоннель?
— То же что про Йети и честных риэлторов — их не существует.
— Почему так решил?
— А ты его видел?
— Обратную сторону Луны я тоже не видел.
— Значит, ее тоже не существует.
На мгновение решаю, что Крот ненормальный, но потом вижу его ехидную улыбку. Мутный тип, небось сам работал риэлтором, а сейчас под землей скрывается.
— Важно не то, что ты знаешь о тоннеле, а откуда? — продолжает скалиться Крот. — Вот другой интересный вопрос: почему в шахте почти нет спецтехники? На дворе середина XXI века, а у нас одно кайло на двоих.
— Ты можешь говорить без загадок? — раздраженно выпаливаю я.
Крот не реагирует — он сосредоточенно разглядывает грязь под ногтями. Эх, запустить бы в него молотком и маникюр испортить!
— Чего лясы точим?! — рявкает из-за спины бригадир.
Пытаюсь ответить начальнику, но он доходчиво объясняет, что вопрос про лясы был риторическим.
День тянется омерзительно долго…
После смены пустыня встречает нас красочным закатом и пряным воздухом, но тошнотворное послевкусие от работы не проходит вплоть до отбоя.
Что примечательного сегодня случилось? Ничего. Разве что потасовка на построении. Что узнал нового? И того меньше: Крот не верит риэлторам, и большинство полезных веществ содержится в кожуре картофеля. Вахта тяготит, скорей бы выходной.
Снова вижу странные сны. Девочка в желтом платье — кто ты? Почему гуляешь в моей голове, а не на детской площадке?
Третий день
Утреннее построение не вызывает ничего, кроме раздражения — чертовка Марта опять сдвигает сроки! Три дня… В гробу видал я ваши “Три дня”!
Может, тоннеля и вправду не существует? Если раньше эта мысль казалось абсурдом, плодом воспаленного воображения, то сейчас я верю в нее все больше.
Кто еще вчера казался умалишенным, сегодня выглядит пророком: Крот, с его теорией про тоннель, Леший с его желанием докричаться до рабов… В поселке явно творится что-то неладное.
Утренний холод усиливает возбуждение и нервозность.
Неужто нельзя обойтись без этого приторного пафоса: “воины”, “герои”? Зачем щеголять в белоснежном наряде на фоне замызганных рабочих спецовок? Стоит ли подчеркивать разницу?
Глазею по сторонам и замечаю призрака, а точнее, Лешего. Здорового, веселого, щекастого. Скандирует дурацкие речевки, всеми вербальными и невербальными способами показывает принадлежность к стае. Что же за болезнь такая, которая проходит быстрее поноса?
Решаю спросить лично.
После построения жду Лешего у входа в штольню. Мимо течет поток горняков: одни маршируют как на параде, другие лютуют, как футбольные ультрас. Сплевываю. Замечаю алый цветок, проклюнувшийся из безжизненных камней. Он кажется лишним, как пятно крови на желтом платье пустыни.
Боковым зрением вижу Коменданта, идущего в мою сторону. Он может и жирный боров, но на удивление сноровистый — подлетает ко мне быстрее, чем овод к грязной корове.
— Что-то случилось? — с чекистским напором спрашивает Комендант.
Медлю с ответом. Можно ли ему доверять? Можно ли вообще кому-то доверять?
— Все в порядке.
Неубедительно. Комендант явно ждет более содержательной истории, а потому начинаю хлопать себя по жилетке и шарить в карманах:
— Кажется, перчатки забыл… — тягуче произношу я.
— Вещь нужная, проверяйте, — безэмоционально комментирует Комендант.
Перчатки, разумеется на месте, но я продолжаю ритмично хлопать по груди и бедрам, словно в народном танце.
— Вроде нашел, — стыдливо констатирую я и ретируюсь в штольню.
Затылок прожигают глаза Коменданта. Метров через сто, замедляю шаг и все-таки дожидаюсь Лешего:
— Как здоровье?
Вместо ответа получаю удивленный взгляд на грани мата.
— Вчера… — неуверенно говорю я и жестом показываю за спину, словно именно в том направлении скрылся прошедший день.
— Не жалуюсь. И вчера не жаловался.
— А ПДВ? Уже вылечил?
— Ты что несешь? Какой ПДВ?
— Вчера ты подрался и…
— Отвали-ка по-хорошему.
Ретируюсь второй раз за утро. Что вообще происходит?! Мы живем в одной реальности?
Двигаюсь за чьей-то спиной, осмысливая царящий вокруг сюр. Под сводами штрека громыхает “Вперед Спарта!” Рациональное мышление безнадежно вязнет в противоречивых фактах. То немногое, что подсказывает рассудок — если где и можно отыскать ответы, то только в тоннеле! Решаю лично отправиться на обратную сторону Луны, чтобы убедиться в ее существовании.
С моим ростом сложно затеряться в толпе, а потому невольно сутулюсь и пригибаю голову. Смотрю под ноги, чтобы не пересекаться с косыми взглядами горняков. Резко обостряется боковое зрение. Чувствую, как кто-то пялится на меня, но стараюсь не обращать внимание.
— Новенький?
Рядом со мной вырастает морщинистое лицо. Пытаюсь отшутиться:
— На солнце видно, что не очень.
Следующая фраза превращает в вату половину организма:
— Из главного тоннеля перевели?
Не знаю, что ответить. Совсем. Слова в голове распадаются на буквы: согласные прячутся по углам, а гласные бьются о черепную коробку, как мухи в стеклянной банке.
Показываю непонятный жест, означающий не то “примерно”, не то “кручу лампочки”. Как ни странно, такого ответа хватает, чтобы от меня отстали.
Не знаю, сколько иду, не знаю, куда и зачем. Кажется, я вообще ничего не знаю, кроме рецепта картофельных зраз.
Под землей нет времени, оно не замедляется и не ускоряется, его просто нет. Где-то на полпути между третьим днем и снова третьим меня все-таки замечает местный бригадир:
— Ты кто? Заблудился?
— Похоже на то…
— Я серьезно спрашиваю! А ну стой! — решительно тормозит меня рукой.
Непонимающе смотрим друг на друга, на лицах одинаковый вопрос: “Какого черта?”
По закромам психики собираю последнюю уверенность в одной фразе:
— Хочу помочь в основном тоннеле.
— Энтузиаст, значит…
— Спарта вперед!
Бригадир недоверчиво смотрит, прищурив левый глаз.
— Чем занимался в своем отряде?
— Проходчик.
— Вчера много извлек?
— Меньше, чем обычно. Не выспался.
Разбитый и подавленный, я не способен даже на мало-мальскую ложь.
Бригадир сокрушенно мотает головой.
— Стой здесь. Дождемся Амбала.
Мимо проходят горняки, часть смотрят меня, остальные беззвучно кивают начальнику. Бригадир апатично фильтрует взглядом толпу.
Амбала узнаю сразу. Без сомнений, без вариантов. Не человек, а полтора. Двигается, словно поезд, подъезжающий к станции — ровно, спокойно, неотвратимо.
— Придется тебе вернуться, — обращается к нему бригадир.
— А что случилось?
— Вот, — кивает на меня, — мечтает в основном тоннеле работать.
Амбал внимательно осматривает мой экстерьер.
— Ну, работу-то найти можно. Не проблема.
— А еще, говорит, что вчера… — бригадир отчетливо выделяет последнее слово, — … вчера, трудился хуже, т.к. не выспался.
Амбал разводит руки в сторону, задевая кого-то из горняков:
— Ну раз вчера, — копирует он интонацию начальника, — раз не выспался… придется прогуляться до поверхности.
Кажется, я что-то предлагал. Кажется, возражал. Упрашивал. Возможно угрожал. Не помню ничего. На фоне яркого солнца спички не видно — на фоне резкой боли в животе от удара двухметрового Амбала, не думаешь ни о чем.
Минут за десять вновь эволюционирую в прямоходящее существо: сначала валяюсь в пыльном штреке в позе эмбриона, затем медленно ползу на четвереньках; иду, согнувшись пополам, доставая руками до земли, как обезьяна; сутулюсь, как горбун, как первоклассник за уроками, как уставший старик… И вот я снова homo erectus, надеюсь даже sapience.
— Это так называемая “болезнь”? — возвращается ко мне дар речи.
— Это шахта, — констатирует очевидное Амбал.
— Куда мы?
— Туда, где тепло и солнечно…
Если не считать превентивного удара под дых, Амбал общается вежливо. Как то часто свойственно о-о-очень большим людям, он добряк. Думаю, его никто никогда не обижал — попробуй допрыгни до такого. А раз горечь обид ему не знакома, то и привычки грубить и злиться он не выработал. Главное покормить вовремя…
— Тоннеля не существует? — выпытываю я без смущения.
— Как сказать… Он существует в сердцах сотен людей — разве этого мало?
Поэтичная натура! Наверняка собак любит, может даже Набокова открывал.
— Напомни, как переводится ПВД? “В” — вроде вирус, а остальные буквы?
Смеется.
— Извини, не положено.
— Я вроде не пароль от сейфа спрашиваю, не коды активации ракет.
Молчит. Исполнитель, что с него взять?!
— “Помнит Вчерашний День”, — вдруг говорит Амбал и для верности уточняет: — “В” — значит “вчерашний”. Местная шутка.
— Со здоровьем не шутят.
Проходим мимо телефона, точнее, трубки — примитивного устройства с одной кнопкой для экстренной связи с верхним миром.
— Стой! — командует Амбал. — На месте “Раз”, “Два”. Предупрежу, чтобы встретили.
Становлюсь свидетелем трогательного разговора с элементами шпионских шифровок:
— Ласточка, передай, пожалуйста, БиБо, что я всплываю с очередным Прозревшим.
Амбал, расплывшись в улыбке, слушает ответ, который долетает до меня в виде белого шума.
— Нет, Лапа, к сожалению, не зайду.
Не конвой, а вечерняя прогулка под пение птиц и треск цикад.
Конец шифровки звучит так:
— И я тебя!
У выхода из штольни нас встречает БиБо, он же Комендант, он же жирн… а впрочем не важно:
— Все-таки забыл, — ухмыляется он.
— Скорее вспомнил, — бравирую я.
— Исправим…
БиБо с охранником перехватывают эстафету показного благодушия. Они идут, как старинные друзья, и восхищаются грозовыми тучами, застилающими долину:
— Погляди, как обкладывает. Даже жутко!
— Но красиво!
— Жутко красиво…
И все-таки эта пасторальная идиллия уже не успокаивает: я вижу административный корпус и знаю, что внутри меня не ждут ромашковый чай с витаминками. Останавливаюсь, делая вид, что любуюсь надвигающейся грозой — провожатые не возражают и молча присоединяются. Я же судорожно прокручиваю немногочисленные варианты. Вырубить охранника, выхватить пистолет и… Что дальше? Шансов прорваться у меня нет. Пасть на колени, кричать, умолять, обещать — лишь бы отпустили. Нет! Я и сам бы себе не поверил. Встать в позу и требовать адвоката? Ага… А еще мешок денег мелкими купюрами и самолет до Каракаса — фильмов пересмотрел?
— Пойдем внутрь, а то ливанет, и добежать не успеем.
В корпусе нас встречает Марта. А может, Ласточка? При виде красивой женщины невольно выпрямляю спину — бесполезные инстинкты.
— Помочь? — односложно обращается она к Коменданту.
Тот отрицательно мотает головой.
Проходим по пустынному коридору, по обе стороны которого, как солдаты президентского полка, выстроились одинаковые двери без знаков отличия.
— Куда мы? Зачем? Что я сделал? — не выдерживаю я, наконец.
— Почти пришли, — отвечает Комендант лишь на один вопрос из трех.
Скоро я оказываюсь в комнате, похожей на кабинет зубного врача: кресло, напичканное приборами и проводами, прожектор, неприятный медицинский запах. Разве что плевательницы не хватает.
— Садитесь, — указывает Комендант.
— Я не… я не…
— Ну зачем же… — раздосадованно прерывает он мое блеяние. — Так хорошо начиналось — шли послушно, без вопросов. Я нарадоваться не мог. Вот, думаю, идеальный заключенный: не дерется, не шумит.
— Заключенный?! — срываюсь на крик. — Я ничего не нарушал!
— Это третий по популярности ответ. На первом месте “Отпустите меня”, на втором — “Какого … вы делаете?”
— Вранье!
Вдруг чувствую резкую боль в спине — удар электрошоком. Хочу согнуться, но не получается. Охранник обхватывает меня и тащит к креслу. Не сопротивляюсь, тело не слушается: оно существует независимо от сознания и дано мне лишь в ощущениях. Мерзких ощущениях.
Запястья, щиколотки и шею сковывают металлические замки. Яркий свет бьет в глаза. Веки не спасают, отворачиваюсь.
— Спасибо, дальше я сам, — спокойно говорит Комендант охраннику.
За спиной хлопает дверь.
Боль, страх, дрожь по всему телу и неистово колотящееся сердце парализуют способность говорить. Издаю лишь нечленоразделное мычание.
— Да не ёрзай ты так. Стандартная процедура, безболезненная.
Раздается мощный раскат грома, со стуком распахивается форточка. БиБо лениво встает из-за стола, чтобы закрыть, но замирает у окна.
— Началось…
С улицы доносится ровный плотный шум ливня. БиБо облокачивается о подоконник, устало уставившись в стену дождя. Не знаю, что творится в его голове, но готов поспорить, он бы с радостью выбежал наружу. Однако детство и безбашенный рокер остались в прошлом.
— Два года назад… такой же дождь… — слова Коменданта доходят как по флапающей сети, с обрывами, — пока я здесь возился со всякими подонками, от меня ушла жена.
За окном сверкает молния, комната озаряется холодным светом. Спустя несколько секунд стекла вибрируют от грома. БиБо отворачивается от окна — его не узнать: щеки трясутся, глаза как стеклянные, фламинго на шее, кажется, хочет взлететь.
— Дочь связалась с плохой компанией, а сын… — БиБо стучит по подоконнику, — … а сын два плюс два сложить не может. В десять-то лет! Если я и увижу детей, то лишь когда они попадут сюда в тюрьму.
Он подходит ко мне и заглядывает в глаза:
— Я вижу этот сон снова и снова: подхожу к креслу, гляжу на своего ребенка и спрашиваю: “О чем ты мечтаешь забыть?”
Комендант бешено смотрит сквозь меня, представляя свои кошмары. Потом кладет руку мне на голову и шепчет:
— А дочь отвечает: “Я мечтаю забыть тебя, отец”... Разве не лучше совсем не видеть сны?
Перед глаза возникает образ девочки в желтом платье. Почему у нее кровь? Большие блестящие пятна густой крови…
БиБо отходит от кресла, поправляет пиджак, делает два глубоких вдоха и декларирует:
— Согласно Закону об уголовно-исправительных учреждениях заключенные, приговоренные к пожизненному лишению свободы, могут быть направлены в тюрьмы с системой коррекции воспоминаний.
БиБо наклоняется к компьютеру и скользит глазами по монитору:
— Ваше настоящее имя Александр Геллер. Вы находитесь под стражей… с февраля прошлого года (ухмыляется). Всегда забавляла фраза “Находитесь под стражей”. У нас триста заключенных и всего семь охранников. Амбал, тот вообще без табельного ходит, забывает — оно ему ни к чему. Стража называется!
Дрожь проходит, но шок от услышанного усиливается с каждой фразой. Оказывается, я — Александр! Наконец ко мне возвращается дар речи:
— Имя! Зачем отняли имя?
БиБо словоохотлив:
— Ко многим практикам мы пришли опытным путем. Настоящее имя — триггер воспоминаний. Процент ПВД снизился, когда заключенным стали менять, или как принято говорить, — “перепрошивать” имена. Вообще, система контроля с каждым годом работает все лучше, скоро охрана совсем не понадобится. Например, ежедневный откат к базовым скорректированным воспоминаниям — замечательная вещь! Раньше заключенного, особенно осужденного до конца жизни, не заставишь что-то делать. Пришьет две пуговицы и те криво, а потом полдня филонит. О работе в шахте речи вообще не шло. Сейчас же мотивированная толпа вчерашних убийц и преступников с кричалками и песнями ежедневно вгрызается в гору. На бригаду лишь один профессиональный “настоящий” шахтер и один замаскированный охранник.
— Утренняя речь про три дня тоже часть системы?
— О, да! Наша гордость! Научный подход. Не поверите, пробовали обещать один день — результат хуже (слишком близка победа), неделя — тоже плохо (слишком далеко). Любите теннис? Может, видели, как у спортсменов сдают нервы на матчболе? Вплоть до слез. С такой мотивацией не до рекордных выработок. И еще, — БиБо в возбуждении задирает кривой палец вверх, — речь говорит женщина! Как же мы забыли, какое волшебное влияние оказывают красивые дамы на мужчин! За десять минут, что они пялятся на ее гладкие ножки и не только, кровь наполняют гормоны, которые потом сжигаются в забое. Цинично, но эффективно!
Комната вновь озаряется молнией. Гром доходит почти сразу — гроза бушует прямо над поселком.
Вдруг пропадает свет. Слышу легкий щелчок в электронных замках и реагирую быстрее Коменданта. Он пропускает прямой в голову, валится на стол, откуда скатывается на пол. Бросаюсь к компьютеру, но тот заблокирован. Черт! Черт! Черт! Кто же я такой?!
Включается свет. БиБо ошарашенно шарит глазами по комнате, он явно дезориентирован. Волоку его здоровую тушу к креслу и умудряюсь как-то водрузить. Смыкаю замки, обматываю рот запасной рубашкой, висевшей на стуле. Рокировочка!
БиБо не врал: охраны в поселке почти нет. Двое где-то прячутся от дождя, а третий, постовой на КПП, не раздумывая открывает шлагбаум перед машиной начальника. Уезжаю из тюрьмы при полном попустительстве охраны.
Дворники на лобовом стекле трудятся как могут, но этого мало — дорога прячется за плотной стеной дождя. Еду, словно внутри картонной коробки: пространство стерлось, время остановилось.
Огибаю Ардеп. Ну покажите мне стремящихся навстречу северян? Замечаю справа свечение, словно ангел завис в воздухе и размышляет, стоит ли спасать мою падшую душу. Подъезжаю ближе — обычная придорожная забегаловка. Надо ехать дальше, но куда? Я не столько пытаюсь сбежать из тюрьмы, сколько хочу найти ответы: где правда, где ложь, кто я такой и… что за девочка прячется в моих снах? Жива ли она?
За десяток шагов от машины до двери промокаю насквозь. Внутри пусто, светло и вкусно пахнет хлебом. Окликаю хозяев. Из подсобки выходит колоритный старик: длинные седые усы тянутся шлангом от верхней губы до подбородка, в тени огромного носа можно укрыться в жаркий день. А глаза… кажется, они видели все: и добро, и зло, и, может, даже тебя.
— Приветствую! — хрипло говорит старик. — Не терпится узнать, что ты потерял в таком месте, в такую погоду.
Пафос его речи заразителен, и я отвечаю в схожей манере:
— Потерял больше, чем нашел. Скажите, у вас работает интернет? Мне нужно найти… адрес.
— Заблудились?
Врать неприятно, потому киваю — так чуть проще.
Старик внимательно осматривает мою одежду и замечает на рабочих штанах нашивку с эмблемой поселка.
— Связь есть, но… — демонстративно достает из-под прилавка охотничье ружье, — диктовать будешь с того места, где стоишь.
Глаза старика прячутся в морщинистых веках, словно в смятом листе бумаги. Но ты понимаешь, они видят все. Капли, падающие с мокрой рубахи, отсчитывают время.
— Геллер, — говорю я. — Александр Геллер. Ищите.
Из-за сильной дальнозоркости старик держит телефон на вытянутой руке. Всемирная паутина делится информацией. Удивительно, я знаю о себе меньше, чем случайный человек напротив. Старик озадаченно переводит взгляд на меня, затем на телефон и снова на меня. Медленно тянется к ружью…
Отточенные годами навыки — то немногое, что остается с тобой в экстренных ситуациях. Никакого озарения, никакой блестящей импровизации, никакого предела сил и возможностей. Только то, что ты делал сотни раз. Для многих бежать без оглядки — единственный доступный навык, когда адреналин разливается по всему телу. Но я способен на большее, мои действия быстрее, чем мысли: отвлекаю, подскакиваю, выхватываю, бью, целюсь, нажимаю… … … В сознание медленно просачиваются последние слова старика: “Не надо, сынок!”
Ненавижу пустыню. Она навязчива. Если сушь, то на полгода; если дождь, то промокнешь до нитки; если жизнь, то на грани смерти.
Сижу на стремительно сохнущем камне, опираюсь подбородком на дуло ружья. Во втором стволе еще остался патрон. Для меня? Старику контрольный не требуется, а других кандидатов в округе нет.
Я — Александр Геллер. Я — мразь и убийца, в чем убедится каждый, кто посетит придорожное кафе у подножья Ардепа. Но много ли человек пересекли мой путь под неправильным углом не знает даже интернет. Минимум пять. Со стариком — шесть… Это гражданские. Скольких я ликвидировал по приказу, пока не сломался — информация засекреченная.
Я — Александр Геллер, и теперь я знаю ответы. Говорят, что знание — сила. Ерунда! Знание — это страх! Если раньше я хотел знать, то теперь мечтаю избавиться от страха. И кажется, есть только один способ добиться этого…
***
Снаружи на стене “рабочего поселка” красуется узнаваемая эмблема со щитом и алебардой. Пока постовой тычет телефон, пытаюсь разглядеть надпись на латыни. Узнаю лишь слово “Justia” — “справедливость”. Можно ли говорить о справедливости, сравнивая живых и мертвых? Существует ли справедливое наказание за смерть человека? Ребенка?
В сторону КПП быстро бегут двое охранников. Складывается ощущение, что тот, кто финиширует первым, избежит выговора за мой побег. На стекле джипа появляется отражение пистолета.
— Руки на руль! Урод. Чтобы я видел.
Дальше следует еще несколько приказов, но я не спешу их выполнять — солнце еще высоко. Вдалеке появляется Комендант, он семенит, иногда срываясь на бег. Его левая щека изрядно посинела.
Со стороны пассажирского сидения возникает второй охранник, он долго возится с кобурой, но все-таки достает оружие.
БиБо подходит к шлагбауму. Он зол, он тяжело дышит, он ждет, когда я выйду, чтобы криком вонзить в меня свой гнев. Встречаемся взглядами, долго изучаем друг друга. С каждым вздохом в воздух улетает часть ненависти, она беспечно кружится и исчезает в жарких лучах. Я не выхожу, но я вернулся. Он это видит, он смирился, он понял…
Открываю дверь, медленно выбираюсь из машины и послушно иду к КПП. Слышу, как кто-то из охранников заводит джип. Подхожу к Коменданту, он произносит лишь одно слово:
— Узнал?
Киваю.
Молча направляемся в административный корпус, вокруг нас суетится “стража”. Земля впитала воду и забыла. Душно.
— Как бороться с кошмарами? — тихо спрашиваю БиБо.
— Больше работать.
— У вас получается?
— Нет.
Подходим к корпусу, останавливаемся и любуемся на долину.
— Завтра зацветет, — предполагаю я.
— Нет, через три дня.
— Значит, не дождусь, — смеюсь в ответ.
БиБо завистливо смотрит грустными глазами на мое счастливое лицо. Фламинго совсем опустил крылья.
— Убейте меня, — искренне предлагаю я. — Займите мое место.
— Мы разные.
— Но хотим одного и того же.
***
Комната. Кресло. Прожектор в лицо.
“Согласно Закону об уголовно-исправительных учреждениях…”
Отнимите мое имя…
“... заключенные, приговоренные к пожизненному лишению свободы…”
Отнимите вчерашний день…
“... могут быть направлены в тюрьмы…”
Но дайте цель…
“... с системой коррекции воспоминаний.”
И я буду счастлив.
Первый день
Деревья возле административного корпуса отбрасывают длинную лохматую тень на площадь. Сонный утренний ветер не в силах потревожить крепкие кроны. Холодно.
— Приветствую вас, мои герои!
Марта прекрасна. Если ангелы следят за модой, то выглядят именно так.
— Да, да! Именно герои, воины, победители. Поверьте, Джеймс Бонд — ручная болонка по сравнению с вами.
В толпе раздаются смешки. Сосед слева обнажает белоснежную улыбку. Даже такому тюфяку в шахте найдут работу: не можешь кайлом — тяни провода, обед накладывай в конце концов.
Я же пока в состоянии удержать отбойный молоток. Пусть вся голова седая, но сила в руках еще есть. Собственно, не так важно, кто будет на острие забоя: я или этот тюфяк с нелепой татуировкой фламинго на шее. У нас одна цель, и значит, мы одно целое! Мы проткнем Ардеп в ближайшие три дня. Обязательно проткнем! Начинаем отсчет.
…Где же я видел этого фламинго?