ФОТО

ФОТО

— Прикольная карточка, — вертит мой лучший друг Лёха в руках фотографию молодого офицера царской армии в полевой форме. — Сейчас фотобумага — полмиллиметра толщиной, а здесь — картон, как у коробки из-под телевизора! Почти сантиметр! — Это мой дед, — с неудовольствием отвечаю я.

Школу отменили из-за морозов, но мы с Лёхой уже надели по два свитера и вторую пару байковых штанов с начёсом и всё равно собираемся идти на улицу — фотографировать деревья, покрытые длинными иголками инея. Такое бывает нечасто, потому что во время сильного мороза солнце светит особенно ярко, но ни снег, ни иней на ветках от этого не тают. И лес, в белоснежном искрящемся одеянии, казался особенным, сказочным — словно в мультике про Снежную королеву.

Пока я готовил фотоаппарат, Лёха листал наш семейный фотоальбом и вытянул эту фотографию, когда его не просили. Я прервал приготовления и подошёл к нему. Царские погоны на плечах моего деда в нашем мальчишеском обществе ничего хорошего не сулили. Будь он в будёновке с ромбиками на воротнике — тогда бы другое дело! А тут…

Не то чтобы это было запрещено или постыдно. Нет, просто я уже предвидел, кто будет «беляком» в следующий раз, когда мы начнём играть в войну. С другим дедом дело обстояло ещё хуже. Он был немец! Я даже поморщился от этой мысли. Так что мой дед Иван был единственной надеждой хоть как-то выбраться из лагеря врагов.

— Это он до революции, — оправдывался я. — Вообще он крестьянин был, из деревни Мурашово, здесь у нас, недалеко. Они по реформе освоения Сибири из Питера переселились. А офицера ему в Первую мировую за боевые заслуги дали. Потом лечил ранение в этом Ораниенбауме, стал солдатским депутатом. Штурмовал Зимний. — Чё, прям Зимний брал?! — ехидно спросил Лёха. — Да. Взяли Зимний, а в феврале снова поехали с немцами воевать под Нарву. И его там снова ранили. Знаешь, что значит 23-е февраля? Почему его отмечают? — День военно-морского флота, — настороженно ухмыляясь, покосился на меня Лёха.

Он сидел на моём стуле за письменным столом и листал альбом, выглядывая из-за стола, как из окопа. А я стоял над ним с фотоаппаратом в руках. И казался ему, наверное, фашистом с автоматом наперевес — как в кино показывают.

— Чтоб ты знал — 23-го февраля проверили, могут ли русские просто за Родину воевать. Старого строя уже не было, а нового ещё не было. Ни системы, ни армии, ни флота. А Родину от немцев защищать кому-то нужно. Вот мой дед и пошёл за Россию умирать, не понаслышке зная, что такое война и что при этом и убить могут! — наотмашь сказал я.

Меня распирало от негодования. Лёхе было легко — его отец — ветеран Великой Отечественной. Поэтому Лёха от рождения «заслуженный», а мне всё самому нужно заслужить. Вот и я старался показать, что есть у меня мощный фундамент, заложенный предками, и укладывал в него, как кирпичи, всё новые и новые исторические факты: — А потом он три года в Гражданскую воевал за красных. И его снова ранили. Вернулся домой, поработал учителем математики, и в Великую Отечественную снова на фронт. Оттуда он уже без руки пришёл, — не унимался я.

Лёха недоверчиво выглянул из своего окопа и снова принялся разглядывать фотографию. Карточка и вправду была необычная — плотный лист картона размером 8 на 12 сантиметров. На лицевой стороне — портрет, на обороте — пальма, мольберт, палитра с кистями и надпись:

Фотография М. Ф. Фёдорова Ораниенбаум I. Дворцовый пр-д, № 24 II. Екатерининская ул., д. Панфилова СПЕЦIАЛЬНОЕ УВЕЛИЧЕНIЕ ПОРТРЕТОВЪ Негативы сохраняются

В уголке — подпись: I. Скамони.

— Фамилия смешная — «Скамони», — хихикает Лёха. — А если сейчас за негативами прийти — отдадут? — и снова засмеялся своей же «остроумной» шутке.

— Зимний брал, Первая мировая, Гражданская, Великая Отечественная — это я понимаю, было где проявиться, — потянулся Лёха. — А нам ничего не досталось — только в войнушку с деревянными автоматами бегать, — вздохнул он и захлопнул альбом.

Молоденький офицер на фотографии смотрел так, будто хотел что-то сказать, и слегка усмехался.

Вечером, после нелёгкой лесной вылазки, мы с Лёхой, раскрасневшиеся от мороза, полезли на печку, которую затопила вернувшаяся с работы мама. Я подошёл к ней с фотографией в руках, решив «дореабилитировать» деда: — Мам, а почему твой отец в офицерской форме, если он за красных воевал? — и я с торжеством посмотрел на Лёху: сейчас он увидит «кузькину мать»!

Мама молча взяла фотографию и скрылась в другой комнате. Вернулась без неё. Тогда я попробовал «отмазать» себя и всю нашу семью: — А почему никто из нас на него не похож? — выглянул я из-за шторки, отделявшей нашу с Лёхой «засаду» от внешнего мира.

Ничего не ответив, мама ушла на кухню. Очевидно, ей не хотелось, чтобы Лёха или я ляпнули где-то про то, что её отец был офицер царской армии. Не простой солдат, а офицер — то есть, в понимании любого человека в то время, эксплуататор трудового народа. Офицеры, в основном, были дворянского происхождения и потому воспринимались наравне с капиталистами, буржуями и прочими, кого свергла та самая революция, в которой участвовал мой дед. Потом бы, конечно, разобрались, но это было бы потом… А жить всем нужно было сейчас.

Реабилитация не удалась. Хотя, в самом деле, никто в нашей семье не был похож на этого офицера.

Уже совсем стемнело, и в затянутых льдом окнах нельзя было различить скукожившиеся на морозе деревья. А мы с Лёхой лежали на горячих кирпичах русской печи, спрятавшись за занавеской, и ещё долго рисовали объятые огнём дома, поверженных врагов, столбы взрывов, раскорёженные танки с крестами и пикирующие истребители с красными звёздами на крыльях.

Становилось всё теплее. Пахло берёзовым дымком и готовящейся едой. Мы с Лёхой слышали, как пришёл с работы отец, как он понёс воду коровам, и нас пахнуло студёным паром из открытой двери. Потом снова стало совсем тепло. Даже жарко. Как отец вернулся и как они ещё долго приглушённо говорили с мамой о чём-то, сидя на кухне.

Мы так устали за день, перелезая через валежник, барахтаясь в снегу, в который проваливались почти по пояс, несмотря на охотничьи лыжи, что, рисуя в тепле под уютное потрескивание дров, уснули, не дождавшись ужина.

Прошли годы. Теперь я и сам, как и когда-то мой дед, тоже лечу старые раны — полученные на стыке эпох, когда непонятно было, за кого воевать: систему, в которой мы выросли, уже разрушили, а новую ещё не построили. Недавно вернулся из военного санатория — прохожу там реабилитацию раз в год, как инвалид войны.

По приезде разбирал фотографии, привезённые с юга. И снова попалась та карточка деда Ивана, сделанная в 1917 году. Теперь-то я понял, кто всё же на него похож — то же лицо, тот же взгляд, даже лёгкая усмешка на губах. Времена не меняются, меняются люди.

Разослал снимок друзьям по электронке. Почти все спросили одно и то же: — Это что за фотосессия? Почему твой сын в форме офицера царской армии?

А Лёха… Лёха ничего не спросил. Его убили в Афганистане.